 |
География, достопримечательности, религии, народы 39 глава
|
|
|
|
– Нет, – ответила она без всякого выражения. Тело ее было не напряжено, но совершенно бездвижно, словно жизнь и любовь покинули ее. – Не будет ничего хорошего. Все кончено. Завтра я уезжаю отсюда.
Я посмотрел в ее глаза и почувстввал, как мое собственное тело деревенеет; во мне образовалась пустота, не осталось никаких чувств, одна гордость. Руки мои упали с ее плеч. Я повернулся и пошел к мотоциклу. Доехав до последнего пригорка, с которого было видно наш пляж, я остановился и обернулся, закрыв глаза рукой от солнца. Пляж был пуст. Не было ничего, кроме смятых песчаных простынь и горбатых гребешков волн, которые накатывали на берег, как играющие в воде дельфины.
Глава 25
Улыбающийся слуга открыл мне дверь и провел в комнату, приложив палец ко рту. Жест был совершенно излишен, поскольку музыка так грохотала, что меня не услышали бы, даже если бы я кричал. Слуга жестами предложил мне чай, изобразив, что пьет из блюдца. Я кивнул. Он тихо закрыл за собой дверь, оставив меня наедине с Абдулом Гани. Его дородная фигура вырисовывалась на фоне большого окна в эркере, сквозь которое были видны сады на крышах соседних домов, ржаво‑красные селедочные скелеты других крыш и желто‑зеленые пятна сари, сохнувших на балконах.
Комната была громадной. В недосягаемой вышине посреди нарядных лепных розеток висели на цепях три люстры замысловатой конфигурации. В противоположном конце комнаты недалеко от парадных дверей стоял длинный обеденный стол, окруженный двенадцатью тиковыми стульями с высокими спинками. За столом вдоль стены тянулся комод красного дерева, над ним висело необъятных размеров зеркало розового оттенка. Дальше всю стену занимали высившиеся до потолка книжные стеллажи. В противоположной продольной стене имелось четыре высоких окна, за которыми виднелись верхушки платанов, чьи широкие листья затеняли улицу, погружая ее в прохладу. В центре комнаты, между стеной с книгами и высокими окнами, было устроено нечто вроде кабинета. За широким столом в стиле барокко лицом к главному входу стояло обитое кожей капитанское кресло. Дальний угол был отведен для отдыха, – там находился большой мягкий диван и несколько глубоких кресел. Солнце заливало комнату через два огромных французских окна в эркерах. Окна выходили на широкий балкон, с которого открывался вид на дома Колабы с садами, веревками с сушившимся бельем и приевшимися всем горгульями.
|
|
|
Абдул Гани стоял, слушая музыку, лившуюся из дорогой стереосистемы, встроенной в стену с книгами. Это была песня, и голоса звучали знакомо. Сосредоточившись, я вспомнил: Слепые певцы, которых я слушал в ту ночь, когда познакомился с Кадербхаем, – правда, эту песню они тогда не исполняли. Страсть и вдохновение, с какими они пели, производили сильное впечатление. Когда волнующее, переворачивающее душу пение закончилось, в комнате осталась пульсирующая тишина, и казалось, в ней не было места никаким посторонним звукам ни из дома, ни с улицы.
– Ты знаешь их? – спросил он, не оборачиваясь ко мне.
– Слепые певцы, если не ошибаюсь.
– Да, они, – подтвердил Абдул. Его произношение диктора Би‑би‑си, окрашенное индийской мелодичностью, нравилось мне все больше. – Я очень люблю их пение, Лин, – больше, чем какие‑либо иные песни разных народов из тех, что я слышал. Но, должен признаться, в глубине моей любви к ним прячется страх. Каждый раз, когда я слушаю их, – а я делаю это ежедневно – у меня возникает ощущение, что это реквием по мне.
Он по‑прежнему стоял, отвернувшись от меня. Я ждал посреди комнаты.
|
|
|
– Да‑а, это, наверно… тревожное чувство.
– Тревожное… – повторил он тихо. – Вот именно, тревожное. Скажи, Лин, как по‑твоему, может ли гениальное творение оправдать сотни провинностей и ошибок, совершенных при его создании?
– Ну… трудно сказать. Смотря что вы имеете в виду… Но в общем, мне кажется, это зависит от того, сколько людей получат от этого пользу и сколько пострадает.
Он наконец повернулся ко мне, и я увидел, что он плачет. Слезы одна за другой катились из его больших глаз по пухлым щекам, стекая на длинную шелковую рубаху. Но голос его был ровным и спокойным.
– Ты знаешь, что сегодня ночью убили Маджида?
– Нет… – потрясенно ответил я. – Убили?
– Да, убили, прирезали, как какое‑нибудь животное, прямо у него дома. Тело расчленили на множество кусков и разбросали по всей квартире. На стене было написано «Сапна» – его кровью. Все та же старая история. Прости мне мои слезы, Лин. Это ужасная новость так подействовала на меня.
– Да что тут прощать… Наверное, я лучше приду в другой раз.
– Нет‑нет. Кадер хочет, чтобы ты как можно скорее приступил к делу. Мы с тобой выпьем чая, я возьму себя в руки, и мы обсудим наши паспортные дела.
Подойдя к стереосистеме, он вытащил кассету с записью Слепых певцов, положил ее в позолоченную пластмассовую коробочку и протянул мне.
– Возьми это от меня в подарок, – сказал он. Его глаза и щеки были еще мокры от слез. – Я уже достаточно наслушался их, а ты, я уверен, получишь от этих песен удовольствие.
– Спасибо, – пробормотал я растерянно, почти так же выбитый из колеи его подарком, как и известием об убийстве Маджида.
– Не за что. Садись рядом со мной. Ты, кажется, был в Гоа? Ты знаешь нашего молодого друга Эндрю Феррейру? Да? Он ведь родом оттуда. Я его часто посылаю в Гоа на задания вместе с Салманом и Санджаем. Тебе тоже надо будет как‑нибудь поехать вместе с ними – они покажут тебе то, что не видят обычные туристы, – ну, ты понимаешь… Расскажи, как ты провел там время.
Я рассказывал ему, но мне мешали сосредоточиться мысли о Маджиде. Не могу сказать, что он мне нравился, я даже не очень ему доверял, но его смерть, его убийство потрясло меня и привело в какое‑то странное возбуждение. Его убили – прирезали, как выразился Абдул, – в том самом доме в Джуху, где он обучал меня основам контрабандного бизнеса. Я вспомнил вид на море из окна, бассейн, выложенный багровыми плитками, пустую комнату в бледно‑зеленых тонах, где Маджид молился пять раз каждый день, преклонив свои старческие колени и касаясь пола кустистыми седыми бровями. Я вспомнил, как сидел возле этой комнаты, когда он делал перерыв на молитву. Я глядел на багровую воду, слушая, как среди пальмовых ветвей вокруг басссейна жужжат невнятные звуки его обращения к Богу.
|
|
|
И опять у меня возникло ощущение, что я в ловушке, во власти судьбы, не зависящей от моих собственных решений и поступков. Словно сами звезды, образовав какую‑то гигантскую клетку, в которую я был заключен, вращались и перестраивались непостижимым для меня образом в ожидании решительного момента, уготовленного мне судьбой. Я слишком многого не понимал из того, что происходило вокруг. Слишком много было такого, о чем я не решался спросить. Все эти загадочные обстоятельства и события не давали мне покоя. Я ощущал нависшую надо мной угрозу, запах опасности. Это пугающее и опьяняющее предчувствие настолько переполняло меня, что лишь через час, когда мы с Абдулом Гани прошли в его мастерскую по изготовлению паспортов, я смог полностью сосредоточиться на деле, ради которого пришел.
– Познакомься, это Кришна и Виллу, – представил мне Абдул двух смуглых, невысоких и худощавых работников, так похожих друг на друга, что я подумал, не братья ли они. – В этом бизнесе трудится немало мужчин и женщин, чей глаз улавливает мельчайшие детали, а рука действует с уверенной точностью хирурга, но мой десятилетний опыт работы с поддельными документами убеждает меня, что никто не сравнится в этом искусстве с уроженцами Шри‑Ланки, каковыми являются Кришна и Виллу.
При этом комплименте оба шри‑ланкийца широко улыбнулись, обнажив безупречный ряд белых зубов. Они были красивы, с очень тонкими чертами лица, гармонировавшими с плавными очертаниями их тел. Гани повел меня осматривать помещение, а Кришна и Виллу вернулись к своей работе.
|
|
|
– Это наша смотровая камера, – указал Гани пухлой рукой на длинный стол с крышкой из матового стекла. Под стеклом было помещено несколько мощных ламп. – Лучше всех с ней управляется Кришна. Изучая страницы подлинных паспортов, он отыскивает на них водяные знаки и прочую замаскированную филигрань, чтобы воспроизвести их, когда нам это нужно.
Я наблюдал за Кришной, рассматривавшим страницу британского паспорта, целиком покрытую сложным рисунком из извилистых линий. Рядом лежал паспорт с другой фотографией, и Кришна острым пером чертил на нем линии, повторяющие оригинал. Наложив на стекло обе страницы одна на другую, он проверил их идентичность.
– А Виллу – непревзойденный мастер по штампам и печатям, – продолжал Гани, подводя меня еще к одному столу.
Полка рядом со столом была уставлена рядами резиновых штемпелей.
– Виллу может подделать любую печать, каким бы сложным ни был ее рисунок, – на визах, разрешениях на въезд и выезд, специальных удостоверениях. У него есть три станка новейшего образца для профильной резки. Я потратил на них целое состояние – мы импортировали их из Германии и уплатили таможенникам почти столько же, сколько стоят сами станки. Но зато доставили их сюда без лишних вопросов. Однако Виллу настоящий виртуоз в своем деле и часто предпочитает делать штемпели вручную, пренебрегая моими станками.
Я понаблюдал за тем, как Виллу изготавливает штемпель из гладкой резиновой заготовки. Образцом ему служила увеличенная фотография печати, которую ставят в афинском аэропорту при выезде из страны. Работал он скальпелем и ювелирными пилочками. Когда штемпель был закончен, он делал оттиск и проверял точность воспроизведения. Обнаружив какие‑либо несовпадения, он вносил поправки. После этого Виллу обрывком наждачной бумаги стер рисунок с одного из краев, и отпечаток стал выглядеть как подлинный. Новый штемпель присоединился к другим, ожидавшим момента, когда можно будет оставить свой отпечаток на поддельном паспорте.
В заключение Абдул Гани продемонстрировал мне компьютеры, фотокопировальные устройства, печатные станки, станки для профильной резки и запасы специальной прегаментной бумаги и чернил. Показав мне все, что мне требовалось знать на первый случай, Абдул предложил подвезти меня до Колабы, но я попросил разрешения остаться, чтобы поближе познакомиться с работой Кришны и Виллу. Мой познавательный пыл приятно поразил Абдула – а может, и позабавил. Уходя, он тяжело вздохнул, – очевидно, горечь утраты вновь завладела его мыслями.
|
|
|
Мы с Кришной и Виллу напились чая и проговорили три часа без перерыва. Они не были братьями, но оба были тамилами и выросли в одной деревне на шри‑ланкийском полуострове Джафна. Конфликт между «тамильскими тиграми», выступавшими за образование независимого государства Тамил‑Илам, и правительственными войсками Шри‑Ланки стер с лица земли их деревню. Почти все их родные погибли. Молодым людям вместе с сестрой и двоюродным братом Виллу, родителями Кришны и двумя его маленькими племянницами удалось спастись на рыбацком судне, перевозившем беженцев из Джафны на Коромандельский берег[117]. Оттуда они перебрались в Бомбей, где поселились прямо на улице под пластмассовым навесом.
Первый год они просуществовали благодаря случайным заработкам и мелкому воровству. Но однажды их сосед по тротуару, узнав, что Кришна и Виллу умеют читать и писать по‑английски, попросил их внести кое‑какие изменения в патентный документ. Они сделали это настолько удачно, что с тех пор под их пластмассовой крышей стали все чаще появляться заказчики. Прослышав об их талантах, Абдул Гани уговорил Кадербхая пригласить их на испытание. Спустя два года, когда я встретил их, они жили вместе со всеми своими родственниками в большой комфортабельной квартире, скопили немалую сумму и, как утверждали некоторые, были двумя лучшими изготовителями поддельных документов в Бомбее, главном индийском центре этого ремесла.
Мне не терпелось узнать как можно больше. Меня привлекали мобильность и безопасность, которые давало это занятие. Мой энтузиазм подстегивал свойственную Кришне и Виллу доброжелательность; наш деловой разговор часто перемежался шутками. Это было неплохое начало, которое могло перерасти в дружбу.
Всю следующую неделю я ежедневно заходил к Кришне и Виллу. Молодые люди работали допоздна, и однажды я задержался у них часов на десять, вникая в производственный процесс и задав несколько сотен вопросов. Паспорта, с которыми они имели дело, были двух видов: подлинные, имевшие ранее владельцев, и чистые, никем не использовавшиеся. Первые были добыты карманниками, утеряны туристами или проданы наркоманами, прибывавшими из Европы, Африки, Америки и Океании. Чистые паспорта встречались реже, их можно было достать только одним способом – подкупив сотрудника посольства, консульства или иммиграционного ведомства, находившегося где‑либо между Францией и Турцией или Турцией и Китаем. Паспорт, оказавшийся в зоне действия агентов Кадербхая, покупался немедленно за любую сумму и передавался Кришне и Виллу. Они показали мне такой незаполненный паспорт, прибывший из Канады. Он хранился в несгораемом шкафу вместе с аналогичными документами из Англии, Германии, Португалии и Венесуэлы.
Благодаря своему опыту, терпению и хорошему техническому оснащению Кришна и Виллу могли подделать в паспорте практически все, что требовалось заказчику. Они меняли фотографии, воспроизводя все выпуклости и углубления, оставленные штемпелем. Иногда паспорт расшнуровывался и заменялись целые страницы. Печати, даты и прочие сведения удалялись с помощью химических растворителей или изменялись. Новые данные заносились строго определенной печатной краской, выбиравшейся по полному международному каталогу. Рядовые сотрудники полиции или таможни ни разу не подвергли сомнению подлинность документов, изготовленных Кришной и Виллу; зачастую они вводили в заблуждение даже экспертов.
На той же неделе я нашел новую квартиру для Уллы в районе Тардео, недалеко от мечети Хаджи Али. Лиза Картер, навещавшая Уллу в квартире Абдуллы почти ежедневно, в особенности когда Абдулла был дома, согласилась поселиться вместе с ней. Наняв небольшой караван такси, мы перевезли их на новое место жительства. Женщины ладили друг с другом прекрасно. Обе они пили водку, играли в скрэбл или кункен, напропалую жульничая, с удовольствием смотрели одни и те же видеофильмы и обменивались одеждой. Кроме того, в течение недели, проведенной на кухне Абдуллы с удивительно богатым ассортиментом продуктов, каждая из них убедилась, что ей нравятся блюда, приготовленные другой. Новая квартира символизировала для них обеих начало новой жизни, и хотя Улла все же побаивалась Маурицио с его аферами, в целом они были счастливы и полны оптимизма.
Я продолжал заниматься карате и качать железо с Абдуллой, Салманом и Санджаем. Мы набирались сил, были ловки и проворны. В ходе тренировок мы все больше сближались с Абдуллой, становясь такими же друзьями и братьями, как и Салман с Санджаем. Это была близость, не требовавшая долгих разговоров. Часто мы встречались, шли с спортзал, тягали гири, боролись друг с другом и лупили друг друга по физиономии, не произнеся за все это время и десятка слов. Иногда достаточно было взглянуть в глаза или лицо другому, чтобы понять шутку и залиться смехом. И в этом общении без слов мое сердце постепенно открылось навстречу Абдулле, и я полюбил его.
Вернувшись из Гоа, я встречался с Казимом Али, Джонни Сигаром и некоторыми другими жителями трущоб, а с Прабакером мы виделись почти ежедневно, когда он разъезжал в своем такси. Но в паспортной мастерской Гани было столько интересного, эта работа так увлекла меня и отнимала столько времени, что я совсем перестал принимать больных в маленькой клинике, которую я организовал когда‑то в своей хижине.
Однажды, зайдя в трущобы после длительного отсутствия, я с удивлением увидел Прабакера, извивающегося в конвульсиях под одну из популярных песен, которую исполнял трущобный оркестр. Прабакер был одет в свою шоферскую форму, состоявшую из рубашки хаки и белых брюк; на шее у него был пурпурный шарф, на ногах сандалии. Он не заметил моего приближения, и я молча понаблюдал за ним какое‑то время. В его танце откровенно непристойные, вызывающие вихляния бедрами удивительным образом сочетались с невинным выражением лица и по‑детски беспомощными взмахами рук. Он с клоунским обаянием подносил открытые ладони к улыбающейся физиономии, а в следующий миг с решительной гримасой тыкал в зрителя своими гениталиями. На одном из виражей Прабакер увидел меня и, расплывшись в своей необъятной улыбке, подскочил ко мне.
– О, Лин! – воскликнул он, накинувшись на меня и прижав голову к моей груди. – У меня есть для тебя новость. Настоящая фантастическая новость! Я искал тебя во всех местах, в отелях с голыми леди, в барах с жуликами и дельцами, в грязных закоулках, в…
– Я понял, Прабу, – прервал я его. – Что за новость?
– Я собираюсь жениться! Мы с Парвати устраиваем женитьбу! Можешь ты этому поверить?
– Безусловно, могу. Прими мои поздравления. А здесь, как я понял, ты репетируешь свадебное празднество?
– О да! – подтвердил он, ткнув несколько раз бедрами в мою сторону. – Я хочу, чтобы у всех гостей были очень сексуальные танцы. Как ты считаешь, этот танец достаточно хорошо сексуален?
– М‑да, он сексуален, это точно. Как дела здесь в джхопадпатти?
– Очень замечательно! Никаких проблем. О, Лин, я забыл! Джонни Сигар тоже собирается жениться! Он женится на Сите, сестре моей прекрасной Парвати.
– А где он? Я хотел бы увидеться с ним.
– Он на берегу моря – ну, знаешь, в том месте, где он сидит на скалах, чтобы быть одиноким. Ты тоже любишь одиночество в этом месте. Ты найдешь его там.
Я направился к морю. Обернувшись, я увидел, как Прабакер дает указания оркестрантам своими бедрами, побуждая их играть поживее. На краю поселка, где черные валуны спускались в море, я нашел Джонни Сигара. На нем была белая майка и зеленая клетчатая набедренная повязка. Он сидел, прислонившись к камню и обняв себя за плечи, и задумчиво смотрел в морские просторы. Это было почти то же самое место, где он говорил со мной о морской воде, человеческом поте и слезах в тот вечер, когда разразилась эпидемия холеры, много месяцев назад.
– Поздравляю, – сказал я, присаживаясь рядом с ним и предлагая ему сигарету.
– Спасибо, Лин, – улыбнулся он, покачав головой.
Я убрал пачку, и с минуту мы посидели молча, глядя, как волны назойливо бьются о береговые камни.
– Знаешь, я родился – точнее, был зачат – как раз вон там, в Нейви‑Нагаре, – указал он на главную базу индийского военно‑морского флота. Берег закруглялся плавной дугой, и нам были хорошо видны дома и казармы в ее противоположном конце.
– Моя мать выросла недалеко от Дели. В ее семье все были христиане. Они хорошо зарабатывали при англичанах, но потеряли работу и все привилегии после объявления независимости. Когда матери исполнилось пятнадцать, они переехали в Бомбей. Дед устроился чиновником в военно‑морском ведомстве. Жили они в джхопадпатти недалеко отсюда. Мать влюбилась в высокого молодого моряка, уроженца Амритсара. У него были самые прекрасные усы во всем Нагаре. Когда она забеременела от него, семья выгнала ее из дома. Она хотела обратиться за помощью к этому моряку, моему отцу, но он уехал из Нагара, и следы его затерялись.
Он помолчал, сжав губы и дыша через нос. Глаза его были прищурены из‑за слепящего блеска воды и настойчивого морского бриза. Позади нас слышались обычные для трущоб звуки – выкрики торговцев, шлепки белья о камень в том месте, где женщины занимались стиркой, крики играющих детей, чьи‑то препирательства и нестройная музыка, сопровождавшая прабакеровский танец бедер.
– Ей пришлось несладко, Лин. Я вот‑вот должен был родиться, а она оказалась на улице. Она пристроилась к другим уличным поселенцам, обитавшим напротив Кроуфордского рынка, и носила белое сари, какое одевают вдовы, притворяясь, что у нее был муж, но умер. Ей пришлось стать вдовой на всю жизнь, даже не успев выйти замуж. Поэтому я до сих пор не женился, хотя мне тридцать восемь лет. Я умею читать и писать – мать позаботилась о моем образовании, – веду все хозяйственные книги в трущобах и подсчитываю налоги для тех, кто платит их. Я живу достаточно обеспеченно, меня уважают. По идее, мне надо было жениться лет пятнадцать‑двадцать назад. Но мать всю жизнь прожила как вдова ради меня. И я просто не мог это сделать, не мог позволить себе жениться. Я все время надеялся, что когда‑нибудь встречусь с ним, этим моряком с усами. У матери была только одна выцветшая старая фотография, где у них обоих очень серьезный, неприступный вид. Поэтому я и поселился в этом районе – надеялся, что когда‑нибудь он тут появится. И не женился. А на прошлой неделе мать умерла.
Он повернулся ко мне, в глазах у него стояли слезы, которым он не позволял излиться.
– На прошлой неделе она умерла, и теперь я женюсь.
– Очень грустно слышать о смерти твоей матери, Джонни. Но я уверен, что она одобрила бы твое решение. Думаю, ты будешь хорошим отцом – точнее, уверен, что ты будешь хорошим отцом.
Он посмотрел на меня, и глаза его говорили мне что‑то, но я не вполне понимал, что именно. Когда я оставил Джонни, его взгляд по‑прежнему был устремлен на вечно колышущееся море, которое ветер раздирал на пенистые клочки.
Я зашел в свою клинику. Поговорив с Айюбом и Сиддхартхой, которых я обучил тому, что умел сам, я убедился, что клиника в надежных руках. Я оставил им деньги в качестве запаса на непредвиденный случай, а также дал денег Прабакеру для подготовки к свадьбе. После этого я нанес визит вежливости Казиму Али и принял его приглашение выпить с ним чая. К нам присоединились два моих бывших соседа, Джитендра и Ананд Рао, и еще несколько моих старых знакомых. Казим Али рассказал нам о своем сыне Садике, подрядившемся на работу в одной из стран Персидского залива. Обсудили мы также религиозный и коммунальный конфликты в городе, строительство двух башен‑близнецов, до завершения которого по‑прежнему оставалось два года, и предстоящие свадьбы Прабакера и Джонни Сигара.
Эта сердечная, оптимистичная беседа с простыми, честными и достойными людьми влила в меня, как всегда, новые силы и уверенность в себе. Я простился с ними в наилучшем настроении, но не успел пройти и нескольких шагов, как меня нагнал молодой сикх Ананд Рао.
– Линбаба, у нас тут серьезная проблема. – Ананд и в самые беззаботные моменты говорил с необыкновенной торжественностью, а на этот раз выражение его лица было беспросветно мрачным. – С Рашидом, который жил в одной хижине со мной. Помнишь его?
– Рашида? Ну разумеется, – ответил я, вспомнив худое бородатое лицо своего бывшего соседа и его беспокойный, виноватый взгляд.
– Он задумал очень плохое дело, – выпалил Ананд без обиняков. – К нему приехала из родных мест жена со своей сестрой. Я освободил для них хижину, и теперь они живут там втроем…
– Ну и что? – спросил я нетерпеливо.
Мы уже вышли на транспортную магистраль, я не мог понять, к чему клонит Ананд, и не хотел вникать в чужие проблемы. Когда я жил в трущобах, ко мне почти ежедневно обращался кто‑нибудь с подобными полужалобами‑полунамеками. Как правило, за ними не стояло ничего существенного, и я предпочитал не вмешиваться.
– Понимаешь… – нерешительно произнес Ананд, по‑видимому, почувствовав мое настроение, – он… это… происходит нечто очень дурное, и я… нужно…
Он замолчал, упершись взглядом в свою сандалию. Я положил руку на его плечо. Он поднял голову и посмотрел на меня с немой мольбой.
– Тебе нужны деньги? – спросил я, залезая в свой карман.
Он отшатнулся от меня, как будто я его оскорбил. Секунду он продолжал смотреть мне в глаза, затем развернулся и направился обратно к хижинам.
Я шел по знакомым улицам и уговаривал себя, что ничего страшного не произошло. Ананд Рао и Рашид делили одну хижину на двоих больше двух лет. Если между ними возникли какие‑то разногласия в связи с приездом родственников Рашида, то меня это не касалось. Я усмехнулся, гадая, почему Ананд так вспыхнул, когда я предложил деньги. Это был самый обычный, естественный поступок. За полчаса, что я шел от трущоб до «Леопольда», я дал денег еще пятерым людям, включая зодиакальных Джорджей. «Он справится с этой проблемой, – говорил я себе. – И в любом случае это не мое дело». Но ложь, c помощью которой мы пытаемся обмануть самих себя, порождает призраков, населяющих пустой дом по ночам. И хотя я выкинул Ананда с его проблемами из головы, я чувствовал у себя за спиной дыхание призрака, пробираясь сквозь толпу, заполнившую Козуэй.
Я вошел в «Леопольд», но не успел присесть и раскрыть рта, как на меня налетел Дидье и, схватив за руку, потащил на улицу к ожидавшему нас такси.
– Я сбился с ног, разыскивая тебя, – отдуваясь, произнес он уже в машине. – Побывал в самых невообразимых притонах.
– Не ты один ищешь меня в таких местах, – отозвался я.
– Лин, тебе давно пора их бросить и перебраться туда, где подают приличную выпивку. Возможно, найти тебя при этом будет и не легче, но по крайней мере искать будет приятнее.
– Куда мы едем?
– Принять участие в грандиозной афере Викрама – придуманной мною, между прочим, – и имеющей целью взять приступом холодное каменное сердце нашей маленькой англичанки Летиции. Пока мы с тобой тут болтаем, военные действия уже начались.
– Хм… Я, конечно, желаю ему успеха, но я хочу есть, – нахмурился я. – Я уже нацелился на приличную порцию плова, так что лучше выпусти меня.
– Забудь о плове. Ты же знаешь, Летиция очень упрямая женщина. Если кто‑нибудь будет бесплатно предлагать ей золото и бриллианты слишком настойчиво, она ни за что не возьмет их. Точно так же она ни за что не пойдет нам навстречу в этой афере, если кто‑нибудь не уговорит ее. Кто‑нибудь вроде тебя, друг мой. Все это должно произойти в ближайшие полчаса, ровно в три‑ноль‑шесть.
– Почему ты думаешь, что Летти послушает меня?
– Ты единственный из нас, кого она не ненавидит и не ненавидела в прошлом. Сказать «Я не ненавижу тебя» для нее равноценно страстному признанию в любви. Она послушается тебя, я уверен. Без тебя весь план провалится. Наш Викрам ради осуществления этого плана уже кидался с риском для жизни во всякие сумасбродства – как будто сама по себе любовь к этой чудовищной женщине не является достаточным доказательством его полного умопомешательства. Ты просто представить себе не можешь, сколько всего нам с Викрамом пришлось предусмотреть и приготовить ради одного‑единственного момента.
– А почему все так внезапно? Почему вы раньше не предупредили меня? – капризничал я, не в силах изгнать мысль о тарелке аппетитного плова.
– Я для этого и искал тебя по всей Колабе! У тебя просто нет выбора, Лин. Ты обязан выручить Викрама. Я же знаю тебя, старик. В тебе, как и во мне, живет патологическая вера в любовь и преклонение перед безумствами, на какие она обрекает свои жертвы.
– Ну, знаешь, ты уж чересчур закрутил.
– Закручивай сам, как хочешь, – рассмеялся Дидье, но ты тоже подцепил любовную горячку и в глубине души понимаешь, что мы должны помочь Викраму.
– О господи, – вздохнул я, сдаваясь и закуривая «биди», чтобы не чувствовать голода. – Ладно, сделаю, что смогу. А в чем заключается ваш план?
– План очень непростой…
– Минуточку, – прервал я его, – то, что вы задумали, опасно?
– Ну…
– И противозаконно?
– Ну…
– Я так и думал. В таком случае, не рассказывай мне ничего, пока мы не прибудем на место. У меня и так уже голова забита мрачными мыслями.
– D’accord [118]. Я знал, что мы можем на тебя положиться. Alors [119], о мрачных мыслях. У меня есть новость для тебя, которая, возможно, отчасти развеет их.
– Выкладывай.
– Женщина, которая засадила тебя в тюрьму – иностранка, живущая в Бомбее. Это абсолютно точно.
– И это все?
– Да, увы, больше пока ничего. Но я не успокоюсь, пока не выясню все до конца.
– Спасибо, Дидье.
– Не за что. Ты, кстати, выглядишь очень хорошо. Пожалуй, лучше, чем до тюрьмы.
– Ну… я стал посильнее, потяжелее.
– И… поотчаяннее?
Я рассмеялся и отвел взгляд, потому что так и было. Такси остановилось у железнодорожной станции Марин‑лайнз. Это была первая станция после центральной, Чёрчгейт. Поднявшись на платформу, мы увидели Викрама с несколькими друзьями.
– Блин! Слава богу, ты наконец появился! – воскликнул Викрам, неистово тряся мою руку обеими своими. – Я уж думал, ты не приедешь.
– А где Летиция? – спросил Дидье.
– Пошла купить какой‑нибудь воды, йаар. Вон она, рядом с чайной.
– А, вижу. Так она ничего не знает о нашем плане?
– Нет, дружище, ни хрена. Я страшно боюсь, блин, что наш план сорвется, йаар. А что, если произойдет несчастный случай и она погибнет, а, Дидье? Как мы будем выглядеть, если я убью ее, делая предложение?
– Да, это будет, пожалуй, не совсем правильное начало, – задумчиво заметил я.
– Ну что ты волнуешься, все будет в порядке, – успокаивал его Дидье, вытирая надушенным платком взмокший от волнения лоб и посматривая, не идет ли поезд. – Все пройдет нормально. Ты должен верить в победу.
– Точно так же говорили янки при Джонсвиле[120], йаар.
– Что я должен делать, Викрам? – спросил я, чтобы успокоить его.
– Уф! – произнес он, отдуваясь, словно взбежал по длинной лестнице. – Во‑первых, Летти должна встать на этом месте лицом к тебе. Вот как я сейчас стою.
|
|
|
