Глава 3. Раскол в Русской православной церкви

 

Обновленческий раскол: предпосылки, симптомы, причины

 

В послепетровскую эпоху имели место по меньшей мере две постоянно действующие причины внутренней напряженности и даже конфликтности в Православной церкви. Первая и наиболее важная из них — это травматические последствия собственно церковной реформы Петра; вторая — распространение так называемого "ученого монашества".

Петр I не только подчинил Церковь имперской бюрократии

— он оторвал ее от общего движения российской национальной культуры. Во многих существенных отношениях этому способствовал такой фактор, как реформа языка и алфавита, осуществленная Петром, ибо реформа эта создала для Церкви чрезвычайно непростую культурно-языковую ситуацию: в одних случаях священнослужителю надлежало пользоваться разговорным светским языком, которому Петр сообщил статус официального и для которого он существенно упростил алфавит, в других — прежде всего и главным образом при богослужении

— церковно-славянским, в третьих же — латынью, ибо преподавание в семинариях велось на ней (ситуация эта сохранялась до 1840-х гг.). В результате и по мере того как семинарии становились учебными заведениями исключительно для выходцев из духовного сословия, духовенство превращалось в замкнутую социальную касту, получавшую образование на одном языке, а служившую на другом, так что с развитием русского литературного и разговорного языка разрыв между церковной и светской культурой становился все глубже и глубже. Порождением этих процессов стала фигура священника, который и разговаривал-то даже с каким-то специфическим акцентом и уснащая свою речь сплошными архаизмами — вечный предмет высмеивания в массовой культуре того времени.

Поскольку сыну священника в жизни была одна лишь дорога — в семинарию, и это даже притом что он мог быть и неверующим, а следовательно, возможно, и не собирался становиться священником, атмосфера семинарий в плане благочестия оставляла желать много лучшего. В школах, готовящих пастырей для народа, атеизм, нигилизм и радикализм были делом совершенно обычным. Из 2148 выпускников семинарий 1911 г. рукоположены к 1913 г. были лишь 574.

Другим источником постоянных внутренних противоречий и недовольства в Церкви был институт "академического", или "ученого монашества" — нечто весьма и весьма отличное от подлинно православной монастырской традиции созерцания, молитвы, отшельничества и святости. Заимствованный в XVII в. Киевской духовной академией у Рима, институт этот распространился по России вместе с духовно-учебными заведениями "латинского" типа. "Ученое монашество" не имело ничего общего с монашеством монастырским — и конфликт между ними временами достигал трагической остроты"1. Речь идет о "монахах" — выпускниках духовных академий, принимавших постриг в видах епископской карьеры и руководствовавшихся при этом, как полагали многие, мотивами весьма мирского свойства — честолюбием и жаждой власти, но только не стремлением к действительно монашескому подвигу. При этом, что примечательно, ни один из церковных канонов не предписывал пострига как обязательного для поставления в епископы, а некоторые каноны, напротив, указывали даже на несовместимость епископского и монашеского служения, — тем не менее и Западная и Восточная церкви начиная с VIII в. поставляли в епископы либо монашествующих церковнослужителей, либо вдовых, либо, наконец, давших обет безбрачия. Традиция эта обрекала белое духовенство на то, чтобы всю жизнь оставаться в тени и подчинении у епископата, — у епископата, известная часть которого вызывала весьма серьезные сомнения, если говорить о нравственных качествах и подлинном благочестии.

Антимонашеские настроения в церковных кругах дали о себе знать при первой же возможности — как только начались либеральные реформы 1860-х гг., породившие надежды и на реформу Церкви, а вместе с ними и волну дискуссий по этому поводу. Ряд авторов — богословы Д. И. Ростиславов и В. И. Аскоченский, священник Беллюстин и др. — выступили с более чем резкой по тем временам критикой монашества вообще и монашеского епископата в особенности, предвосхищая будущую антимонашескую позицию "Группы тридцати двух с.-петербургских священников", образовавшейся в 1905 г. и в свой черед подготовившей почву для послереволюционного обновленческого раскола. Ф. Г. Флоровский характеризует эту позицию как "протестантизм восточного обряда"2.

С годами брожение умов в Церкви и обществе лишь усиливалось. В начале XX в. началось возвратное движение в Церковь интеллигенции, — той, как правило, ее части, что прошла через искушение марксизмом и разочарование в нем, но сохранила его активизм и реформаторский пыл, теперь уже с христианско-социалистической тенденцией. Вообще голос новообращенной интеллигенции, благодаря ее связям с либеральной и левой прессой, был более весом, чем, собственно, ее доля в Церкви. Но Ф. Г. Флоровский, например, скептически оценивает ее действительную роль: "Интеллигенция возвращалась в Церковь, преисполненная ожиданиями реформ... Но именно здесь новое религиозное сознание подводило своих носителей. На поверку оно оказывалось разновидностью все того же традиционного для них утопического искуса, глухоты по отношению к действительной истории". Если мы, однако, вспомним, что по своему происхождению разночинская интеллигенция в массе была органически связана с духовным сословием, сходство интеллектуальных и эмоциональных установок новообращенных интеллектуалов, с одной стороны, и образованного белого духовенства вкупе с богословской профессурой — с другой, уже не покажется особенно удивительным. И именно это честолюбивое городское духовенство особенно остро переживало стесненность своего положения в рамках тогдашней церковной структуры, где безраздельно господствовал небрачный епископат.

Впервые программа этого радикально-реформаторского направления в Церкви прозвучала в 1905 г. — в обращении вышеупомянутой "Группы 32-х" к митрополиту Антонию (Вадковскому). (Сама группа со временем вберет в себя ряд деятелей христианско-социалистического толка и самоопределится как Союз церковного обновления, уже названием своим предвосхищая обновленческий раскол 1920-х гг.) Обращение наряду с прочим содержало в себе такие идеи и требования, как отделение Церкви от государства, демократизация церковного управления и восстановление соборных начал в нем, переход на григорианский календарь (новый стиль), перевод богослужения с древнеславянского на современный русский язык, введение принципа брачности епископата. Монашеский епископат, по убеждению авторов обращения, противоречит не только церковным канонам, но и самому характеру монашеского служения — созерцанию, молчанию, послушанию, ибо епископ должен начальствовать, проповедовать и наставлять. Союз не принимал и идеи восстановления патриаршества, полагая, что она противоречит как соборным началам Церкви, так и концепции Христа — единственной власти над Церковью. Пройдет еще какое-то время, и деятели Союза заявят, что нравственный долг Церкви — защищать рабочих от капиталистической эксплуатации: в этом духе один из них, профессор Петербургской духовной академии архимандрит М. Семенов, даже выступит с целой программой — Программой российских христиан-социалистов3. Близки к такой позиции были в то время и такие мыслители, как С. Булгаков — он тогда вынашивал идею создать нечто вроде Христианского политического союза, — и Н. Бердяев.

Вообще в российском православии того времени находили для себя место христианский радикализм и христианский социализм наиразличнейших оттенков и направлений.

Православная церковь имела даже своего "Нечаева" — в парадоксальной фигуре архимандрита Серапиона (Машкина). Бывший морской офицер, рано вышедший в отставку, Машкин вначале поступил слушателем в Московский университет, затем четыре года провел на Афоне, а по возвращении в Россию окончил духовную академию и принял постриг. При всем этом был он убежденным почитателем социал-демократии, не принимая лишь исторического детерминизма Маркса, ведущего, по его мнению, к слишком пассивному отношению к истории. Для достижения справедливого социального порядка архимандрит полагал необходимой "физическую" революцию, в которой все средства хороши — "шпионаж, доносительство и даже убийство" (оправдание убийству в борьбе за справедливый миропорядок он находил в Ветхом Завете). Правда, в отличие от Нечаева, в жизни Машкин был человеком морально безупречным: все свое наследство — что-то около 200 тыс. рублей — он раздал бедным; а затем, отшельничая в Оптиной пустыни, прославился тем, что при каждом случае стремился помочь паломникам и нищим чем только можно — едой, деньгами, даже одеждой, частенько оставаясь после этого в одном исподнем4.

Но вернемся к церковным социалистам в более строгом смысле этого слова. Притом что в период реакции после революции 1905 — 1907 гг. многие видные члены "Группы 32-х" лишились сана, в целом христианский социализм избежал больших потерь, как это вскоре показал Восьмой съезд православных миссий, прошедший в 1909 г. в Киеве. Здесь снова многие известные в церковных кругах люди выступали с самой страстной защитой христианско-социалистической программы — теперь уже со ссылками на персоналистские идеи Михайловского и эсеров (в последнем случае обходя молчанием проблему террора в их программе и реальной деятельности). С другой стороны, здесь же энергично нападали на архиепископа Антония (Храповицкого) __ будущего главу зарубежного церковного синода: ему инкриминировался праворадикальный революционаризм, толкающий Церковь на ложные пути3. В дискуссиях того времени затрагивалась и марксистская проблема — но если правоверные церковные социалисты критиковали Маркса за его материализм и воинствующий атеизм, то слышались и совсем другие голоса: так, бывший профессор Киевской духовной академии В. Экземплярский, в свое время лишенный должности за защиту Льва Толстого после отлучения того от Церкви, демонстративно солидаризировался с марксистской социал-демократией, как силой, на 1еле выступающей за реальную, активную любовь к человеку — то бишь за то, по его мнению, чего Церкви в ее истории столь недоставало.

Организационно, однако, направление, первоначально представленное "Группой 32-х", возродилось лишь после Февральской революции, когда на той же идейной платформе и при участии многих прежних членов все той же "Группы 32-х" конституировался Всероссийский Союз демократического православного духовенства и мирян. Союз солидаризировался с политической и общественной программой социалистов-революционеров; заявил о своем принципиальном неприятии монархии (произойди даже ее реставрация); высказался за республику как наилучшую форму правления; выдвинул лозунг борьбы с капитализмом, требование передать землю крестьянам, а фабрики — рабочим и, наконец, потребовал осуществления церковной реформы. Активным сторонником Союза был Б. В. Титлинов — профессор Петроградской духовной академии и редактор ее популярно-богословского журнала "Церковно-общественный вестник", который станет центральным органом будущего обновленчества. В Москве радикализм Союза не снискал себе большого количества сторонников, но в июне 1917 г. здесь появилась Социал-христианская рабочая партия, заявившая программу, весьма схожую с эсеровской, но без требований административных или канонических реформ в Церкви.

Следует отметить, что ни одна из этих групп и группировок, разумеется, в принципе не одобряла насилия и террора — и все же их симпатии по отношению к социалистам-революционерам, исповедовавшим индивидуальный террор, показывают, сколь извращенным было понимание самих основ христианства в некоторых церковных кругах того времени.

Понятно, что в те времена многие идеи по части "освобождения Церкви", как водится, попросту витали в воздухе, и потому в самых разных течениях и направлениях — скажем, в программе "Группы 32-х", в философии христианского социализма Сергея Булгакова и других неофитов Церкви — интеллектуалов с марксистским прошлым, в платформах различных социал-христианских союзов, появившихся после 1917 г., и, наконец, в программных концепциях обновленческого церковного раскола, взорвавшего Церковь в 1922 г., — было весьма и весьма много общего. Например, недавних марксистов Булгакова и Бердяева в государственной Церкви не устраивал "дефицит ответственности и действия"; Булгаков доказывал, что наилучшая форма социальной организации для христиан — это раннехристианские коммуны, отвергавшие частную собственность, а христианство в целом, по его мнению, должно вести "к политическому освобождению и религиозному возрождению". Все это было попросту разлито в атмосфере многих и многих дискуссий того времени. Что, однако, резко выделяло обновленцев на этом общем фоне, так это их отношение к победе большевиков и к ленинской диктатуре. Если для Булгакова социализм имел "прикладное" значение, а воинствующий атеизм социалистической традиции был и вовсе неприемлем, то в глазах обновленцев социализм сам по себе был высшей, самодовлеющей общественной целью и ценностью; Ленин же вызывал у них разве что не преклонение, — если, конечно, их славословия по его адресу были искренними, а не продиктованы чисто прагматическими соображениями, что весьма вероятно, если учесть печально знаменитую их неразборчивость в средствах, много раз проявлявшуюся и по другим случаям.

Именно так они и действовали, предприняв в мае 1922 г. самую крупную и чуть было не удавшуюся интригу против патриарха и его Церкви в целом7. Хотя начало этой акции — 12 мая 1922 г. — находится в подозрительной близости с днем ареста Тихона 6 мая, подготовлена она была значительно раньше — в ходе переговоров Введенского с руководителем Петроградской партийной организации Г. Е. Зиновьевым. На одной из последних встреч с Введенским Зиновьев высказался в том смысле, что его, Введенского, группа вполне может рассматриваться как возможная основа для будущего соглашения между государством и Церковью. О том, сколь большое значение для режима имела борьба с Церковью, свидетельствует, среди прочего, и тот факт, что основным государственным органом по церковным делам был специальный отдел ГПУ и возглавлял этот отдел Евгений Тучков — одно из первых лиц в Управлении. Введенский позже признавался, что стратегия и тактика обновленчества планировались именно здесь.

Мы подошли к третьему, — наиболее важному фактору, вызвавшему обновленческий раскол, — это стремление властей подорвать Церковь изнутри. Когда обнаружилось, что, несмотря на ликвидацию "экономической основы" религии, сама она все еще никак не "отмирает", режим перешел к более изощренной тактике, и обновленческий раскол стал одним из основных ее элементов. Реальные проблемы, социально-религиозные доктрины, неутоленные амбиции и неразборчивость в средствах многих действующих лиц этой драмы — все было перемешано здесь, чтобы создать по видимости сплоченное движение, своим существованием, однако, обязанное единственно поддержке со стороны властей. Кстати сказать, пестрый характер движения ясно виден и из состава его лидеров. Лишь шестеро из них были как-то связаны с первоначальной "Группой 32-х". Другими известными еще с дореволюционных времен радикалами от Церкви были епископ Антонин (Грановский), еще в 1907 г. заявивший в проповеди о том, что самодержавие есть исчадие сатаны, и архиепископ Евдоким, до того служивший в Северной Америке, — собственно даже и не радикал, а деятель прогрессистского, социально-ориентированного толка. Чрезвычайно сложной фигурой был Александр Введенский — на первых порах духовный, а затем и официальный лидер обновленчества: человек идейно и морально неустойчивый, в политике — циник, он вместе с тем был блестящим оратором, в каком-то смысле даже борцом за веру и уж определенно человеком глубоко верующим, хотя и на несколько романтический манер. Наконец, в верхушке обновленчества были даже деятели с черносотенным прошлым, и среди них Владимир Красницкий — один из основателей и лидеров этого движения, автор брошюры "Социализм как дело рук сатаны".

Интересно, что приход отъявленных черносотенцев к большевикам, продиктованный исключительно оппортунизмом и страхом, стремлением выслужиться перед властями, чтобы избежать расплаты за прошлое, имеет исторической своей параллелью, но с обратным вектором приход бывших социалистов-радикалов к фашизму в Италии и национал-социализму в Германии. Интересно и то, что русские правые действительно имели нечто вроде синдикалистской концепции, отразившейся, например, у Льва Тихомирова в его идее корпоративно-замкнутых и самоуправляющихся профессиональных и общественных "сословий" — нечто в духе позднейшей фашистской социологии — и даже у С. Зубатова в его проекте промонархически ориентированного "прогрессивного социализма" и лояльного профсоюзного движения.

Нужно, разумеется, сказать, что освободительные идеи не были вовсе чужды рядовому духовенству ни до ни после революции. Однако, несмотря на то что власти всячески содействовали обновленчеству — или, скорее всего, именно по этой причине, — трем основным ветвям раскола (Живая церковь, Союз общин древлеапостольской церкви, Союз церковного возрождения) не удалось увести от патриаршей Церкви основную массу верующих. При том что к 1923 г. большинство иерархов были вынуждены принять обновленческое руководство и обновленцам было передано большинство действующих церквей, на поведении верующих это отразилось весьма мало. Скорее всего, именно отсутствие массовой поддержки и вынуждало обновленцев со временем переходить ко все более и более изощренным интригам и все настоятельнее апеллировать к властям за поддержкой то в одном своем начинании, то в другом.

Впрочем, интриги были пущены в ход с самого начала. 6 мая 1922 г. патриарх Тихон был заключен под домашний арест; ему грозило обвинение в сопротивлении актам изъятия церковных ценностей, предпринятым властями будто бы для спасения голодающих (более подробно речь об этом пойдет в следующей главе). Для обновленцев то был долгожданный повод и сигнал к выступлению. Первым делом они стали распространять мнение об эгоизме и бессердечии патриарха и его окружения. Затем, через неделю после ареста Тихона, из Петрограда в Москву, в патриаршее подворье, прибыла целая церковная депутация во главе с Введенским, Красницким и Калиновским (охранникам из ГПУ уже была дана инструкция беспрепятственно пропустить их к патриарху). Напирая на то, что арест и изоляция патриарха могут продлиться долго и все это время он, естественно, не сможет руководить Церковью, они добились от него разрешения временно вести патриаршую канцелярию — до прибытия Ярославского митрополита Агафангела? которому патриарх в этой ситуации и препоручал временное управление Церковью. Агафангел, однако, медлил: сообщение о случившемся и волю патриарха ему в устной форме передал Красницкий, и митрополит не знал, до какой степени всему этому можно верить; пока он размышлял, ГПУ попросту запретило ему покидать Ярославль. Тем временем заправилы "церковной оппозиции" — сочтя, разумеется, за благо не распространяться о том, что им были переданы лишь самые ограниченные полномочия, — объявили себя Высшим церковным управлением (ВЦУ). Здесь последовала реакция митрополита Агафангела: появление этого органа он объявил неканоничным, а епархиям впредь до восстановления законной церковной власти предложил решать вопросы своей жизни самостоятельно, Высшее церковное управление же ни в коем случае не признавать. ВЦУ в ответ на это "извергло из сана" сразу восемьдесят архиереев, известных своей заведомой лояльностью патриарху.

Какое-то время дела обновленцев, что называется, шли в гору. В отношении общественного авторитета их "звездным часом", пожалуй, стало присоединение к ним митрополита Владимирского Сергия (Страгородского) и появление в печати 16 июня 1922 г. заявления трех иерархов ("меморандум трех") — Сергия и архиепископов Евдокима Нижегородского и Серафима Костромского, — в котором ВЦУ признавалось "единственной канонически законной церковной властью". Есть, однако, основания думать, что митрополит Сергий и архиепископ Серафим пошли на этот шаг, попросту не видя другого выхода после ареста патриарха и в предположении, как тогда считали, неминуемого его расстрела. Согласно одному источнику, авторы этого документа позднее сами признавались, что действовали в надежде возглавить ВЦУ и повернуть его в каноническое русло, "спасти положение Церкви, предупредить анархию в ней". Но уже 25 августа Сергий письменно выражает свое несогласие с курсом ВЦУ и требует от него независимости для своей епархиальной деятельности, а 23 октября и вовсе заявляет о своем выходе из ВЦУ. Кстати сказать, именно это, возможно, и послужило причиной его ареста: в момент первого обновленческого "Собора" — апрель 1923 г. — Сергий уже вторично находится в тюрьме (здесь же скажем, что, следовательно, его подписи под постановлением "Собора" о лишении патриарха Тихона сана не было и не могло быть)8.

Очень скоро, однако, выяснилось, что в обновленческих рядах нет единства, и это становится серьезнейшей проблемой движения, развивающегося в виде свободного конгломерата самых различных отделившихся от "тихоновской Церкви" группировок. На съезде в августе 1922 года обновленцы сделали попытку разрешить эту проблему возведением Антонина (Грановского) в митрополита Московского и Всея Руси. Симпатизировавший группе Грановского историк обновленчества Титлинов объясняет их неудачи по части консолидации "перевесом классовых интересов (т. е. антиепископских и антимонашеских настроений белого духовенства) над идеей Церкви... склонностью уповать на силу в борьбе за реформы. Но наиболее глубинной причиной, ставшей очевидной на съезде, был первородный грех обновленческого движения — его оторванность от церковных масс"9.

Пока патриарх Тихон в ожидании суда находился под арестом, обновленцы созвали "Собор" (29 апреля 1923 г.). "Собор" пропел "Многие лета" советскому правительству, принял резолюции в поддержку советского социалистического общественного строя, осудил контрреволюционное духовенство, направил приветствие Ленину — "борцу за великую социальную истину" — ив отсутствие патриарха учинил над ним судилище, "извергнув" его не только из сана, но даже из монашества. Патриаршая анафема большевикам была объявлена аннулированной.

Позже обновленцы будут объяснять и оправдывать свой бунт против патриарха, обвиняя его в нарушениях как канонического права, так и постановления московского Собора о соборности: в 1921 г. истекал трехлетний срок работы Синода, а патриарх, по их словам, ничего не сделал для созыва нового Собора и избрания новых членов Синода и Высшего церковного совета. Известно, что митрополит Сергий (Страгородский) — на тот момент постоянный член Синода — в марте 1922 г. имел с патриархом беседу на этот счет и говорил о том, что центральная власть в Церкви может быть надежно сохранена только с помощью Синода и Высшего церковного совета; к его удивлению, патриарх тогда сказал, что пока не видит необходимости в Синоде, сам же он регулярно совещается с архипастырями и пользуется их советами, когда те пребывают в Москве. В своем свидетельстве Сергий, однако, почему-то не упоминает о том, что в то время епископов по всей стране арестовывали и ссылали. В этой ситуации патриарх, по всей вероятности, не только не видел практической возможности обеспечить работу постоянного коллективного органа церковной власти, но и попросту опасался того, что иерархи — члены центральной администрации — пострадают первыми же. Что до Сергия, то ему суждено будет вскоре на своем опыте ощутить, сколь невероятно тяжело было патриарху и сколь тяжких трудов и испытаний требует созыв Собора: самому ему удастся это сделать лишь в 1943 г.

Но вернемся в год 1923-й. О каких бы претензиях формального характера к патриарху ни шла речь, даже и с формальной стороны не было оснований для того, чтобы лишать его сана, а тем паче монашества, что и возможно-то лишь в случае серьезнейших прегрешений против нравственности. И уж верхом нелепости было то, что обновленческий "Собор" на самом-то деле осуждал патриарха не за нарушения церковных канонов, а за "реакционную политику" и "вмешательство в политические вопросы". Не обновленцы ли занимались политиканством, славословя большевистскому перевороту, Ленину и марксизму?

Другими своими решениями "Собор" санкционировал принцип брачности епископата и возможность второбрачия для овдовевших священнослужителей; были расширены права контроля приходского духовенства в отношении епархиальных дел; монастыри "допускались" лишь как некие трудовые коммуны в местах, удаленных от города*.

 

Впредь формально единая (но на самом-то деле раздробленная) обновленческая церковная организация должна была управляться Высшим церковным советом (ВЦС) в составе восемнадцати членов и под председательством митрополита Антонина. ВЦС составили: четверо епископов (по крайней мере двое из них были женатыми), одиннадцать священников, диакон и мирянин. Десятеро членов ВЦС представляли Живую церковь Красницкого, шестеро — Союз общин древнеапостольской Церкви (СОДАЦ) Введенского и двое — Союз церковного возрождения Антонина10.

"Собор" отнюдь не представлял всей Церкви. Из 476 его делегатов лишь 66 относились к той категории, которую тогдашняя советская пресса определяла как "умеренных тихоновцев" (из чего можно заключить, что убежденных и активных "тихоновцев" там не было вовсе). Источники в большинстве своем указывают на то, что многие "тихоновцы бойкотировали "Собор"... другие либо были арестованы (и вместо них на "Собор" направляли делегатов "живоцерковной" ориентации), либо им не дали приехать". Многим делегатам патриаршей ориентации попросту не дали выступить: "...на двадцать — тридцать человек, просивших слова, время давали двум-трем". Возможно, именно этим объясняется, почему на решение осудить и лишить сана патриарха последовало лишь одно или два робких возражения".

Интересно, что при всех претензиях обновленцев на каноничность их "Собора" не кто иной, как ведущий их богослов профессор Титлинов, признает, что считать его Всероссийским нет возможности, ибо "церковное сознание его не приняло, и его решения были отвергнуты значительной частью верующих"12.

Непредставительному "Собору" не удалось получить поддержки и со стороны зарубежных церквей, даже восточно-православных патриархов, поначалу обнаруживавших некоторую симпатию к обновленцам и полагавших их канонически законной Православной церковью России. Ни одна из церквей не направила на "Собор" делегаций, хотя соответствующие приглашения были надлежащим образом им направлены. Арест патриарха, кампания против него в советской прессе, открытое участие обновленцев в этой кампании, церковные гонения — все это уже получило огласку на Западе. Последовали протесты со стороны западных церквей и правительств, самый резкий — со стороны правительства Великобритании, которое формальной нотой пригрозило отозвать свое представительство из Москвы, если патриарх не будет освобожден13.

И когда патриарха действительно освободили, это спутало все карты, перечеркнуло планы и надежды обновленцев, ибо и духовенство, включая иерархов, и рядовые верующие устремились обратно к патриаршей Церкви.

Но, еще находясь под арестом, патриарх, когда к нему явилась "соборная" делегация, чтобы объявить о том, что он лишен сана, размашисто начертал на поданной ему бумаге, что собрание, принявшее это решение, непредставительно и потому самое решение не имеет силы. То же самое патриарх повторил в своем первом по освобождении Послании от 28 июня 1923 г. Кроме того, в нем же, а также в следующем своем Послании от 15 июля 1923 г. патриарх адресовал правительству заверения в своей гражданской лояльности и выражал сожаление по поводу некогда занимаемой им антисоветской позиции, от которой он, однако, по его слову, отошел уже в 1919 г. Как на свидетельство нового курса Церкви указывал при этом на свое принципиальное несогласие с политическими резолюциями Карловацкого синода и на изъявленное им в 1922 г. требование, чтобы эта церковная организация была распущена.

Можно, таким образом, сказать, что первая большевистская атака на Церковь имела лишь ограниченный успех: властям вполне удалось посеять в Церкви раздор и смуту, но добиться полного торжества обновленчества они не смогли.

Сами же обновленцы тем временем шли от одного внутреннего конфликта к другому. В июне 1925 г. интригами Красницкого Антонин (Грановский) был отстранен от председательства в Высшем церковном совете — его заменил епископ (вскоре возведенный в митрополита) Евдоким (Мещерский), до того возглавлявший Североамериканскую миссию Русской православной церкви. Видя, как духовенство тысячами возвращается к патриарху, а обновленческие церкви пустеют и в движении воцаряется разброд, Евдоким, по согласованию всего дела с Тучковым, попытался поднять акции обновленчества в церковных кругах, задав движению курс на сближение с традиционным православием. Спешно созванный в августе 1923 г. обновленческий съезд аннулировал едва ли не все радикальные "соборные" решения всего лишь трехмесячной давности, сохранив лишь институт брачного епископата; переименовал обновленческую организацию в "Русскую православную церковь" и избрал для руководства этой Церковью традиционный Синод.

В одной из последних попыток вернуть себе массовую поддержку обновленческое руководство апеллировало к Константинопольскому патриарху, осведомляя (а на самом деле дезинформируя) его о сложившейся церковной ситуации в России. Константинополь — в нарушение православного канонического права, воспрещающего вмешательство одного правящего епископа в дела другого, — обратился к патриарху Тихону, призывая его отказаться от возглавления Церкви в пользу обновленцев и признать их в качестве Православной церкви России14. Но и это не умалило престижа и популярности Тихона в стране.

В июле 1923 г. прошел епархиальный съезд обновленческого духовенства Москвы, на котором послышались голоса, призывавшие обновленческое руководство вернуться в лоно патриаршей Церкви. Правда, в итоговой своей резолюции съезд вновь свалил на патриарха ответственность за всяческое несогласие, гражданскую войну и кровопролитие в Церкви, а также одобрил его "извержение из сана" обновленческим "Собором"15; по дискуссиям, однако, было видно, что многие епархиальные делегаты воспринимают Тихона отнюдь не как мирянина, а как духовного лидера, сохраняющего всю свою харизму. Таких людей в обновленчестве было уже довольно много и они обладали достаточным авторитетом, чтобы подтолкнуть обновленческое руководство к "мирным переговорам" с патриархом, коего они только что "лишили сана". Таким образом, драма "отлучения" вдруг предстала чуть ли не комедией; громче всех призывал обновленцев вернуться под руку патриарха не кто иной, как инициатор всей этой комедии и раскола в Церкви — протоиерей Красниц-кий. На переговорах настаивал и Тучков, продолжавший "курировать" Церковь от ГПУ; Тихону он пригрозил еще одним арестом, если он не согласится вступить в переговоры с Евдокимом, теперь возглавившим обновленчество. Но иметь дело с Евдокимом патриарх отказался наотрез, хотя на переговоры с Красницким неохотно, но согласился. Переговоры тянулись несколько месяцев, по ходу их Красницкий был приглашен в патриарший Высший церковный совет (орган, по словам патриарха, ничего не значащий попросту из-за отсутствия средств и места для его работы). Реакция верующих и духовенства на фигуру Красницкого, однако, оказалась столь резко отрицательной, что в июне 1924 г. патриарху пришлось официально отказаться от своего прежнего соглашения с Красницким", — и все попытки Тучкова воспрепятствовать этому кончились ничем. Красницкий, для ГПУ теперь бесполезный, немедленно был удален из обновленческого "Синода" и исчез из поля зрения, окончив свои дни настоятелем одного из обновленческих храмов в Ленинграде.

Почему Советы, в 1922 г. сделавшие все, чтобы расколоть Церковь, вдруг, по прошествии всего лишь двух лет, оказались заинтересованными в ее воссоединении? Разгадка, по-видимому, заключалась в том, что стала очевидной неспособность обновленцев привлечь к себе и удержать верующую массу.

К концу 1922 г. правительство передало обновленцам всех мастей без малого две трети всех действующих на тот момент в РСФСР и Средней Азии церквей — почти 20 тыс. храмов. Сюда не включены храмы Белоруссии и Украины, где ситуация была более сложной из-за появления национальных расколов и церквей (в меньшей степени в Белоруссии, в большей — на Украине). К ноябрю 1924 г. от всего этого осталось чуть больше 10 тыс. храмов в России, Сибири и Средней Азии, плюс к тому примерно 3 тыс. церквей на Украине, 500 — в Белоруссии и 400 — на Дальнем Востоке. На конец 1926 г. общая картина для всех епархий обновленческой церкви, включая Украину и что-то около тридцати обновленческих приходов в Северной Америке, была такова: 6245 приходов и 10 815 священников и диаконов17. Для более точной оценки эти цифры можно сопоставить с другими данными: в 1930 г., по заявлению мирополита Сергия, патриаршая Церковь имела около 30 тыс. приходов18; поскольку к этому времени власти уже два года как массовым порядком закрывали храмы, цифры за 1926 г. должны быть существенно выше.

Наконец, до нас дошли документы, ясно свидетельствующие о том, что число обновленческих приходов постоянно сокращалось, — сокращалось по разным причинам, но только не из-за антицерковных акций ГПУ. Один из таких документов — это закрытая партийная директива 1929 г., где, в частности, говорится следующее: "Наиболее реакционное течение тихоновцев усиливается... тогда как обновленческое течение ослабляется и в нем все больше случаев возвращения к тихоновцам... По этим причинам внутрицерковная борьба, подрывающая церковь изнутри и тем содействующая падению религиозности, временно пошла на спад".

На обычном эзоповском языке партийных документов, типичном даже для закрытых директив, ибо и они должны были внушать партийной массе, что партия с неизменным успехом решает задачи своей церковной политики и религиозность в обществе, несмотря ни на что, идет на убыль, процесс этот может лишь замедлиться, но в принципе он необратим, — на этом языке здесь, в сущности, сказано, что власти по-прежнему делают ставку на раскол и подрыв Церкви изнутри и поэтому они могут, понятно, поддерживать только силы раскола.

Обновленцам нужно было полностью провалить возложенную на них миссию, чтобы власти отказались от принципа "разделяй и властвуй" и перешли, казалось бы, к совершенно иной, противоположной по видимости политике — к линии на воссоединение церковных направлений. То была попытка измените лишь тактику, а не стратегию (ибо стратегия оставалась прежней), поставить патриаршую Церковь под тотальный государственный контроль; только теперь задача эта должна была решаться другими средствами.

Бывший председатель Московского епархиального совета профессор-протопресвитер В. П. Виноградов считает, что в проекте этом не было и крупицы искренности, он был с самого начала провокационным маневром, рассчитанным на подрыв авторитета патриарха в глазах верующего народа и духовенства. Архиепископ Евдоким, возглавивший ВЦУ после ухода из него епископа Антонина, уведомил патриарха, что он, скорбя о церковном, разделении и не признавая законным акта низложения патриарха, желает войти в переговоры о примирении всей обновленческой церкви с патриархом. Было условлено создание смешанной комиссии... С патриаршей стороны в ее состав были назначены патриархом два чл

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: