Связи между людьми и связи в головном мозге

 

Недополученный опыт блаженного младенчества под надежной защитой не только повлияет на стрессовую реакцию и на способность отключать выработку кортизола. Недостаток позитивных взаимоотношений, вознаграждений от матери может оказать и другие негативные эффекты на биохимию мозга. Так, пренебрежение матери или отлучение от матери связывают с низким уровнем норадреналина, что приводит к тому, что для индивида концентрация на чем-то и поддержание некоторых усилий для завершения чего-то становится непростой задачей. Низкий уровень этого соединения обычно обнаруживается у взрослых, находящихся в депрессии, и затрудняет адаптацию, заставляя человека совершать один и тот же устоявшийся набор действий, даже если это вредит ему (или ей). Несчастливые ранние взаимоотношения могут также привести к тому, что и во взрослом возрасте индивид будет получать меньше удовольствия от жизни и от вознаграждений и похвалы, так как у него будет меньше рецепторов дофамина и опиатов, особенно в префронтальной зоне коры, где в норме они весьма плотно расположены. Социальная обездоленность в раннем возрасте или стресс могут привести к стойкому уменьшению дофаминергических (нейронов, для которых нейромедиатором является дофамин. — Прим. перевод.) нейронов (Мартин, 1997; Лагеркранц и Херлениус, 2001), поражая способность индивида испытывать положительные эмоции (Депью и др., 1994).

С другой стороны, младенец, получающий большое количество положительных впечатлений и поощрений, а также счастливчики в генетической лотерее могут в конечном итоге получить большее количество дофаминовых синапсов (Коллинз и Депью, 1992). Это будет в целом влиять на их отношение к жизни. Дофамин, свободно проникающий в префронтальную зону коры головного мозга, помогает соответствующим участкам коры в их работе по осмыслению событий и быстрой адаптации к ним. Он также помогает детям не бросаться сразу за вознаграждением, а остановиться и обдумать возможные варианты действий. Ребенок с меньшим количеством клеток, производящих дофамин, будет меньше восприимчив к вознаграждениям, которые стоят за предложением, менее способен к адаптации, будет слабее с точки зрения мышления и может быть физически более медлительным, склонным к депрессии и к тому, чтобы быстро сдаваться.

Комбинации нейротрансмиттеров — способ, которым мозг кодирует наши чувственные впечатления в рамках нейронных проводящих путей. Разные впечатления отражаются в «изменении нейрохимической передачи в корковых синапсах» (Коллинз и Депью, 1992). Снижение количества этих нейротрансмитге- ров также может повлиять на связи между различными уровнями мозга. В частности, это может означать, что важные соединения между префронтальной зоной коры и подкорковой зоной, которые необходимы для осуществления функций регуляции, будут слабее.

Грудное вскармливание, которое в наши дни большинство младенцев получают лишь в самые первые недели жизни, может само по себе сыграть очень важную роль в становлении головного мозга и способности индивида получать удовольствие от жизни, обеспечивая структуры мозга жирными кислотами, содержащимися в грудном молоке. Младенцы на грудном вскармливании демонстрируют более высокие уровни полиненасыщенных жирных кислот, чем дети на искусственном вскармливании (Ларк и др., 2002). Эти жизненно важные жирные кислоты участвуют в выработке таких нейротрансмиттеров, как дофамин и серотонин, особенно в префронтальной зоне коры (Уэйнрайт, 2002). Исследования на животных предполагают, что недостаток жирных кислот в младенчестве может давать пожизненный эффект. Мозг не может восстановиться полностью, в случае если он не получает достаточное количество питательных веществ в период до перехода к взрослой пище, даже если в более поздние периоды этот недостаток был восполнен (Кодае и др., 2002). Если этот вывод окажется правильным и для людей, это может внести свой вклад в понимание того, каким образом в младенчестве устанавливается баланс нейротрансмиттеров. Уже сейчас очевидно, что при недостатке жирных кислот плотность синапсов в префронтальной зоне коры снижается. Интересно, что недавно также была установлена связь между депрессией и низким количеством полиненасыщенных жирных кислот (Маес и др., 1999; Бруинсма и Тарен, 2000), кроме того, было обнаружено, что употребление пищевых добавок с полиненасыщенными и жирными кислотами или диета с большим количеством жирной рыбы помогают излечиться от депрессии (Столл и др., 1999; Пит и Хорробнн, 2002).

 

СИЛОВОЕ ДАВЛЕНИЕ

 

Дети, которые не получают внимания в той степени, в которой им это необходимо, а также те, кто не чувствует должной защищенности от стресса, вынуждены осознавать свое бессилие и беспомощность. Но такое осознание в столь юном возрасте очень преждевременно, потому что у маленького ребенка практически нет возможности управлять своим стрессом или действовать в своих интересах. Она или он мало что может сделать, если взрослые не отвечают на их протесты и плач, кроме как пытаться не чувствовать или «притвориться мертвым». Это может быть самым безопасным способом поведения, если потребности ребенка являются источником раздражения для тех, кто о нем заботится.

Такое пассивное поведение очень напоминает поведение крыс из опыта Мартина Селигмана, который он провел в 1980-х годах. Когда крыс помещали в неприятную ситуацию, из которой у них не было выхода, на которую они были не в состоянии повлиять, они сдавались. Но вот что удивительно-они продолжали вести себя как беспомощные животные, даже когда ситуация изменялась. Когда стрессовый опыт был завершен, они даже не пытались сбежать. Он назвал это «приобретенной беспомощностью» (Селигман и Бигли, 1975).

В таком состоянии беспомощности и стресса вырабатывается большое количество кортизола. В работе Салольского с бабуинами было обнаружено, что положение на нижней ступени социальной иерархии вызывает сильный стресс. Но примерно такой же по силе стресс для ребенка находиться в ситуации, когда родители не замечают твоих потребностей. В обоих случаях речь идет о выживании. Для социальных существ, которые зависят от других, невозможно выжить в одиночку. Очень страшно оказаться игнорируемым, униженным, быть под угрозой или загнанным в ловушку. Это небезопасно. И наоборот, люди (и животные) с социальной властью чувствуют себя в безопасности, могут открыто самовыражаться и ожидают, что их потребности будут удовлетворены. Но без такой власти единственный безопасный способ поведения — это уход (в себя) и подчинение другим.

Эндрю Соломон, автор замечательной книги о депрессии «Полуденный демон», высказывает интригующую мысль о том, что есть эволюционные причины для замыкания в себе и депрессии (Соломон, 2001). Когда индивид подвергается нападению со стороны другого, более сильного члена социальной группы, которого он не может победить, проигравший уходит в себя. Он больше не пытается изменить свой низкий социальный статус, чтобы избежать худшего исхода — смерти. Также и в семье, возможно, ребенок, которого не ценят, которого подвергают критике, также вынужден принять свой низкий статус, чтобы выжить. Наши нынешние конфликты больше разыгрываются в психологической сфере, чем это было у наших предков, но по сути они являются все теми же защитными маневрами.

Кортизол находится на максимальном уровне, когда индивид чувствует потерю своей власти или контроля над событиями, особенно когда это происходит непредсказуемо. Предварительная подготовка к неприятным впечатлениям обеспечивает некоторую защиту против стрессовых последствий, и в результате выделяется меньше кортизола. Возможно, мысленная подготовка обеспечивает определенный уровень контроля. В исследовании Бриера было выявлено, что даже у людей в состоянии депрессии уровень кортизола был нормальным, если они испытывали стресс, в котором у них была некоторая возможность контролировать источник стресса, но когда они встречались лицом к лицу с неконтролируемым стрессом, их уровень кортизола резко поднимался (Бриер и др., 1987). Это может подтверждаться также тенденцией, отмечаемой у людей в состоянии депрессии, когда они держатся за низкорисковые взаимоотношения или работу, не требующую сильного напряжения, которая им знакома и предсказуема. Может оказаться более предпочтительным принять свое низкое положение и низкую самооценку, чем провоцировать социальные столкновения, которые могут повысить социальный статус, но с таким же успехом и привести к новому унижению. Это крайне болезненно — искать подкрепления и принятия от других людей и потерпеть в этом неудачу.

 

ПРАВОЕ И ЛЕВОЕ ПОЛУШАРИЯ

 

Высокие уровни кортизола также связаны с крайне высокой активностью правого полушария головного мозга и недостаточной активностью в левом. Это не является нормальным типом распределения активности. Из работ Томаркена и Девидсона известно, что у большинства людей левое полушарие более активно, чем правое. Они обнаружили, что это является устойчивой характеристикой — «особенностью», а не «состоянием» (Гомаркен и др., 1992; Калин и др., 19986). Активность в левом полушарии связана с положительными эмоциями, жизнерадостностью и желанием общаться с другими, это своего рода экстравертный подход к жизни. Люди такого рода, когда им показывали занятный фильм, в большинстве были склонны находить его исключительно позитивным. Однако не у всех мозг устроен таким образом. Есть также множество людей, у которых правое полушарие постоянно более активно, особенно в своей фронтальной зоне, и они часто не понимают смысла шуток. Наоборот, они сильнее реагируют на фрагменты фильмов, полные негатива и катастроф (Томаркен и др., 1990). Так же ведут себя и люди в состоянии депрессии, и не только когда депрессия в острой фазе, а все время.

Похоже, что у людей, склонных к депрессии и страдающих от депрессии, фронтальная зона левого полушария более инертна, и она неспособна взять управление на себя, когда шквал негативных эмоций врывается во фронтальную зону правого полушария. В частности, отмечено, что во время обострения депрессии у них заметно слабее кровоснабжение в левой дорсолетеральной и левой угловой извилинах — состояние, которое связывают с апатией и косноязычием (Лихтер и Каммингз, 2001). У них также встречается нарушение способности к обучению, связанное с ухудшенным кровоснабжением в левой части префронтальной коры, в ее средней зоне (Бенч и др, 1993; Древете и др., 1997). Некоторые исследования на крысах показали, что стресс изначально активирует левую префронтальную зону коры, а правая пре- фронтальная зона активируется только в случае, если стресс становится продолжительным и неконтролируемым. Левая префронтальная зона коры, судя по всему, является своего рода буфером, который останавливает незначительный стресс, прежде чем он станет серьезным, — буфером, которого часто не хватает людям в состоянии депрессии (Салливан и Граттон, 2002).

Почему же у одних людей мозг действует таким образом, а у других иначе? В настоящее время не ясно, наличествует ли определенная тенденция у детей при рождении. Определенно, есть дети, у которых правая префронтальная зона коры гиперактивна, а левая зона менее активна. Но пока нет исследований, которые бы установили, является ли это особенностью, имевшейся при рождении, или это сформированная особенность в ходе получения жизненных впечатлений. Тот факт, что баланс между правым и левым полушарием является постоянным, установившимся состоянием, подразумевает, что имеют место какие-то структурные характеристики. Одним из объяснений может быть то, что на архитектуру мозга повлиял опыт, полученный в период раннего развития. Вероятнее всего, это произошло в младенчестве, когда мозг развивается быстрее всего, и это то, о чем говорят исследования взаимоотношений между матерями, находящимися в депрессии, и их детьми.

Нам известно, что у малышей, матери которых страдают от депрессии, наблюдается этот полушарный дисбаланс. У них нет нормальной доминанты левого полушария, которая наблюдается у других детей, даже когда они выглядят счастливо играющими. Такие дети с меньшей активностью левой фронтальной зоны мозга описываются как менее ласковые и менее склонные привлекать мать к своим играм. Возможно, это происходит от того, что у матери самой левая фронтальная зона менее активна, она не может стимулировать активность левого полушария и у своего ребенка. Она также не может передать ему левополушарные регулятивные стратегии.

Когда дети родителей, страдающих от депрессии, вырастают, риск самим впасть в депрессию у них в шесть раз выше, чем у других. Но даже в детском возрасте они, похоже, страдают от депрессии. Они часто замыкаются в себе, избегают контакта «глаза в глаза» с людьми в целом. Возможно, это потому, что они не ожидают, что матери, находящиеся в депрессии, обратят на них внимание и будут позитивно реагировать. В одном исследовании описывалось, как ребенок пытался выхватить у матери папку с зажимом, на которой она заполняла опросник, — довольно отчаянная попытка получить хоть толику внимания (Доусон и др., 2000).

Вне сомнения, матери в состоянии депрессии могут нанести значительный вред развитию мозга своих детей. В одном исследовании (проведенном Джеффри Коном и его коллегами) было обнаружено, что в нормальном состоянии в игре между матерью и ребенком взаимодействия колеблются от позитивных до нейтральных — примерно в равных долях. Но у матерей в состоянии депрессии все совершенно иначе. Позитивных взаимодействий у них очень мало. Около 40 % времени они не участвуют в делах ребенка или не отвечают на его призывы, а большую часть оставшегося времени они злятся, ведут себя назойливо и грубо со своими детьми. Ковда матери открыто или скрыто злятся, такие дети часто отводят взгляд. Они, разумеется, не могут самостоятельно покинуть комнату, но, возможно, они хотели бы это сделать. Для ребенка самым болезненным ощущением является невозможность добиться материнского внимания. Дети протестуют больше всего, когда внимание их матери отключено, это более невыносимое состояние, чем плохое с ними обращение. Но в любом случае, дети депрессивных матерей получают больше негативных впечатлений, чем позитивных (Кон и др., 1990).

Большинство детей нормальных матерей испытывают очень немного негативных эмоций. Это заставляет усомниться в психоаналитической теории Клейна о том, что дети изначально полны зависти и жадности (Клейн, 1988). С большей уверенностью можно сказать, что преобладание негативных эмоций связано с патологическими отношениями между матерью и ребенком. Очевидно, впрочем, что подход Клейна находит отклик у многих людей, возможно у тех, кто и сам пережил такое детство (и винит своего внутреннего ребенка за это). С моей точки зрения, возможно более точным будет говорить о враждебности и зависти со стороны депрессивных матерей по отношению к их детям, а не наоборот.

 

БЕДНОСТЬ И ДЕПРЕССИЯ

 

Депрессия часто идет рука об руку с бедностью и «исключением из социума». Браун и Харрис обнаружили, что люди, не имеющие доступа к экономическим ресурсам, чаще встречались в своей жизни с событиями, способствующими развитию депрессии, в форме унижений и фрустраций. Как и они, Карлен Лайонс-Рут также обнаружила, что сами по себе низкий доход и множество проблем не являются причиной депрессии.

Лайонс-Рут анализировала выборку, состоявшую из женщин, живущих в бедности и находящихся под наблюдением. Это были матери, испытывающие сложности при обращении с собственными детьми. Специалисты, которые наблюдали за этими матерями, отзывались о них как о нерадивых, апатичных или злых, но не как о женщинах в состоянии депрессии. Однако обнаружилось, что у них наблюдалось множество симптомов депрессии, часто в хронической форме, которую Карлен Лайонс-Рут описывает как «выгорание», их возможности справляться с обстоятельствами находились на пределе. Другие тщательно отобранные женщины из таких же бедных районов, которые нормально справлялись с детьми, имели гораздо меньше симптомов депрессии. Лайонс-Рут выдвинула предположение, что сложности, которые матери испытывают в своем родительстве, связаны не столько с бедностью или с какими-то текущими проблемами, но должны быть рассмотрены в контексте их жизненной истории, недостаточности навыков регуляции, которая коренится в их собственном детском опыте. Наибольшее значение имело то, были ли они в детстве в хороших отношениях с собственными матерями. Если нет, то это обстоятельство оказалось наиболее частым предсказателем будущей депрессии и плохого отношения с детьми (Лайонс-Рут, 1992).

В моей практике работы с матерями и младенцами матери в состоянии депрессии — обычное дело. Как правило, они сами отчаянно нуждаются в заботливом внимании. Большинство рассказывает о сложных взаимоотношениях со своими матерями. Например, мать Бениты была инвалидом, и дочь чувствовала, что не может требовать ее внимания; мать Салли была алкоголиком с непредсказуемым поведением; у Джилл мать активно строила карьеру и всегда была занята и недоступна. Те пациенты, которые пытались описать их отношения с матерями в более положительном виде, не смогли представить ничего, что подтверждало бы это. Многие из матерей не получали внимания, которое им было необходимо в младенчестве и раннем детстве, и теперь сами испытывали сложности в том, чтобы обеспечить такое внимание своим детям. Они чувствовали себя беспомощными рядом со своими собственными детьми, не зная, что делать, как успокоить плач ребенка или как его уложить спать ночью. Им очень хотелось, чтобы ребенок вырос побыстрее и не требовал бы такого внимания.

Жизнь с матерью, которая эмоционально недоступна, по любой причине, оказывает примерно одни и те же эффекты на мозг ребенка, такие же, как любые лишения, как полная изоляция. Дети приходят в этот мир с потребностью в социальном взаимодействии, которое помогает им в развитии и структурировании мозга. Если они не получают в достаточной мере эмпатичного и настроенного на них внимания — другими словами, если у них нет родителя, который был бы в них заинтересован и реагировал на них позитивно, — то у них просто не смогут правильным образом развиться важные части мозга.

Особенно сильно страдает префронтальная зона коры головного мозга, социальный мозг. Эго та часть мозга, которая играет важную роль при развитии депрессии. У людей, страдающих от депрессии, префронтальная зона коры меньше, особенно в левом полушарии. Это было подтверждено в целом ряде исследований, и даже у подростков, страдающих от депрессии, было обнаружена та же особенность (Сгейнгард и др., 2002). Если в дальнейших исследованиях не будет доказано, что уменьшенная префронтальная зона коры является генетически предопределенной, результаты этих исследований можно считать доказательством того, что депрессия связана с нарушением развития социального мозга в наиболее важный для этого период, в младенчестве и раннем детстве. Было особенно отмечено, что плотность нейронов снижена в дорсолатеральной части префронтальной зоны коры, той части, которая развивается в раннем детстве и участвует в вербализации чувств. Чем глубже депрессия, тем ниже активности в префронтальной зоне коры, тем хуже там кровообращение, тем меньше вырабатывается нейротрансмиттеров, таких как серотонин и норадреналин. В лобно-глазничной зоне префронтальной коры также наблюдается снижение активности, затрудняя оценку ситуации и контроль над собственными реакциями у людей, которые страдают от депрессии.

Такие эффекты могут быть результатом материнского обращения или недостатком материнского внимания. Во время плача младенцы вырабатывают высокий кортизол только в том случае, если партнер, который помогал бы им в регуляции и снижал уровень стресса, не справляется со своими обязанностями. К сожалению, эффект от такого недостаточно хорошего обращения имеет продолжительный эффект. Дети, которые плачут много в возрасте 4 месяцев, оказываются заторможенными и замкнутыми в возрасте 1 года. И это те дети, которые с большой долей вероятности станут недоверчивыми и боязливыми к 4 годам. В самой худшей ситуации, как в случае с румынскими сиротами, которые практически не испытывали никакой материнской заботы, при сравнении их с детьми такого же возраста снижение активности было обнаружено в левой глазнично-лобной доле префронтальной зоны коры, миндалине, гиппокампе и в височных долях головного мозга — именно тех зонах, которые участвуют в управлении стрессом (Чугани и др., 2001).

 

ВЫКЛЮЧАТЕЛЬ

 

Многочисленные исследования показывают, что уровень кортизола высок у большинства людей с тяжелой депрессией, но если вернуть кортизол в норму, то симптомы депрессии отступают. Как выразился Эндрю Соломон, состояние с высоким кортизолом похоже на то, что отопление в вашей комнате включено целый день, хотя там уже невыносимо жарко. Стрессовая реакция продолжает оставаться включенной, хотя очевидного стресса нет. Любая мелочь становится источником стресса. Проблема в том, что что-то не так с выключателем.

Люди, которые склонны к такому биохимическому разладу, отмечают, что, когда с ними происходит что-то неприятное, они не могут сами восстановиться и вернуть баланс в норму, как это могут делать другие люди. Поврежден их механизм восстановления. И снова — это происходит и на биологическом, и на психологическом уровне. На биологическом уровне плохо функционирует механизм обратной связи в мозге. Когда уровень кортизола поддерживается на высоком уровне слишком долго, он начинает негативно влиять на функционирование гиппокампа. Это может стать особенно серьезной проблемой для развивающегося мозга. Недавние исследования на обезьянах показали, что высокий кортизол оказывает токсичное воздействие на развивающийся гиппокамп, а на взрослый гиппокамп воздействует меньше. Когда исследователи вводили высокие дозы кортизола взрослым особям, он оказывал незначительное влияние на их гиппокамп.

Плохо работающий гиппокамп не может вовремя информировать гипоталамус о том, что пора остановить выработку кортиколиберина. Гипоталамус, который связан со многими областями мозга, включая генерирующую чувство страха миндалину, также терпит неудачу в переводе выключателя в выключенное состояние. Это означает, что механизм реагирования на стресс запущен и никак не останавливается.

С психологической точки зрения человек в состоянии депрессии не может «стряхнуть с себя» негативные чувства и мысли. Активированы его негативные образцы поведения. Джордж Браун и Тиррил Харрис обнаружили, что случаи депрессии во взрослом возрасте часто бывают запущены при провале попыток добиться эмоциональной поддержки, а также в ситуациях, когда человек получает отказ или потерю самооценки (Браун и Харрис, 1978). Люди, страдающие от депрессии, очень легко впадают в состояние, когда они чувствуют себя ненужным и неэффективными. Это ведет к негативным мыслям о себе: «Я идиот, я плохой, я не стою ничьего внимания, я безнадежен». Когда человек не готов к появлению таких эмоций, потребность в положительной обратной связи, поддержке и внимании от других кажется чем-то постыдным.

В своем новаторском исследовании в 1970-х они показали, что некоторые люди более уязвимы для унижений. Они постарались описать эти уязвимые типажи и выяснили, что те, кто потерял мать до 11 лет, были более уязвимыми, как и те, чьи привязанности нельзя было назвать надежными. Они предположили, что в их самооценке недостает какого-то элемента, что затрудняет для них веру в то, что «скоро станут доступны другие источники повышения самооценки». У людей, склонных к депрессии, было мало внутренних ресурсов для того, чтобы восстановить самооценку, снижение которой вызвано психологическими травмами.

В настоящее время мы можем сказать, что такая сложность в восстановлении поврежденной психологическими ударами самооценки является проблемой саморегуляции. Люди в депрессии «пережевывают» в уме одну и ту же умственную «жвачку». Они не могут остановить болезненный поток мыслей о том, как их психологические нужды не встретили отклика, и при этом они не способны предпринять даже маленьких практических шагов для улучшения ситуации. Они сражаются за то, чтобы избежать неодобрения и отказов других, при этом чувствуют себя безнадежно бессильными и неэффективными в борьбе за поддержку, которая им столь необходима. Они находятся в ловушке саморегуляции, неспособные отказаться от собственных целей и при этом страдающие от недостатка уверенности, чтобы настоять на их достижении (Карвер и Шиер, 1998).

 

ПОЛОМКА И ВОССТАНОВЛЕНИЕ

 

Аллан Шор также обратил внимание на эту ключевую сторону переживаний в депрессии. В социальном смысле безнадежность — это результат невозможности исправить то, что идет не так. Это не только негативные мысли о самом себе — ключевой момент в депрессии в том, что присутствует также чувство, что нет никакой возможности искупить свои проступки, вернуть себе хорошее отношение других или их любовь. Кэрис часто просто отказывалась от людей или работы, считая, что она не может ничего сделать, чтобы как-то улучшить ситуацию. В одном случае она забыла сообщить доктору, на которого она работала, что его пациенту срочно требовалось с ним встретиться. Это было серьезной оплошностью и могло иметь для пациента серьезные последствия. Кэрис просто знала, что она потеряет работу и никогда не сможет найти ничего подходящего. Доктор, которым она всегда восхищалась и который по-доброму был к ней расположен, будет так зол на нее, что попросту с ней больше никогда не заговорит. И разве она сможет его винить за это? Она совершенно некомпетентна и глупа. Она все время подводит людей. Она была настолько раздираема своим чувством вины, что просто не могла вернуться к работе снова. Она не могла пережить это. Она сделала все, чтобы ухудшить ситуацию и вынудить доктора уволить ее. Ей даже в голову не пришло, что можно объяснить все и извиниться. Он сможет понять, насколько утомлена она была из-за того, что дочь разбудила ее среди ночи, так как у той случился выкидыш. Она просто отказалась от своих рабочих взаимоотношений, даже не предприняв никаких попыток восстановить их или хотя бы сохранить какое-то взаимное уважение и понимание, даже если бы ей в итоге пришлось потерять свою работу.

Шор называет это «цикл крах-восстановление». Когда возникают стресс или конфликты, что неизбежно в любых отношениях, крайне важно знать, что позитивные взаимоотношения могут быть восстановлены. Это лежит в сердце взаимоотношений и привязанности между родителем и ребенком, и это ядро эмоциональной безопасности и уверенности в себе. Это система восстановления, которая устанавливается в ранней жизни ребенка и формируется к возрасту одного года. Ребенок, который уверен в своей защищенности, находящийся в безопасных взаимоотношениях, знает, что родители успокоят его, дадут ему тот комфорт, в котором он нуждается, когда он огорчен; они не оставят его страдать в одиночестве надолго. Но если вместо этого ребенок понимает, что он не может обратиться к маме или папе за комфортом, когда он расстроен, потому что они будут его игнорировать или даже еще больше накажут его, он застрянет в своих стрессовых чувствах, его кортизол поднимется на высокий уровень, и он будет неспособен остановить его выработку. В этом и состоит работа родителя, так как у ребенка нет возможностей и средств для саморегуляции.

Ребенок, стресс которого не урегулирован родителем, вырастает таким, как Кэрис. Он и не ожидает, что будет способен управлять этими болезненными чувствами, которые возникают при конфликте с другими. Но это не те свойства личности, которые он приобрел при рождении. Это приобретенная проблема регуляции. Не так давно внимание исследователей переключилось на то, как люди в депрессии управляют своими чувствами. Джуди Гарбер провела серию поразительных исследований людей, страдающих от депрессии, и их регуляторных стратегий (Гарбер и Додж, 1991). Было обнаружено, что их стиль регуляции дисфункционален, он базируется на примитивном механизме «борись или беги». Они страдают от недостатка более сложных регуляторных стратегий, формирование которых связано с развитием префронтальной зоны коры головного мозга. Вместо того чтобы активно разрешать проблему вместе с другими людьми, проговаривая острые моменты, они склонны либо избегать других людей, либо агрессивно на них нападать.

В исследовании Меган Гуннар и Андреа Деттлинг с детьми, у которых был зарегистрирован высокий уровень кортизола, выводы были схожими. Они обнаружили, что такие дети и не ожидают, что окажутся способны справиться эффективно с негативными чувствами других людей. Их учителя отмечали, что они менее социально компетентны, чем их сверстники, по той же самой причине — они справляются с негативными чувствами или с непростой ситуацией либо замыкаясь в себе, либо при помощи агрессии (Деттлинг и др., 1999,2000).

Гарбер и Додж (1991) обнаружили, что ожидания детей, находящихся в депрессии, в отношении их матерей отличаются от ожиданий детей, не страдающих от депрессии. Они не ожидают, что матери могут помочь справиться с переживаниями лучше, чем они сами для себя это могут сделать. Они не ожидают, что смогут изменить свое плохое настроение. Возможно, в этом кроется причина того, почему люди, страдающие от депрессии, так легко впадают в состояние полного негатив а, говоря «я глупый» или «я плохой». Они с детства привыкли считать себя причиной своих негативных переживаний. У детей нет возможности представить, что их партнер, помогающий в регуляции, может вести себя как-то иначе, так что они склонны винить себя и свою неадекватность в своих несчастьях. Эта дилемма, известная как «моральная оборона», была описана в 1940-х годах шотландским психоаналитиком Робертом Фейрбайрном, который выяснил, что для детей оказалось невозможным представить, что их родители плохие, так как более безопасным было быть плохим самому, чем винить родителя, от которого зависит твое выживание (Фейрбайрн, 1952).

Это является четким доказательством того, что родители, страдающие от депрессии, в самом деле предоставляют менее эффективную помощь в регуляции по сравнению с другими родителями. Недостаток внимания к состояниям их ребенка может привести к нарушениям в передаче правильных стратегий регуляции. Их детям может недоставать уверенности в том, что чувствами можно управлять в сотрудничестве с другими людьми. При этом дети, которые не страдают от депрессии (и родители которых также от нее не страдают), в гораздо большей степени способны реагировать на негативные события, предпринимая какие-то действия. Они активно решают проблему и обсуждают ее с другими. Когда что-то идет не так, как надо, они делают вывод, что нужно больше стараться или, возможно, отступить и попробовать сделать что-то другое. Они не решают, что это их вина или что у них не идут дела.

Пассивность и апатичность людей с депрессией имеет свое биохимическое объяснение, но на поведенческом уровне они — результат образцов поведения, усвоенных в раннем возрасте. В раннем детстве может быть брошен своего рода жребий — у детей матерей, страдающих от депрессии, есть 29 %-ная вероятность обрести эмоциональное расстройство, в то время как у детей матерей, страдающих от соматических заболеваний, такая вероятность не превышает 8 % (Хаммен и др., 1990). Это те дети, которые не ожидают никакой помощи и не испытывают облегчения от общения с родителями, когда они расстроены. Также они не знают, как им справиться со своими негативными эмоциями. Так как они не ожидают, что их неудачи могут быть как-то исправлены, они не обращаются за помощью к другим людям. Поскольку их не научили шаг за шагом разрешать проблемы, они просто не могут представить, как им найти решение. Они в самом деле застревают на негативных переживаниях, не зная, как от них избавиться, кроме как убежав.

К сожалению, для депрессии характерен накопительный эффект. Такого рода мысленные образцы имеют тенденцию появляться все легче, и человек все чаще чувствует безнадежность. Было обнаружено, что чем чаще происходят случаи депрессии, тем сложнее человеку восстановиться после них. Уверенность, которая не была сформирована в раннем детстве, может все больше и больше размываться по мере того, как человек терпит неудачу за неудачей. Мозг, которому недостает эмоциональной энергии из-за недостатка нейротрансмиттеров и недоразвитой префронтальной зоны коры, испытывает серьезные сложности в том, чтобы генерировать новые решения, искать новые способы управления гиперактивной стрессовой реакцией.

Очевидно, что этот порочный круг легче разорвать в момент его формирования. Было выявлено, что в детстве хранятся некоторые ключи от депрессии, в связи с чем мне кажется, что нужно в более срочном порядке влиять на него при самой первой возможности, создавая более благоприятную среду для родительства или обучая маленьких детей навыкам саморегуляции и давая им ту эмоциональную уверенность, которой им так не хватает.

 

НАМЕРЕННЫЙ ВРЕД

 

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: