 |
Итак, я дала себе срок. Две недели – за это время я должна что–то изменить.
|
|
|
|
Итак, я чувствовала себя ужасно глупо, стоя на крыльце Сьюзен Бун. Если честно, в последнее время я постоянно ощущала себя глупо. Правда, сейчас у меня для этого были все основания: я явилась к Сьюзен Бун без приглашения, в воскресное утро, и ждала перед ее дверью, пока кто–то откроет. И была уверена – если мне все–таки откроют, то только со словами: «А ты, девочка, что здесь делаешь?»
Конечно, Сьюзен была бы абсолютно права, но я боялась, что если позвоню перед тем как прийти, она скажет: «Сэм, поговорим на уроке во вторник, ладно?»
Но я не могла ждать до вторника: сердце у меня разрывалось и я должна была узнать, что делать. К родителям было бесполезно обращаться, а уж к Люси – тем более. Знаете, что она сказала? «Надень узкую мини–юбку и извинись. Боже, это же так просто!» А Ребекка нахмурилась и бросила: «А я тебя предупреждала!» Тереза до сих пор не вернулась от Тито, а Катрину спрашивать было бесполезно: она думала исключительно о Поле.
Итак, я без звонка и без приглашения заявилась к Сьюзен Бун. Нет ничего хуже, чем стоять под дверью, зная, что тебе вряд ли откроют. Хотя нет, еще хуже стоять под дверью с пятью багетами в рюкзаке и знать, что тебе вряд ли откроют.
Я решила, что нехорошо приходить с пустыми руками, хотя, признаюсь, хотела при этом и подлизаться к Сьюзен: еще не один человек на свете не отказывался от багета, испеченного нашей соседкой–француженкой.
Мне стоило большого труда достать этот хлеб. Я встала очень рано и повела Манэ гулять не в парк, как обычно, а в противоположном направлении – к дому нашей соседки. Пес, естественно, упирался, и у меня чуть руки не оторвались, когда я тащила его в нужном мне направлении. Заполучив золотистые, свежеиспеченные багеты, я почувствовала было голод, но тут же устыдилась: люди с разбитым сердцем, как известно, ничего не едят.
|
|
|
А потом был аттракцион под названием «прокатись в нью–йоркском метро с пятью батонами, торчащими из рюкзака», который я не решилась бы повторить. Все хихикали и показывали на меня пальцем, особенно школьники из Национального географического общества. К счастью, я додумалась надеть кепку Люси и никто не узнал во мне Девочку, Которая Спасла Президента. Когда дети стали слишком уж явно перешептываться и откровенно разглядывать меня, поезд приехал на нужную станцию и я поспешно вышла.
До дома Сьюзен было довольно далеко, и по пути я успела еще раз обдумать свое отчаянное положение: что со мной случилось, если я иду за помощью к человеку, которого пару недель назад ненавидела?
Почему–то мне казалось, что она и только она сможет объяснить мне, что произошло на самом деле и как исправить ситуацию. Сьюзен научила меня видеть и наверняка сможет научить, как с этим жить.
Я очень хотела с ней поговорить, но, услышав приближающиеся к двери шаги, столь же сильно захотела убежать.
Но не успела. Раздался щелчок замка, и передо мной предстала Сьюзен Бун в бриджах, забрызганных краской, с белыми волосами, заплетенными в две косы.
– Саманта, откуда ты здесь взялась? – с изумлением спросила она.
Я быстро стащила рюкзак и предъявила багеты.
– Я… ну… проходила мимо, – мямлила я, – и решила занести вам хлеб. Он очень вкусный, правда, это моя соседка испекла.
Увидев Сьюзен, я вдруг поняла, что не надо было приходить. И как это пришло мне в голову? Она просто моя учительница рисования, и ей дела нет до проблем одной из учениц.
На плече Сьюзен сидел ворон Джо. Он оживился и радостно прокаркал:
– Джо хорррропшй! Джо хоррроший! – Кажется, он не узнал меня в кепке.
Сьюзен улыбнулась:
– Проходи, Сэм. Очень мило с твоей стороны зайти… с хлебом.
|
|
|
Дом Сьюзен был очень похож на студию: мало мебели, много света и устойчивый запах краски.
Не успела я снять кепку, как на меня набросился Джо.
– Джозеф! – прикрикнула на него Сьюзен. – Отстань от Сэм. Сэм, пойдем–ка лучше на кухню.
Я хотела было сказать, что зашла только на минутку, но Сьюзен снова улыбнулась, внимательно взглянула на меня, и я, как загипнотизированная, пошла за ней.
Стены на кухне были выкрашены ярко–голубой краской, такого же цвета, что глаза Сьюзен. Вместо того чтобы залить пакетики кипятком, моя учительница заварила чай по всем правилам и нарезала багет. Затем достала горшочек масла, варенье и поставила все на стол.
Попробовав хлеб, Сьюзен с изумлением сказала:
– Просто невероятно! Такой вкусный багет я ела только в Париже.
Мне, конечно, было приятно.
– Как вы отпраздновали День Благодарения? – спросила я, немного осмелев. Конечно, вряд ли художники интересуются такими пустяками, как национальные торжества, но ничего более умного, увы, не пришло мне в голову.
– Неплохо, спасибо, – кивнула Сьюзен. – А ты?
– Тоже неплохо, – неуверенно отозвалась я.
И снова повисла тишина. Если честно, неловко не было: уютно свистел чайник, за окном чирикали птицы. Наконец Сьюзен заговорила;
– Знаешь, есть у меня один план на лето.
– Правда? – с энтузиазмом подхватила я. – Какой?
– Я решила не закрывать студию, чтобы ребята вроде тебя или Дэвида могли приходить в любое время и рисовать. Устроить нечто вроде летнего лагеря.
Услышав имя Дэвида, я вздрогнула:
– Ух ты, здорово!
Чайник закипел. Сьюзен дала мне синюю кружку с надписью «Матисс», себя взяла желтую «Ван Гог» и, сев обратно, внимательно на меня посмотрела:
– А теперь, Сэм, расскажи мне, зачем ты пришла,
В первое мгновение я решила соврать что–нибудь насчет того, что собиралась к бабушке и зашла по дороге, но взглянула на Сьюзен и не смогла.
И тогда я рассказала все – и про Джека, и про Дэвида, про президента, конкурс и Марию Санчес. А закончила словами:
– И самое ужасное, что вчера я узнала – у Долли Мэдисон был только один ребенок от первого мужа, а не от Джеймса Мэдисона. И мы с ней не родственницы.
Я говорила, глядя в кружку с чаем, и теперь, подняв голову, поняла, что ничего не вижу. Может, потому, что глаза мне застилали слезы,
|
|
|
Сьюзен слушала мои откровения, ни разу не перебив. Теперь она глотнула чая и медленно проговорила:
– Но, Саманта, разве ты не понимаешь? Дэвид уже объяснил тебе, что делать.
Я с недоумением посмотрела на нее. Джо, спикировал и радостно выдрал у меня клок волос, но я даже не ойкнула.
– Что… что вы имеете в виду? Он ведь сказал только, что не будет говорить с отцом насчет Марии и конкурса.
– Да, – мягко улыбнулась Сьюзен. – Но ты его не услышала, Сэм. Слушать и слышать не одно и то же, равно как и смотреть и видеть.
Вот! Я знала, что обращаться надо именно к Сьюзен. До этого мне и в голову не приходило, что можно слушать человека, но не слышать его.
– Дэвид, – продолжила Сьюзен, – упомянул, что у тебя, как у всех граждан Америки, есть право на свободу слово.
– Да. И что с того?
– У тебя, – сказала Сьюзен с нажимом, – у тебя есть право на свободу слова.
– Да, да, это ясно, но что… – И вдруг я все поняла: – Боже, нет, – выдохнула я. – Неужели он действительно ЭТО имел в виду?
Сьюзен спокойно отломила кусок багета:
– Знаешь, Сэм, Дэвид всегда говорит то, что думает. Он ведь далек от политики и хочет быть архитектором.
– Не может быть, – прошептала я. Оказывается, я ничего не знала о Дэвиде, кроме той истории с сервировкой стола. И мне стало очень грустно: ведь теперь, наверное, уже поздно расспрашивать.
– Да–да! – продолжала Сьюзен. – И теперь, думаю, тебе понятно, почему он не хочет вмешиваться в дела отца.
Я кивнула, до сих пор до конца не осознав услышанное.
– Вот так, Сэм. Все очень просто.
– Что просто?
– Просто найти выход. Тебе всего–то надо было раскрыть глаза и увидеть то, что лежит прямо перед тобой.
Реальность происходящего куда–то уплывала: я сидела на кухне у Сьюзен Бун, у женщины, которую совсем недавно терпеть не могла, и она только что изменила мой взгляд на мир. Из оцепенения меня вывел стук в дверь. На кухню зашел высокий парень с длинными волосами, забранными в хвост, и красивым мужественным лицом. В руках он держал полные пакеты продуктов. Он был младше Сьюзен минимум лет на двадцать.
|
|
|
– Привет! – весело сказал он, рассматривая меня.
– Привет, – неуверенно отозвалась я, гадая, кто это может быть. Сын? Но Сьюзен ни разу не говорила, что у нее есть семья и дети.
Правда, тогда я умела только слышать, а не слушать.
– Пит, это Саманта Мэдисон, моя ученица. Саманта, это Пит.
Парень поставил пакеты и протянул мне руку, на которой была вытатуирована эмблема Харли Дэвидсон.
– Очень приятно, – отозвался Пит. – О, у вас тут что–то вкусное,
Он взял стул и сел к нам. И стало понятно: никакой он не сын Сьюзен. Он просто ее бой–френд.
И я еще раз поняла, что очевидное очень часто бывает прямо перед глазами. Его просто надо увидеть.
Вспомнив, что Дэвид говорил о свободе слова, я выбрала из всех журналистов Кандес Ву. Она оказалась довольно жесткой: в ответ на запрещение фотографировать картину Марии Санчес, Кандес сказала, что Белый дом – собственность граждан Америки и она имеет на это полное право.
Наконец мистер Байт сдался, и я, показав известной журналистке рисунок Анжи Такер, сказала, что это очень удачная работа, но лучшую все–таки прислала Мария.
– Саманта, это правда, – перед камерой Кандес честно спрашивала лишь то, о чем мы договаривались, – что президент попросил тебя выбрать другой, менее политизированный рисунок?
Я обдумывала ответ все утро.
– Мисс Ву! Президент, скорее всего, не учел, что современную молодежь интересуют не только походы в кино. Нам есть что сказать, и мы хотим, чтобы нас услышали. Этот конкурс – прекрасная возможность для подростков выразить свое отношение к разным социальным проблемам.
– Ты хочешь сказать, что человек, чью жизнь ты спасла, не доверяет твоим решениям?
– Думаю, есть многое, чего я пока не понимаю, – уклончиво ответила я.
– Снято, – удовлетворенно сказала Кандес. Не успела я вернуться домой, как зазвонил телефон.
Я сняла трубку.
– Саманта! – Голос президента меня прямо–таки оглушил. – Оказывается, я не одобряю твой выбор!
– Понимаете, сэр, лучшая работа принадлежит Марии Санчес из Сан–Диего, но насколько я поняла, вы…
– Она–то мне и нравится! – сказал президент. – Тот рисунок с простынями.
– Правда, сэр? Просто вы говорили, что…
– Не важно. Ты же сделала выбор? Упаковывай картину и посылай в Нью–Йорк. Но в следующий раз, Сэм, прошу тебя посоветоваться со мной, прежде чем обращаться в прессу.
Я не стала напоминать, что пыталась с ним говорить.
– Да, сэр.
– Отлично. – Президент попрощался и повесил трубку.
Итак, из моего интервью вырезали кусок про Марию Санчес, а вместо этого сделали прямой репортаж из Сан–Диего. Мария оказалась хорошенькой брюнеткой моего возраста, средним ребенком среди шести братьев и сестер. Я сразу поняла, что у нас есть что–то общее. Когда Марии сказали, что она победила, девушка расплакалась. А потом показала репортерам вид из своего окна, который оказался точь–в–точь таким, как на рисунке. Я не ошиблась: Мария нарисовала правду.
|
|
|
Теперь она должна была поехать со своей семьей в Нью–Йорк, и я тоже. Там мы встретимся на открытии выставки и, возможно, сходим вместе в музей импрессионизма.
– Ну что же, Сэм, – сказала Ребекка вечером. – Это был смелый поступок. Более смелый, чем спасение президента.
– Ребекка, заткнись, – приказала Люси, щелкая пультом телевизора.
– Слушай, а где Джек? Что–то давно его не видно, – сказала я.
– Мы расстались, – небрежно бросила сестра.
Все, кто был в комнате, уставились на Люси.
– Я знала! – с торжеством объявила Тереза. – Он вернулся к своей бывшей подружке? Мужчины все такие… – И она добавила пару явно нецензурных слов по–испански.
– Я тебя умоляю! – вздохнула Люси. – Просто он вел себя с Сэм как последняя свинья.
Я потеряла дар речи:
– Ты… Что ты такое говоришь?
– Ну ты же знаешь, вся эта история с конкурсом. Я велела Джеку больше никогда не… как это, Ребекка?
– Никогда не осквернять твой дом своим присутствием? – предположил наш вундеркинд.
– Да, именно так, – приняла версию сестры Люси. – О, шоу началось.
Я не могла в это поверить. Люси рассталась с Джеком из–за меня? Произошло то, о чем я мечтала столько времени? Но я мечтала, что Джек уйдет от Люси, потому что любит меня и никого другого.
А теперь я знаю, что не люблю его и, наверное, никогда не любила по–настоящему.
– Люси! – Я придвинулась к ней. – После того как вы столько времени были вместе, ты возьмешь и бросишь его? А с кем ты пойдешь на выпускной?
– Хм, у меня есть пять кандидатов, – рассеянно отозвалась Люси, – Наверное, с Грегом Гарднером.
– С Грегом Гарднером? – повторила я. – Но он же… главный зубрила в школе!
– И что? – с раздражением спросила Люси. Я мешала ей смотреть телевизор. – Сейчас все так делают, ты ввела эту моду.
– Какую еще моду?
– Моду на ботаников. Крис, например, встречается с Тимом Хайвудом.
– Победителем международной олимпиады по химии? – выговорила я.
– Да. А Дебби Кинли бросила Рода Макинфасса ради какого–то лоха из «Горизонта».
– Девочки! – не выдержала мама. – «Лохи, ботаники» – вы же говорите о живых людях!
Я расстроилась, но по другой причине. Моя сестра Люси, самая красивая девочка школы, бросила своего парня не потому, что он ей изменял или она его разлюбила, а из–за меня, своей младшей сестры.
– Погоди–погоди, Люси, вы не можете просто так расстаться! Ты же его любишь!
– Люблю, – просто ответила та. – Но тебя я тоже люблю.
Мои глаза наполнились слезами. Люси принесла мне огромную жертву, а я? Я сделала для нее хоть что–нибудь? Нет. Я призывала на ее голову всевозможные проклятья и мечтала о ее парне.
А теперь выходит, что я для нее важнее любого мальчика.
– Люси, – осторожно попросила я, – не надо расставаться с Джеком.
Но сестра уже устала от разговоров.
– Я подумаю. А теперь заткнись, у меня сериал.
Мама, похоже, только начала понимать, в чем дело.
– Люси, если ты нашла нового мальчика, мы с папой не возражаем. Правда, Ричард?
Папа поспешил согласиться:
– Если хочешь, приведи его домой после школы! Тереза, что ты думаешь?
Но я уже знала, что Люси и Джек помирятся сегодня вечером.
И была этому рада, потому что, оказывается, никогда не любила Джека.
Я решила, что на следующий день, у Сьюзен Бун, поговорю с Дэвидом.
– Видите это? – Сьюзен держала в руке коровий череп. – Кость отражает все цвета радуги, и я хочу, чтобы вы это передали.
Она поставила череп на столик и потащила упирающегося Джо в клетку: тот уже успел выдрать у меня очередную прядь волос.
Я неуверенно присела на скамейку, изо всех сил стараясь не смотреть на Дэвида. Я не разговаривала с ним с того злополучного приема в Белом доме, а видела только пару раз по телевизору. Я терзала Ребекку вопросами, не видела ли она Дэвида в школе, но их расписание, увы, совсем не совпадало.
«Не волнуйся! – уверяла меня Люси. – Он объявится».
А Люси, как известно, знает о мальчиках все. Она умудрилась вернуть Джека на следующий день после того, как сама же его бросила. Я видела, как они ворковали, сидя в школьной столовой.
– Эй, Сэм! – окликнул меня Джек, когда я проходила мимо. – Слушай, извини за всю эту историю с конкурсом. Я ужасно расстроился, но все равно не надо было на тебя орать,
– Ничего страшного. Мир, – улыбнулась я. Зачем мне теперь волноваться о Джеке? И как убедить Дэвида в том, что я на самом деле никогда не была влюблена в парня своей сестры? Видимо, придется сказать ему все при встрече. А это намного страшнее, чем бросаться под пулю.
Итак, мы сидели рядом, но я не знала, что сказать. Мы улыбнулись друг другу и поздоровались еще при входе, но теперь повисло неловкое молчание. Более того, судьба явно решила посмеяться надо мной: Дэвид надел футболку «No Doubt»
Да–да, мой любимый мальчик сидел в футболке с изображением моей любимой группы, у меня бешено колотилось сердце, а ладони вспотели так, что карандаш постоянно выскальзывал из рук.
В студии стояла тишина, нарушаемая лишь шорохом бумаги, и я решила приняться за работу, так как совершенно не знала, что сказать Дэвиду. Я пыталась разглядеть в черепе все цвета радуги…
И тут мне на колено упала записка. Я посмотрела на клочок бумаги. Затем на Дэвида, но тот увлеченно рисовал, склонившись над столом, правда, улыбаясь этой своей особенной улыбкой.
Я перевела дух и развернула записку. Мелким каллиграфическим почерком там было написано: «Друзья?»
Я не могла поверить своим глазам. Дэвид хочет со мной дружить. Со мной!
«Да, конечно», – написала я, но потом решительно скомкала бумажку и, вырвав листок из тетради, написала, потому что знала – сейчас или никогда: «Нет, я хочу быть больше, чем друзьями».
И тут же сделала вид, что безумно увлечена коровьим черепом, хотя искоса наблюдала за Дэвидом. Тот развернул записку и просиял.
Ответ я получила мгновенно: «А как же Джек?»
Я с облегчением выдохнула – теперь можно сказать правду.
«Кто это?» – написала я.
Именно это я и имела в виду. Но теперь важно было узнать, что имел в виду Дэвид.
…Когда я снова развернула бумажку, то подумала, что умру от счастья – будто вся радость мира разом обрушилась на меня. Дэвид просто нарисовал маленькое сердечко.
Он любит меня. Боже! Он, правда, меня любит.
Через неделю состоялась церемония награждения – та самая, где мне должны были вручить медаль за спасение президента.
И представляете, я не стала одеваться в черное! Мне вообще почему–то разонравился черный цвет. И еще мне было все равно, во что я одета: когда влюблен, о таких мелочах как–то забываешь.
Если, конечно, ты не Люси.
Итак, она–то и позаботилась о моем внешнем виде и, надо сказать, вполне успешно: на неофициальном ужине после приема Дэвид сказал, что шелковый светло–голубой костюм прекрасно оттеняет мои глаза.
Церемония была необыкновенно торжественной и красивой: ее проводили на площади рядом с Белым домом. Там были все: представители секретных служб и сенаторы, моя семья и семья Катрины, Джек и, конечно, Сьюзен Бун.
Президент произнес такую проникновенную речь в мою честь, что я чуть было не загордилась, но быстро опомнилась, поймав ехидный взгляд Дэвида. Неужели я когда–то думала, что этому парню не идет строгий костюм? Неужели когда–то я не была в него влюблена?
Наконец я получила медаль – из чистого золота! – на красной бархатной ленте, и все бешено зааплодировали и защелкали фотоаппаратами. Дэвид подошел, чтобы поцеловать меня, и, конечно, какой–то репортер выскочил из кустов и сделал снимок. Но нас это нимало не смутило: всю прошлую неделю мы целовались не переставая.
Потом мы пошли на банкет и перезнакомили всех наших друзей: Сьюзен Бун и Катрину, Джека и Пита, и так далее. И, пока все общались и знакомились, Дэвид вдруг улыбнулся и прошептал мне на ухо:
– Давай выйдем на минутку.
– Давай, – прошептала я в ответ.
Мы незаметно вышли из зала и направились в ту самую гостиную, где когда–то ели гамбургеры и любовались луной.
На том самом подоконнике, где красовалось мое имя, Дэвид вырезал еще кое–что. Теперь там было написано:
Дэвид + Сэм
И, думается мне, это не худший способ оставить след в истории.
Вот десять причин, по которым я бы не хотела быть Гвен Стефани:
10. Мне не нужно ездить по гастролям, так что я могу когда угодно видеться со своим парнем. Ну по крайней мере до одиннадцати вечера в выходные дни и до десяти – в будни. Если у меня не будет двоек по немецкому.
|
|
|
