Разумное ли существо человек?

Во времена Фрейда преобладало мнение, что все поступки человека мотивируются разумом. Люди считали себя разум­ными существами, которые стремятся к приятному и хоро­шему и избегают боли и зла, как диктует их рациональное, разумное сознание. Акцент на разумности и рациональнос­ти мы находим во всех социальных учениях до того момен­та, как в конце XIX века Фрейд высказал свои революци­онные предположения. Считалось, что человеку может не­доставать образования, ума, что его способность мыслить может быть несовершенной, но рациональная основа всех его действий сомнению не подвергалась.

Фрейд сам начинал с веры в рациональность человека. Вначале психология его не интересовала, ранние годы сво­ей карьеры он посвятил медицинским исследованиям в об­ласти анатомических изысканий. Фрейду нравилась работа в лаборатории, он провел исследования, которые привели к открытию анестезирующих свойств кокаина. Он также описал некоторые случаи детской невропатологии, его опи­сания до сих пор можно встретить в современной меди­цинской литературе.

Можно считать большой удачей, что он выиграл право на научную поездку во Францию, где смог учиться у двух выдающихся французских медиков и психиатров Шарко и Бернхайма. Шарко тогда возглавлял клинику в знаменитой парижской больнице «Сальпетриер», где его лечение паци­ентов гипнозом привлекло всемирное внимание.

На сто лет раньше немецкий врач Франц Антон Месмер применил гипноз во Франции. Он назвал свое открытие «животным магнетизмом», другие называли его «месмериз­мом». Он пользовался огромным успехом у широкой пуб­лики, но Французская медицинская академия осудила его за театральность в использовании техники гипноза, и он уехал в Швейцарию, где умер в безвестности в 1815 году. Великий Шарко возродил его метод и использовал для ле­чения пациентов, страдающих истерией.

[15]

Модная болезнь

В конце XIX века истерия была широко распространен­ным заболеванием, которое ставило врачей в тупик. Как есть мода в одежде, так же есть и мода на болезни. С 1885 года и вплоть до первой мировой войны мир захватила волна симп­томов истерии, что-то вроде того, что сегодня мы называем психосоматическими симптомами, только современные пси­хосоматические симптомы не проявляются так драматично. Психологические нарушения, которые вызывают физиоло­гические симптомы и проявляются в них, например, в го­ловной боли, учащенном сердцебиении, язвах, колитах, се­годня называются психосоматическими. В те дни типичными «психосоматическими» симптомами были различные виды паралича или утрата способности органов функционировать. Рука, нога или обе ноги сразу становились вялыми и слабы­ми, или конечность испытывала то, что мы называем спас­тическим параличом, то есть онемением мышц. Поскольку диагностическая техника в то время была сравнительно ог­раничена, врачи предполагали, что у этих симптомов суще­ствует какая-то физическая причина, какое-то патологичес­кое состояние самой нервной системы. Применялись масса- жи, ванны, различные другие физические методы лечения, но все без результата. Подход Шарко был совершенно иным.

Шарко вводил таких пациентов в гипноз, то есть, по существу, в состояние высокой внушаемости. В этом напо­минающем сон трансе пациент может слышать, отвечать и исполнять приказы. Шарко приказывал пациенту шевель­нуть парализованной рукой, встать с инвалидного кресла и идти на парализованных ногах. В состоянии гипноза паци­ент повиновался, казалось, его больные конечности совсем не парализованы. Некоторым из пациентов Шарко мог вну­шить, что, проснувшись, они смогут владеть рукой или хо­дить. И когда выводил из их гипнотического состояния, они действительно могли это делать.

Все это было весьма драматично. К тому же медицин­ские демонстрации Шарко совершались в больших анато­мических театрах, при большом стечении заинтересован­

[16]

ных зрителей: студентов, врачей и профессоров со всей Европы. Театральная обстановка на самом деле частично объясняла успех Шарко, потому что подобная обстановка усиливает действие гипноза.

Конечно, подвиги Шарко не были подлинным излечени­ем; они оказывались, к разочарованию, временными. Раньше или позже его пациенты возвращались с прежними или но­выми нарушениями, так что лечение гипнозом необходимо было периодически повторять. Но демонстрации производи­ли поразительное впечатление и к тому же убедительно дока­зывали, что в большинстве случаев никаких органических на­рушений нет. Если бы физическое повреждение мышц или нервов существовало, то пациент не смог бы даже под гипно­зом нормально использовать парализованные конечности.

На Фрейда работа Шарко произвела особенно сильное впечатление, потому что в своем обучении он придержи­вался другой крайности. Раньше он отрицал все, что отсту­пает от строго органической интерпретации подобных «ис­терических симптомов». Но теперь собственными глазами он видел, какие драматичные результаты вызывает что-то, совсем не похожее на обычное физическое лечение.

 

«Я должен был это сделать!»

Из клиники Шарко Фрейд направился в Нанси. Здесь, в другой области Франции, Бернхайм вел аналогичную рабо­ту, но гораздо менее драматично. У Бернхайма была скорее не клиника, а исследовательская лаборатория, потому что его целью было не демонстрировать гипноз, а изучать его. Он разработал несколько простых экспериментов, которые скромно именовал экспериментами серии «А» и экспери­ментами серии «Б». Например, он вводил пациента в гип­ноз и говорил: «Сейчас я вас разбужу, и вы через две мину­ты после того как проснетесь, пройдете по комнате, возьмете со стойки зонтик и раскроете его».

Примерно через две минуты пациент выходил из транса, подходил к стойке, брал зонтик и раскрывал его. Это был

[17]

эксперимент «А»; говоря на современном языке, он демон­стрировал факт постгипнотического внушения.

Тогда Бернхайм приступал к эксперименту «Б»: он на­чинал расспрашивать пациента. Он спрашивал: «Почему вы это сделали?» Пациент неизменно предлагал такие объяс­нения: «Хотел посмотреть, работает ли он», или «Мне каза­лось, что пойдет дождь», или давал любой другой ответ, казавшийся в тот момент разумным и естественным.

Но профессор не принимал эти ответы. Он настаивал: «Нет, это неправда. Почему вы раскрыли зонтик?» Со вре­менем пациент сдавался и признавал: «Не знаю, почему... у меня было просто какое-то чувство... я должен был это сде­лать». Если Бернхайм продолжал настойчиво спрашивать: «Почему вы это сделали? Почему? Почему?», пациент не­ожиданно понимал. Истинный ответ приходил к нему словно ниоткуда, и он отвечал: «Вы мне велели».

Фрейд снова и снова наблюдал за этими демонстрация­ми. На обратном пути в Вену он напряженно размышлял над тем, что видел. У него была гениальная способность видеть «мир в песчинке». Он заметил грандиозные возмож­ности этого исследования, которые ускользнули от внима­ния Бернхайма. Фрейд больше никогда не возвращался к клинической неврологии. В его последующих трудах ни разу не упоминается нервная клетка. С этого момента все его мысли были заняты психологией и привели к тем ориги­нальным идеям и открытиям, которые мы связываем с име­нем Зигмунда Фрейда.

 

Фрейд продолжает поиск

Прежде всего Фрейд занялся возможностями подсозна­тельной мотивации. Он сказал себе: если Бернхайм поме­щает идею в сознание индивида и индивид действует в со­ответствии с этой идеей, но не осознает ее, откуда в таком случае мы знаем, сколько раз на протяжении дня соверша­ем действия, причины которых кажутся нам известными,

[18]

но которых мы на самом деле не знаем? Ведь мы можем, полагал Фрейд, очень многое делать точно так же.

Все мы знаем, что если задать человеку вопрос: «Почему ты это делаешь?», он даст хороший и разумный ответ. Но, как мы знаем благодаря Фрейду, очень часто мы предлага­ем в качестве причины рационализацию или оправдание.

Когда человек объясняет, почему голосует за демократов или за республиканцев, почему переезжает в деревню или в большой город, почему женится, разводится, меняет работу или бросает учиться, почему он никогда не ест устрицы или не носит зеленый галстук, высказанные им причины обычно бывают разумны и часто убедительны.

Но эти «хорошие» ответы поразительно похожи на те, что получал Бернхайм, когда спрашивал у подопытных, почему они раскрыли зонтик. Это были прекрасные, убе­дительные ответы; когда человек говорит, что раскрыл зон­тик, чтобы проверить, работает ли он, его ответ звучит рационально, разумно, словно у этого человека научный склад ума.

Ответы, которые мы даем, подобно ответам загипноти­зированных, отражают нашу веру в разум и рациональность. Но, как и у пациентов Бернхайма, наши ответы совсем не обязательно истинны. Правда обнаруживается, когда у па­циента заканчиваются рациональные ответы и он просто говорит: «Я должен был это сделать».

Иными словами, мы совсем не те высоко рациональные существа, какими себе представляемся. Мы верим, что со­знательно взвешиваем все за и против до того, как делаем выбор, но Фрейд понял, что чаще оправдания мы подыски­ваем впоследствии. Первоначальная идея может быть со­всем не так хороша для индивида; однако она вынуждает его сделать что-то, и он подыскивает для нее правдоподоб­ные и разумные оправдания.

Наш выбор определяется гораздо больше императивом, нем мыслью. Он исходит из изменчивого и противоречивого внутреннего центра, определяющего наше «я». Согласно Фрейду, мы используем способности своего разума, чтобы выбор выглядел приемлемым для нас и для всего мира.

[19]

Конечно, любовь тоже связана с выбором, и вскоре мы увидим, что гораздо лучше поймем любовь, если признаем, что наш выбор совсем не обязательно основан на разуме. На самом деле человек не разумное животное, и мы все лучше и лучше понимаем его поведение по мере того, как погружа­емся ниже уровня сознательных, «хороших» ответов.

Фрейд продолжал и дальше развивать мысли в этом на­правлении. Он подумал: если мы будем продолжать настой­чиво расспрашивать пациентов, почему они совершают оп­ределенные поступки и не могут совершить другие, мы смо­жем добраться до истины. Если уйдем в своих вопросах достаточно глубоко, сможем даже помочь пациенту обна­ружить, кто поместил идею ему в голову и как она первона­чально возникла.

Вскоре после возвращения в Вену у Фрейда произошла еще одна счастливая встреча. В Вене другой известный врач, гораздо старше Фрейда, доктор Джозеф Брейер использовал гипноз для лечения больных истерией. В отличие от Шарко, он не внушал пациенту, что тот проснется исцеленным. Вме­сто этого доктор Брейер использовал гипнотический транс, чтобы получить от пациентов ответы на свои вопросы, или позволял пациентам говорить в целом о своей жизни. Он обнаружил, что под гипнозом люди говорят гораздо сво­бодней — и о том, о чем он их расспрашивал, и обо всем, что выберут сами. Он заметил, что при этом пациенты ис­пытывают облегчение и это оказывает на них благотворное воздействие; вскоре такое воздействие было названо «пси­хокатарсисом». Пациенты снова и снова обнаруживали, что многие переживания и мысли, которые они считали частью забытого, мертвого прошлого, оживали под действием гип­ноза и действовали на них так же, как и раньше.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: