Пациенты, снедаемые любовью

Подход доктора Брейера оказался именно таким, какой хотел опробовать Фрейд. Ему хотелось применить вновь разработанную технику гипноза к исследованию идей и

[20]

воспоминаний, которые находятся у людей ниже уровня сознания. В отличие от французских меди ков-психологов, которые под гипнозом в терапевтических и эксперимен­тальных целях внушали пациентам мысли, Фрейд хотел использовать гипноз, чтобы обнаружить, какие мысли уже находятся в неясных глубинах сознания пациента — мысли и идеи, которые могли заставить пациента вести себя сим­птоматически, не осознавая эти глубокие внутренние при­чины. Иными словами, пользуясь знакомым нам современ­ным языком, Фрейд хотел исследовать подсознание, чтобы определить наши основные мотивации. И к своему изумле­нию, занявшись изучением подсознания, он обнаружил, что изучает любовь.

Фрейд подвел итог изучению ранних случаев, которые привели его к изучению любви, в своей первой книге, на­писанной в соавторстве с Брейером. По мере того как он готовил истории болезней (и свои, и Брейера) к публика­ции, ему становилось ясно, что все пациенты, страдающие истерией, без единого исключения томились по любви. Это не было любовное томление в весеннем или романтичес­ком смысле, но гораздо более глубокое и трудноуловимое чувство. Пациенты болели, потому что не были способны к любви, точнее, они болели, потому что не могли испытать любовь снова. Каждый из них не сумел сохранить какую-то прежнюю привязанность. Эта неудача, разумеется, была психологической; пациенты так и не обрели свободу от ран­ней привязанности. Боль, которую они испытывали во вре­мя своего психологического вовлечения, сохранилась и про­являлась в виде симптомов.

Вскоре Брейер прекратил работу, но Фрейд продолжал. И в каждом случае, в каждой истории болезни все более ясно он обнаруживал, что ранние эмоциональные привя­занности человека определяют его теперешнее поведение. Точно так же как пациенты Бернхайма наконец понимали, почему на самом деле они раскрыли зонтик, пациенты Фрей­да на самом деле понимали, почему они делают то, что их тревожит. Пациенты Бернхайма обнаруживали, что при­чина их поведения навязана экспериментатором; Фрейд

[21]

обнаруживал, что причины поведения пациентов скрывают­ся в сильных психологических переживаниях их прошлого.

Гипноз помог Фрейду установить, что эмоции, испы­танные пациентом в прошлом, сохраняются в памяти его подсознания. Фрейд показал, что пациент по-прежнему привязан к тому, кто оказал на него такое сильное воздей­ствие в прошлом. И эту привязанность он назвал любовью.

 

Определение любви

Мы начали эту главу с вопроса «Что такое любовь?» И неужели долгий путь по извилистой тропе должен при­вести нас к выводу, что любовь не более чем «привязан­ность». А как же сильные чувства и глубокие страсти'* Даже в тусклой прозе словарей слово «любовь» определяется «как нежная и страстная привязанность к лицу противополож­ного пола», а также как «сильная личная привязанность к тому, что очень нравится».

Но Фрейд говорит, что любовь не чувство, а привязан­ность. Посмотрим, куда приведет нас эта мысль. Конечно, с нашими привязанностями связаны чувства, но неверно было бы определять их как всегда добрые и приятные. Лю­бовь, несомненно, может быть романтической и возвышен­ной, но часто бывает и нарциссической и эгоистичной. Иногда она подавляет и определяет все поведение; в других случаях проявляется непоследовательно и непостоянно. Иногда любовь делает нас счастливыми и приносит созна­ние глубокого удовлетворения; но в других случаях застав­ляет постоянно стремиться к чему-то, ощущать неудовлет­воренность и боль. Таким образом, очень нелегко опреде­лить связанные с любовью чувства, потому что они разнят­ся так же, как разнятся способы проявления любви.

В кульминации любви любящий с восторгом рассказы­вает о своих чувствах. Это самое замечательное, что когда- либо с ним случалось, его любимая - самое удивительное существо, а он — самый счастливый человек в мире Такие чувства он испытывает сегодня. Конечно, не стоит спра

[22]

шивать его, что он будет испытывать к предмету своей любви три месяца, три года или тридцать лет спустя. И тем не менее это справедливый вопрос. Чувство любви преобразу­ет нашу жизнь на мгновение. Но мы не живем всего мгно­вение. Вопрос не в том, какие чувства относительно любви мы испытываем в данный момент, вопрос в том, как мы действуем на основании своих чувств.

Это совсем не означает, что мы отбрасываем чувства от­носительно любви. Именно чувства делают наши привя­занности важными для нас. Но чтобы объяснить, почему мы действуем так, как действуем, и почему ведем себя так, когда испытываем любовь, мы должны раскрыть происхож­дение и развитие наших привязанностей. Чувства, связан­ные с любовью, глубоко интересуют нас, и мы с готовнос­тью их описываем; но описания, какими бы чувствитель­ными и проницательными ни были, остаются всего лишь описаниями. Они не объясняют, почему мы испытываем такие чувства, когда влюблены.

Как только мы решились взглянуть на любовь как на привязанность, на которую влияют более ранние и иные привязанности, мы получаем гипотезу, которая помогает понять, как возникают наши чувства и поведение, когда мы влюблены. То, каких людей мы избираем, что мы дела­ем с этими людьми, какие чувства движут нами, — все это возникает на основе наших прежних привязанностей. Это совсем не означает, что одно переживание не отличается от другого; однако черты сходства заставляют предположить существование какого-то устойчивого образца, что делает наше поведение относительно предсказуемым. Хотя психо­лог не владеет хрустальным шаром, он понимает: чтобы знать, как человек поведет себя завтра, нужно знать, как вел он себя вчера.

Есть привязанности, которые возникают на основе же­лания и выбора, и есть такие, которые вырабатываются из потребностей и опыта. Первые обладают качествами созна­тельности и рациональности, вторые — неразумности и слу­чайности. Мы не единственные хозяева избираемых нами направлений. Наш организм, наша жизнь неумолимо движут

[23]

нами в своем собственном направлении. Привязанности возникают и мы их испытываем только потому, что уже обладаем ими. Это даже не обязательно привязанности к людям. Мы привязываемся к идеям, объектам, владениям, местам, фантазиям, идеалам — к чему угодно.

Теперь любовь становится чем-то таким, что мы можем изучать и исследовать. Это не только редкий, тонкий, не­постижимый набор чувств, вырастающий на основе особой привязанности к особому человеку. Любовь, конечно, такая привязанность, но это и все остальные привязанности — к предметам и людям, приятным и неприятным, старым и новым, привязанности сознательные и подсознательные. У всех нас много видов любви. Эти виды сосуществуют; некоторые подпитывают друг друга, некоторые вступают в противоречия. Будущее одной-единственной любви зави­сит от того места, которое эта любовь занимает в сложном рисунке всех других наших «Любовей».

Поскольку привязанности есть у всех, в определенном смысле все мы «влюблены». И на всех этих видах любви от­печаток любящего. Мы лучше понимаем индивида, изучая все разновидности любви, все привязанности, которые у него сформировались. И лучший способ понять любую привя­занность или любовь — изучить качество его предыдущих привязанностей или прошлых любовных переживаний.

[24]

 

ГДЕ НАЧИНАЕТСЯ ЛЮБОВЬ

 

Какие предыдущие привязанности должны мы знать, чтобы понять любовь, испытываемую нами во взрослом состоянии? Очевидно, любые прежние привязанности, ко­торые были достаточно сильны, потому что привязаннос­ти, сильные в прошлом, могут оказаться сильными и сегод­ня. Многие из нас, например, признают, что испытывают сильную привязанность к родителям. Вряд ли мы можем избежать привязанности к тем, кто заботился о нас в мла­денчестве и детстве; хотя привязанность может быть и не­гативной, неприятной и неприемлемой, но это все равно привязанность, к тому же сильная. Во многих тончайших проявлениях эта привязанность остается с нами и влияет на более поздние отношения.

Пути проявления этой и других ранних привязанностей должны, несомненно, меняться, и Фрейд это понимал, но настаивал: мы не должны приходить к ошибочному заклю­чению, будто они больше не существуют. Он предполагал, что могут возникать привязанности еще раньше, до воз­никновения привязанности к родителям, и их влияние тоже может сохраниться.

[25]

Фрейд понял, что все предыдущие попытки объяснить любовь не удались, потому что мы недостаточно далеко ухо­дили в жизнь любящего, чтобы понять это. Возможно, са­мый первый опыт, который Приходит задолго до возникно­вения любви, какой мы ее знаем, может на самом деле сфор­мировать любовь, какой мы ее со временем испытываем. Некоторые ранние потребности организма и то, как мы при­вычно их удовлетворяем, могут определить, какими людьми мы станем, счастливыми или печальными, оптимистичны­ми или пессимистичными, легко нам будет угодить или труд­но, будем ли мы зависимы или самостоятельны и свободны. Фрейд заподозрил, что то, что мы испытываем по отноше­нию к себе и к окружающим, возникает на основе первых, примитивных физических ощущений удовлетворения и не­удовлетворения еще до возникновения психологического и социального осознания. И потому углубился в изучение того неясного туманного периода, с которого начинается жизнь всех нас, с переживаний младенчества.

 

Назад к источнику

Хотя младенец с рождения, несомненно, представитель человеческой расы, но он столь же, несомненно, более жи­вотное, чем человек. Он недисциплинирован и нецивили­зован, как любой другой детеныш, и гораздо беспомощней большинства детенышей животных. Он требователен, раз­дражителен, нетерпелив; как у только что вылупившегося птенца, у него постоянно раскрыт рот, он хочет, хочет, хо­чет. Это комок физических желаний; эти желания достав­ляют ему сильную боль, а их осуществление — огромное удовлетворение. Потребности организма для этого малень­кого животного, по существу, весь его мир. Он вряд ли осоз­нает что-либо, помимо своих физических потребностей, ощущений дискомфорта, за которыми следует комфорт, боли, которая сменяется удовлетворенностью.

Ребенок плачет, когда голоден, потому что ощущает го­лод как острую физическую боль. Становясь взрослыми,

[26]

мы забываем, какую боль способен причинить голод, по­скольку никогда не бываем по-настоящему голодны. Мы едим по привычке, потому что наступило время еды. Иногда мы ощущаем голод, но не ждем, что он причинит боль — во всяком случае не в обычных обстоятельствах. Мы можем сказать, что умираем от жажды, но большинство из нас никогда не испытывали подлинной жажды — жажды чело­века, пересекающего пустыню, который будет жадно пить даже 1рязную, застоявшуюся воду. Физические потребнос­ти взрослого человека удовлетворяются задолго до того, как становятся болезненными.

Организм маленького ребенка не обладает нашими ре­зервами накопленных питательных веществ и жидкостей, что­бы сохранялось равновесие, если обед запаздывает. У ребен­ка сразу возникает состояние неуравновешенности, трево­ги, возникает такая острая боль, что он начинает плакать. Но тут кто-то появляется и дает ему еду и питье, и боль и дискомфорт исчезают. Пища и питье действительно при­носят облегчение, но ребенок осознает это только в терми­нах своего организма и ощущения возврата равновесия к этому организму.

 

Любовь родилась

Фрейд сделал еще один шаг в своих исследованиях — он заинтересовался первыми наслаждениями, которые прино­сит ребенку его организм. В них Фрейд увидел начало секса.

Раньше люди о сексе в таких терминах никогда не дума­ли — как о нормальном и естественном компоненте физичес­кого удовлетворения младенца. Секс возникал неожиданно вме­сте с подростковым пушком на подбородке, это был феномен, который формировался за одну ночь во время достижения половой зрелости. Никто и подумать не мог, что секс спосо­бен в какой-то форме проявиться и в детстве. Младенческая сексуальность — это было такое же необычное сочетание слов, как твердая вода для тех, кто постоянно живет в тропиках, или жидкий газ — для человека, жившего сто лет назад.

[27]

Сегодня нам кажется странным представление о том, что такая мощная функция может возникнуть внезапно, без подготовки и периода развития. Так казалось и Фрейду. Он заметил, что удовольствие, связанное с удовлетворением основных вегетативных потребностей в пище, питье, тепле и т.д., напоминает удовольствие от прикосновения и ласки, поэтому их можно считать одним и тем же. Для ребенка в его ограниченном мире физических ощущений они на са­мом деле одно и то же. Все это физическое удовлетворение, физическое удовольствие.

Самые ранние проявления обычно носят недифферен­цированный характер. Семена все похожи, но ростки уже достаточно отличаются друг от друга, а к тому времени, как дерево расцветет и принесет плоды, почти каждый сумеет отличить яблоню от вишни. У ребенка действи­тельно есть некоторые специфические сексуальные реак­ции. У мальчика на первом году жизни, когда его вытира­ют, присыпают или вообще касаются области гениталий, возможна эрекция. Но, конечно, у него нет никакого стрем­ления к сложному сексуальному поведению, которое за­вершается половым сношением. Фрейд утверждает лишь, что все привязанности первоначально основаны на теле­сном или физическом фундаменте. Все они вырастают из ощущения удовлетворенности, комфорта, удовольствия. Чтобы получить эти ощущения, испытать удовольствие, ребенок использует свой организм.

Фрейд признал в этом ту же функцию, с которой позд­нее связал секс, потому что секс вдобавок к продолжению рода в основном использует организм для получения на­слаждения. Обычно, когда мы называем какую-то разно­видность своего поведения сексуальной, физическое наслаж­дение, которого мы добиваемся, связано с нашими первич­ными (гениталии) и вторичными эрогенными зонами. Фрейд заметил, что лучше свести эти явления вместе, а не рас­сматривать их как отдельные и различные. Он заключил, что физическое удовлетворение — это физическое удовлет­ворение, и неважно, что его доставляет: когда тебя кормят, меняют грязные пеленки или качают на руках матери.

[28]

На разных этапах жизни, как и в разные мгновения одно­го и того же этапа, одну из потребностей хочется удовлетво­рить больше других. Ребенок получает наслаждение от соса­ния, укусов и еды за пять-шесть лет до того, как обнаружи­вает удовольствие от мастурбации, не говоря уже о том, что еще долгие-долгие годы отделяют его от радостей половых сношений. Конечно, все эти наслаждения различаются. Но все они часть непрерывного физического роста и развития.

Иными словами, хотя мы используем термин «сексу­альный» для обозначения общего генитального удовлет­ворения, догенитальное физическое удовлетворение тоже может быть названо сексуальным, потому что представ­ляет собой неотъемлемую часть единого процесса роста и развития. Важно осознать эту связь, потому что, как мы очень скоро увидим, ребенок учится любить с помощью этих самых телесных удовлетворений, то есть он развива­ет привязанность к чему-то за пределами себя с помо­щью собственного догенитального, но сексуального по­ведения. С самого начала любовь и секс тесно связаны друг с другом. Они, в сущности, возникают одновремен­но. Насколько они остаются связанными друг с другом, зависит от удовлетворения или неудовлетворения, кото­рые индивид получает на протяжении всей своей сексу­альной истории. Различные фазы его догенитального и генитального развития могут сопровождаться проблема­ми, которые способны изменить и исказить любовь, по­строенную на основе этого развития.

Теперь посмотрим, как Фрейд связал эти младенческие наслаждения с опытом любви. Опять-таки он проследил от­ношения до их простейших форм в условиях младенческого мира с ограниченным опытом. Фрейд говорил, что, получая простое удовлетворение, ребенок научается различать раз­ные участки своего тела, находит те части, которые прино­сят ему удовлетворение и наслаждение, и все чаще пытается их использовать. У него возникает привязанность к ним.

Поскольку еда приносит удовлетворение, спасая от бо­лей голода, ребенок начинает использовать pot, потому что именно рот представляет начало удовлетворения. Он любит

[29]

пищу, любит руку, дающую пищу, и, конечно, того, чья это рука, то есть мать. Ее голос, ее прикосновение, каждый аспект ее присутствия и контакта с ним становятся частью удовлетворения или обещанием его. Здесь мы видим лю­бовь в простейшей, самой примитивной форме, в новорож­денном состоянии.

 

Мир ощущений младенца

Конечно, жизнь не остается такой простой, и любовь тоже. То, что начиналось как привязанность к чему-то, при­носящему удовлетворение, проходит через много перемен и в конце может превратиться в привязанность к тому, что приносит боль. Вскоре мы проследим ход этого развития.

А пока мы находимся в мире ощущений младенца, то можем заметить, что, если первые опыты удовольствия ре­бенку дает его организм, то он же приносит и первые боли. Весь его опыт ограничен телесными ощущениями. Вначале ребенок ощущает только собственное тело, больше ничего. Физический и социальный мир, находящийся вне его, для младенца не существует.

Поэтому следует предположить, что все привязанности, которые у него возникают, заключены в узких пределах этого крошечного мирка собственного тела. И именно это и про­исходит.

Младенчество — это время, когда маленькое человечес­кое существо проявляет крайний и исключительный инте­рес к своему телу. Младенец исследует его, как незнако­мый континент. Он обнаруживает руки, и его зачаровыва­ют разделения на краю рук, те самые, что мы называем пальцами. Он манипулирует пальцами и использует их для исследования других частей тела. Он обнаруживает отвер­стия по обе стороны головы и может несколько дней про­вести в исследованиях этой интересной странности.

Как мы уже заметили, первая его сильная привязан­ность — рот. Благодаря рту достигается удовлетворение в самом первом и тревожном переживании — в переживании

[30]

голода и жажды. Ребенок настолько привязывается к этому оральному механизму удовлетворения, что вскоре пытается использовать его и для других целей. Он берет в рот самые разные предметы, используя его для распознания объектов. Некоторые дети продолжают использовать рот для удоволь­ствия, когда не голодны, и часами сосут пальцы, словно наслаждаясь едой. Как будто сосание пальца — второе по силе наслаждение в мире. Для младенца это так и есть, а если он не голоден, то и первое.

На другой стадии развития самое невинное человечес­кое животное обнаруживает, что органы выделения тоже могут доставлять удовольствие. А когда снимают пеленки, ребенок открывает и другие части своего тела — гениталии. Они тоже становятся источником физического удовольствия, причем чрезвычайно важным. Если вам встретится мастур­бирующий ребенок четырех-пяти лет, ребенок, которого никогда за это не ругали, не останавливали и вообще не привлекали внимания к его действиям, и вы его спросите, что он делает, весьма вероятно, что он ответит: «Я себя щекочу». Если вы спросите, почему, он ответит: «Потому что это приятно».

В этом раннем возрасте ребенок наслаждается своим те­лом без смущения и стыда. Он приходит к этому естествен­но, если только его не остановит вмешательство взрослых. Собственное тело для него — первый и очень долго глав­ный источник наслаждения. Как прихорашивающаяся кошка или гоняющийся за своим хвостом пес, ребенок использует тело для самоудовлетворения. На этой стадии у него такая же ментальность, как у собаки или кошки; он еще не обна­ружил удовольствия за пределами себя.

 

Рисунок закрепляется

Интенсивность этих ранних удовольствий и болей настоль­ко велика, что закрепляет реакции на них; иными словами, реакции становятся привычными. Интенсивность в сочета­нии с повторением составляют суть процесса обучения.

[31]

Именно поэтому Фрейд считал таким важным изучение первых этапов жизни ребенка. Младенчество и детство — это наше представление жизни, и последующее наше учас­тие в жизни находится под постоянным воздействием ха­рактера этого представления. Особенно ясно видно это у тех, кто в эти ранние годы испытывал трудности, особенно психологические.

То, чему мы научаемся в первые месяцы и годы, не от­носится к царству интеллекта; здесь участвуют наши внут­ренности. Младенцы и маленькие дети еще недостаточно цивилизованы, чтобы откликаться на идеи. В это время нами руководят основные биологические процессы. То, что мы узнаем вначале, мы узнаем при помощи организма. Младе­нец не отбирает сознательно то, что ему нравится или не нравится. Он беспомощен, и у него нет выбора. Его орга­низм просто реагирует удовольствием или неудовольствием на все, что с ним происходит.

А это означает, что организм отбирает и закрепляет мно­гие привычки задолго до того, как ребенок выработает со­знательный метод взвешивания и отбора. И даже позже в жизни мы не вполне способны делать свободный выбор, потому что привычки организма постоянно вмешиваются и делают выбор за нас. Если, например, у нас развилась силь­ная привязанность ко рту, или, используя специальный тер­мин, оральная фиксация, мы можем реагировать на это привычным перееданием. Самое сознательное и строгое решение сесть на диету уступает чисто физической при­вычке, выросшей на основе самой ранней привязанности в жизни. Мы не обязательно поступаем, как хотим, а если и поступаем, то это дается нам нелегко; скорее, мы стремим­ся делать то, что привыкли делать раньше.

Какие именно привычки, фиксации или привязанности разовьем мы на начальных этапах жизни, в основном зави­сит от случайностей нашей биографии. Фрейд предполо­жил, что то, каким образом родители удовлетворяют эти физические, или вегетативные, функции: функции еды, уда­ления, сна, — самым непосредственным образом определя­ет наши отличия друг от друга.

[32]

Шестимесячный ребенок, например, так быстро прикан­чивает бутылочку, что его потребность в сосании, которая существует независимо от потребности в пище, остается неудовлетворенной. И хотя мать гордится тем, что ее мла­денец хорошо ест, мы знаем, что происходит. Он заменяет сосок пальцем и снова и снова засыпает с пальцем во рту. Немного погодя начинают расти зубы, пронзая нежные дес­ны, и теперь сосание пальца доставляет дополнительное об­легчение. Ребенок начинает ассоциировать сосание пальца с удовольствием, с облегчением от боли, а немного погодя оно же приносит ему утешение во всем, что его тревожит или пугает.

Вначале мать считает это довольно невинным поведени­ем, но когда ребенок становится старше, она пытается оту­чить его сосать пальцы. Теперь он старается это делать не­заметно. Но когда нарастает давление, он даже не осознает, как легко палец вновь оказывается во рту.

Будущее этой привязанности к пальцам, разумеется, за­висит от многих других аспектов существования ребенка. Однако как только у нас возникла привычка, мы обычно подкрепляем ее, усиливаем, находим для нее новые выра­жения. Младенец, который сосал палец, может вырасти стра­стным курильщиком, сменяющим одну сигарету другой; он может непрерывно держать во рту трубку, кусать каранда­ши или каким-то другим способом продолжать выражать привязанность, которая первоначально сосредоточивалась на пальцах.

 

Где здесь место любви?

Можно задать справедливый вопрос: «А какое все это Имеет отношение к любви, к привязанности, которая воз­никает у взрослого человека?» Ответ таков: привязанности, возникающие у взрослого, прежде всего зависят от того, каков этот взрослый. Если мы на протяжении всей жизни продолжаем «сосать пальцы», мы вполне можем реагировать на давление, как делали это в младенчестве. Мы можем не

[33]

перерасти первоначальную привязанность к отдельным ча­стям своего тела. И если в некоторых своих привязаннос­тях мы по-прежнему инфантильны, есть большая вероят­ность, что при внимательном рассмотрении выяснится: мы инфантильны и в других отношениях.

Это, несомненно, проблема степени проявления. Чело­век настолько сложен, что, изучив только один его аспект, нельзя надежно предсказать его поведение. Мы привели пример, иллюстрацию, но не объяснили, почему ранние привязанности могут сохраниться в поведении и держать нас на психологическом уровне, который гораздо ниже на­шего возраста. Произойдет ли это, зависит от многих дру­гих привходящих факторов.

С учетом всего этого мало оснований считать, что соса­ние пальцев, даже если оно сохранится и примет более взрос­лые формы, имеет отношение к привязанности, которую мы называем любовью. Трудно было бы распознать такую связь, если бы она существовала, потому что она никогда не бывает простой и ясной. Чрезвычайно рискованно пред­сказывать наше поведение на основе одного измерения или переживания.

Мало кто из нас имеет склонность иди знания, необходи­мые для того, чтобы объяснять подобным образом наши при­вязанности. Чаще мы просто говорим: «Джон встретил Мэри; она привлекательная девушка; легко понять, почему он влю­бился и хочет на ней жениться». У нас нет причин в каждом социальном отношении видеть клинический случай.

Однако на другом уровне мы можем заметить, что у Джона есть ряд инфантильных привязанностей, которые продолжают им владеть. Он привязан к Мэри не потому, что она хорошенькая — у него были такие же привлека­тельные девушки и даже красивее, — ро потому, что она обещает сохранить эту его привязанность к себе; он чув­ствует в ней одобрение других, менее взрослых аспектов своей личности. Естественно, он так не формулирует свои мысли, когда говорит о ней. Скорее он скажет: «Мне ни­когда не было с девушкой так спокойно и комфортно, как с Мэри. Она словно знает, как со мной обращаться». На са­

[34]

мом деле он говорит, что его привязанность к Мэри совме­стима с другими его инфантильными привязанностями, которые по-прежнему сохраняются в его поведении.

Кажется, что слишком быстрое питье из бутылочки и сосание пальцев так далеки от выбора девушки, в которую мужчина влюбляется больше двадцати лет спустя. И это действительно так! Но жизнь обладает непрерывностью, и мы должны это понимать. То, что произошло больше двад­цати лет назад, не ослабляет его значения. Напротив, воз­можно, оно важно именно по этой причине. Далее, то, что это произошло в одной сфере жизни — в данном случае вегетативной, совсем не означает, что оно не может иметь отношения к другим сферам, психологическим и соци­альным. На самом деле оно может доминировать в других сферах именно потому, что оно вегетативное.

Наши основные биологические процессы связаны с са­мыми сильными потребностями, с глубочайшими осуще­ствлениями и лишениями, а следовательно, с самыми силь­ными разочарованиями и удовлетворениями. Наша психо­логическая жизнь со всеми ее потребностями основана на жизни физической и ее потребностях, и то, какие отноше­ния возникают у нас с людьми, во многом определяется этой последовательностью развития.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: