 |
Профессора Довгалюка вызывают 2 глава
|
|
|
|
Завтрак состоял из холодных закусок и чая.
Я ожидал, что с нами будет завтракать и Лида, но она не показывалась. Я спросил:
— Где же твоя сестра?
— Лида на работе. Не все ведь специальные корреспонденты и свободно распоряжаются своим временем.
— А ты?
— Я в отпуску. Разве я тебе не говорил?
— Да, да. И едешь на дачу, к жене и родителям.
— Хотел бы сегодня, но не знаю. Верно, завтра придется.
— А почему сестру с собой не берешь?
— Она недавно вернулась из отпуска. В Крыму была. Теперь у нее много работы.
— Где она работает?
— У академика Саклатвалы. В лаборатории металлов.
— Она занимается строительством?
— Не совсем так. Она физик и химик. Специализировалась на изучении разных металлов. Ну, а металлы — строительный материал. Она и мне помогла. Мой самолет и мотор построены из новых материалов. Рассказывать тебе о них я не буду, потому что это военная тайна, но они значительный шаг вперед для нашей авиации.
— Интересно!
— Без сомнения. Сейчас я думаю отдохнуть месяца полтора, а там снова займусь своим самолетом. Мне думается, что если инженеры помогут, то будущей весной я перекрою свой рекорд не меньше чем минут на сорок пять.
После завтрака, распрощавшись с Шелемехой, я поехал в редакцию договориться о своих первых заданиях.
Черняка я застал немного не в духе. Он признался, что после вчерашнего вечера не выспался.
— Ты на несколько дней задержись у нас. Подождем, пока выяснится положение с проектом Макаренко. А пока вот тебе интересная тема. Возьми одну из лабораторий научно-исследовательского института строительных материалов и строительной техники.
— Академика Саклатвалы?
— Да. Он руководит этим институтом
— Я охотно взял бы лабораторию металлов.
|
|
|
— Не возражаю. Приготовь бумажку от редакции, я подпишу, и отправляйся туда.
Я поспешил к пишущей машинке. Тут меня увидел Догадов, приветливо, как со старым знакомым, поздоровался и сообщил, что имеется письмо на мое имя, только что принесенное в редакцию почтальоном. Он сразу же прошел в комнату секретаря и принес оттуда письмо. В конверте было приглашение от профессора Довгалюка заглянуть к нему сегодня вечером, так как именно сегодня у него соберутся на чашку чая несколько друзей.
— Большое спасибо, — поблагодарил я Догадова. — Это приглашение на «вечер фантазии».
— Что это за вечер? — поинтересовался он.
Когда я объяснил, он стал просить меня взять его с собой. Я был бы рад выполнить его просьбу, но не знал, как отнесется к этому профессор.
— Знаете что? — сказал я своему коллеге. — Я сейчас позвоню Шелемехе и спрошу, удобно ли это. Лучше будет, если вас приведет туда он. Я человек совсем новый и профессору Довгалюку, вероятно, мало интересный.
Догадов согласился. Я воспользовался стоящим возле меня телефоном и через минуту уже разговаривал со Станиславом. Летчик ответил, что привести нового гостя к профессору — дело деликатное, он не хочет быть навязчивым. Все же он обещал попросить Аркадия Михайловича, чтобы тот пригласил Догадова на один из следующих вечеров.
— А почему так неожиданно? — спросил я Станислава. — Ведь вчера профессор ничего не говорил…
— Он сегодня, как только ты ушел, звонил мне и просил обязательно навестить его вечером. Это, собственно, ради моей недостойной персоны, потому что завтра я все-таки уезжаю.
— А кто там будет еще?
— Не знаю. Ты, я, Лида, а кто еще, неизвестно. Только не опаздывай, профессор этого не любит.
— Хорошо.
Я повесил трубку.
— Ну что? — спросил Догадов.
Я пересказал ему ответ Шелемехи и его обещание.
— Жаль! — разочарованно проговорил он. — Ну, буду тешить себя надеждой, что летчик замолвит за меня слово и я еще попаду туда.
|
|
|
Мне и самому было жаль коллегу: я видел, что ему очень хотелось попасть на этот вечер.
— А кто там еще будет? — с интересом спросил он.
— Шелемеха не знает. Сестра его будет.
— Лида Шелемеха? — быстро спросил Догадов.
— Да. А вы с нею знакомы?
— Нет. Когда-то видел.
И он отошел от меня.
«Может быть, это он?» — вдруг возникло новое подозрение.
Должен признаться, что вместе с подозрением сразу же во мне шевельнулось и недоброжелательство к молодому человеку. Но я поборол это досадное чувство.
Через час с письмом, подписанным Черняком, я ехал в институт академика Саклатвалы.
ВЕЧЕР ФАНТАЗИИ»
Аркадий Михайлович Довгалюк занимал маленькую квартиру на пятом этаже, под самой крышей. Дверь мне открыл профессор. Он пригласил меня в солярий, где уже были гости.
Очутившись на крыше, я невольно удивился, увидев там сад-цветник. В центре возвышалась клумба, засаженная резедой, левкоями, табаком. Вокруг в кадках стояли пальмы, а рядом с ними — обычные вишни и кусты орешника. Немного дальше пристроилось несколько елочек. Под ними были поставлены стол и несколько стульев. Все это освещала прикрытая темным абажуром электрическая лампочка.
Возле клумбы стояли два человека. Я узнал инженеров Самборского и Макаренко.
— Как вам здесь нравится? — спросил Самборский, подавая мне руку.
— Чрезвычайно нравится. Давно существует этот сад?
— Уже лет десять. Так, Ярослав?
Самборский посмотрел на Макаренко.
— Я в этом дендрарии впервые, — сказал Макаренко. — Профессор устроил его после того, как я уехал отсюда. Когда-то мы собирались на квартире у Аркадия Михайловича или во Дворце пионеров.
— И с тех пор вы на этих вечерах не бывали? — спросил я.
— Нет. Вот уже десять лет… С Аркадием Михайловичем я несколько раз встречался на Кавказе… — Он на мгновение остановился, словно перед ним проплыло какое-то воспоминание. — Да, на Кавказе, в Средней Азии, на Алтае, на Дальнем Востоке. Он ведь каждый год ездит в какую-нибудь экспедицию.
— А с Шелемехой вы давно знакомы?
— Нет, — вмешался Самборский. — Шелемеха ведь из Староднепровска. Аркадий Михайлович преподавал там раньше и знает его с тех пор. Я видел его уже несколько раз, а Ярослав вчера встретил его впервые.
|
|
|
— Я приехал сюда месяц назад, побыл здесь недолго, уехал и только позавчера вернулся, — объяснил Макаренко.
— Думаете здесь остаться?
— Наверное еще не знаю.
К нам присоединились несколько гостей. Меня познакомили с ними. Они называли свои фамилии, а Самборский тут же пояснял, кто они.
— Свечка, — сказал длинный, неуклюжий юноша.
— Астроном, — объяснил Самборский.
— Гопп.
— Физик.
— Макуха.
— Географ.
— Барабаш.
— Доктор. Лечит все болезни, кроме сердечных, — пошутил инженер.
Врач сразу привлек мое внимание. Как раз в это времся кто-то из гостей зажег еще одну лампу, и в дендрарии стало светло как днем.
У Барабаша было приятное и умное лицо, в котором угадывались черты волевого характера. Вместе с тем в его движениях была какая-то мешковатость.
Услышав шутку Самборского, он немного подумал и только после этого ответил:
— К счастью, ты в таком лечении не нуждаешься.
И лицо врача просияло, словно он неожиданно для самого себя сказал что-то очень остроумное.
— Не прошло и получаса, как он нашел ответ, — насмешливо продолжал Самборский. — Вот, знакомься с моим лучшим другом: Макаренко.
— Очень рад, очень рад, — сказал Барабаш, пожимая руку Макаренко. — Ваш друг любит пошутить.
— Он всегда этим отличался, — ответил Макаренко.
Слушая доктора, я теперь убедился, что тогда, у моря, встретил Лиду именно с ним.
Но вот и Лида.
На крыше появился Аркадий Михайлович в сопровождении брата и сестры Шелемех. Увидев своего старого учителя, а с ним и знаменитого летчика, гости сразу зашумели. Приход Лиды тоже немало способствовал общему оживлению, и я заметил, что вольно или невольно взгляд каждого присутствующего задерживался на ней дольше, чем на профессоре и майоре.
Но почему девушка вздрогнула и изменилась в лице, когда посмотрела в нашу сторону? Она сразу же овладела собой, но я был уверен, что случилось нечто для нее неожиданное. Неужели на нее так подействовало присутствие Барабаша?..
— Прошу садиться, — обратился к гостям профессор.
|
|
|
— Лида, на минутку, — позвал Самборский. — Познакомься с единственным из присутствующих, с которым ты еще не знакома. Мой лучший друг, — сказал он, указывая на Макаренко.
Инженер, молча поклонившись, пожал Лидину руку. Лида тоже молчала.
— Ну, что вы словно воды в рот набрали! — продолжал неугомонный Самборский. — Прикажете вас отрекомендовать? Пожалуйста. Лидия Дмитриевна Шелемеха, инженер. Ярослав Васильевич Макаренко, инженер-изобретатель, умеет строить шахты.
Стоявший рядом Барабаш весело засмеялся.
— Вы тоже здесь? — спросила меня Лида, как будто для нее это было новостью.
Когда я с ней здоровался, у меня было такое чувство, словно мне передалось от нее какое-то беспокойство.
Самборский посадил Лиду рядом с Макаренко. По другую сторону от нее хотел пристроиться Барабаш, но, пока он собирался это сделать, место занял я, и он вынужден был сесть на другой стул.
— Сегодня я был в вашем институте, — обратился я к Лиде.
— Зачем?
— Буду писать очерк о лаборатории металлов.
Наш разговор прервал Аркадий Михайлович.
— Начнем, — сказал он, обращаясь к присутствующим. — Как, товарищи инженеры, — он посмотрел на Самборского и Макаренко, — можно выключить большую лампу?
— Думаю, что можно, — ответил Самборский, погасил не прикрытую абажуром лампу и, показывая на звездное небо, сказал: — Сегодня «вечер фантазии» должен начать Свечка. Пусть он, пользуясь этими многочисленными маяками, поведет наши мысли в космический океан.
— Нет, — возразил Аркадий Михайлович, — именно сегодня это больше зависит от вас и от вашего друга Ярослава. Сегодня мы высоко подниматься не будем. Прежде всего выслушайте это письмо.
Он вынул из кармана бумажку и начал читать:
— «Уважаемый товарищ редактор! У меня есть проект, как сделать, чтобы поезда проходили путь от Москвы до Владивостока за восемь часов, а может быть, и скорее. Я уже писал в несколько редакций, но они или не отвечают, или пишут, что мой проект фантастический, неосуществимый. Посылаю этот проект вам. Моя последняя надежда на вас. Иначе придется ждать, пока я вырасту и закончу учение.
Ученик 32-й Староднепровской средней школы
Т а р а с Ч у т ь».
Это, очевидно, было то самое письмо, о котором вчера упоминал Черняк.
Прочитав письмо, профессор положил его на стол, снял очки и, прищурив глаза, оглядел своих друзей.
Все молчали, ожидая, что он скажет.
Аркадий Михайлович начал:
— Вы сами когда-то были юными фантастами и знаете мои симпатии к тем, кто составляет головокружительные проекты. Смелая мысль — то, что я больше всего ценю в людях. Подростки, еще не вооруженные знаниями, особенно смелы, хотя почти всегда их замыслы слишком фантастичны и практически неосуществимы. Но не может быть ни великого инженера, ни выдающегося химика, ни знаменитого врача, если у них нет склонности фантазировать…
|
|
|
—…и энергии, чтобы претворять свою фантазию в действительность, — заметил Шелемеха.
— Совершенно справедливо. Мы об этом не раз говорили. Я не буду задерживать ваше внимание общими рассуждениями и сразу перейду к делу. Вместе с этим письмом Тарас Чуть прислал и свой проект, даже с рисунками. Я не специалист ни в области механики, ни в других науках, относящихся к этому проекту, а потому решил пригласить вас и услышать ваше мнение…
В эту минуту в солярии появился новый человек и бесцеремонно прервал речь профессора.
— Гражданин Довгалюк, — послышался пискливый голос, — я предлагаю вам и вашим гостям немедленно освободить крышу и забрать отсюда ваши цветы и деревья. Это мое последнее предупреждение!
Профессор с удивлением смотрел на человека, видимо не зная, что ему ответить.
— А в чем, собственно говоря, дело? — спросил, поднявшись со своего места, Самборский.
— Я управляющий этим домом. Управдом, значит. Моя фамилия Черепашкин. Я неоднократно предупреждал гражданина Довгалюка, чтобы гражданин Довгалюк освободил солярий, который гражданину Довгалюку не принадлежит.
— У вас ведь есть еще один солярий, на другом конце крыши… И вы его тоже не используете, — сказал наконец профессор.
— Мы и этот тоже пока не собираемся использовать, но это не ваше дело, — с вызовом сказал управдом. — Все равно, это не порядок, что вы заняли солярий. Освободить немедленно!
— Да вы просто какой-то формалист! — возмутился Довгалюк.
— А, так вы меня еще и оскорблять вздумали! — завопил Черепашкин. — Я предвидел это! Я знал заранее! Я даже акт приготовил о вашем возмутительном поведении, гражданин Довгалюк! Вот, получайте! — И управдом вытащил из портфеля лист бумаги. — Подпишите, граждане… Вы все будете свидетелями, что меня оскорбили!
— Послушайте, вы в своем уме? — гневно спросил Самборский.
Но управдом не слушал его. Он суетился, протягивал каждому из нас лист, требуя подписать его. А так как никто из нас, само собой разумеется, не соглашался это сделать, управдом наконец с проклятиями и угрозами завтра же передать дело в суд удалился.
— Вы заплатите большой штраф, гражданин Довгалюк, — кричал он. — Вы заплатите два штрафа: один — за незаконное пользование солярием, а другой — за то, что оскорбили меня!
— Убирайтесь, убирайтесь вон отсюда! — под общий смех присутствующих крикнул ему Самборский.
Я все время поглядывал на свою соседку. Бросалось в глаза, что она почти не слушает профессора, а когда внимание всех было обращено на Черепашкина, она украдкой обменялась несколькими словами с Макаренко. О чем они говорили, я не слышал, но поведение обоих показалось мне немного странным. Удивляла сдержанность, которая, впрочем, никак не могла быть объяснена тем, что они только сегодня познакомились. Она говорила, глядя в сторону, словно опасалась, что кто-нибудь обратит внимание на их разговор. Макаренко ответил ей очень коротко, но, очевидно, она поняла его.
— Я думаю, мы продолжим, — сказал профессор, когда смех затих.
— Просим, просим! — послышались голоса.
— Так вот, я читаю проект Тараса Чутя.
Аркадий Михайлович поднес к глазам вторую бумажку.
— «Нужно построить абсолютно прямой туннель из Москвы к Тихому океану…» На рисунке этот туннель имеет вид хорды между двумя точками на поверхности земного шара. «…тогда и в Москве и на берегу Тихого океана будет казаться, что туннель спускается вниз. Если по такому туннелю пустить поезд, то он, по рельсам, идущим наклонно, будет катиться чем дальше, тем скорее и скорее. Нужно только сразу хорошо его толкнуть. Мне кажется, что такой поезд в ближайшем к центру земли месте может развить скорость свыше шести тысяч километров в час, потому что путь будет прямой, без поворотов и остановок. Правда, когда поезд дойдет до середины туннеля, перед ним предстанет как бы подъем, который будет тянуться до конца туннеля. Но инерции поезда хватит, чтобы преодолеть этот подъем и добежать до конца».
С минуту царило молчание.
— И это весь проект? — спросил Самборский.
— Весь.
— Значит, он хочет просверлить четверть земного шара и пустить по этой трубе поезда?
— Да.
— Почти перпетуум мобиле, — пробормотал астроном.
— Не совсем так, — возразил Макаренко. — Теоретически это возможная, да и не совсем новая вещь. Если бы из этого туннеля выкачать воздух, чтобы он не тормозил движение поезда, и устранить трение на осях поезда и между его колесами и рельсами, то можно было бы, чего доброго, проехать из Москвы до Тихого океана за восемь часов, а то и скорее.
— Но ведь не в этом дело, — возразил Самборский. — Ты, Ярослав, хотя и строитель туннелей, а забыл, что середина такого туннеля пройдет на несколько сот километров под поверхностью земли. Представляешь, какая там температура?.. Ведь в самой глубокой шахте на земле, глубина которой, кстати, не достигает и двух километров, такая жара… А на глубине в сотни километров расплавятся все металлы.
— Я и не утверждаю, что создание этого туннеля практически осуществимо при современном состоянии техники, — улыбнулся Макаренко.
— А мне этот проект нравится, — заявил Щелемеха. — Не знаю, можно ли его сейчас осуществить и сколько такой туннель будет стоить, но это была бы идеальная дорога. В случае войны ее не могли бы повредить никакие авиабомбы… И что из того, что поезд своим ходом не достиг бы конца туннеля?..
— Ведь поезд можно подтолкнуть, — вмешался молчавший до сих пор Гопп. — Пустите электропоезд, и он пойдет по этому туннелю с колоссальной скоростью и минимальной затратой энергии. Я поддерживаю этот проект… хотя бы для фантастического очерка в «Звезде». — И Гопп посмотрел на меня.
Я с благодарностью поклонился ему.
— Разве что для фантастического рассказа, — обратился к физику Макаренко. — Представляете вы себе степень нереальности этого замысла? Туннель в несколько тысяч километров длины и глубиной до тысячи километров! Симплонский туннель в Альпах сейчас самый длинный на свете. Он имеет около двадцати километров. Строили его несколько лет, и стоил он огромных денег. А вы хотите построить туннель в четыреста или пятьсот раз длиннее. Грандиозная задача. Это станет возможным разве лет через сто пятьдесят — двести, а может быть…
— Заспорили! — сказал Барабаш Лиде.
Он подошел к ней и стал за ее стулом. Девушка досадливо отмахнулась. Она внимательно следила за Макаренко.
— Я с тобой не согласен, — перебил Ярослава Макаренко Самборский. — В принципе для нашей техники это вполне возможно.
— А представляешь ли ты, сколько пришлось бы раскопать грунта, пробивая такой туннель?
— На строительстве Панамского канала было выбрано двести двенадцать миллионов кубометров, — вставил Макуха.
— Не может быть! — возразил Барабаш.
— Факт! — даже вскрикнул географ.
— Доктор, не спорьте, — безапелляционно заявил Самборский. — Речь идет не о медицинском вопросе.
— Самборский прав, — снова заговорил Макаренко. — Возможно, в конце концов, мы могли бы преодолеть высокую температуру глубин земли нашими генераторами низких температур. Мы уже умеем в промышленных масштабах добывать холод, близкий к абсолютному нулю… Но что знаем мы о сейсмическом состоянии глубин?
— То есть?
— Мы ничего не знаем о сдвигах глубинных пластов земной массы. Нет, практически проект этого паренька теперь абсолютно неосуществим, но…
Макаренко замолк и глубоко задумался.
— Но что? — вдруг нетерпеливо спросила Лида.
Макаренко невольно поднял голову и посмотрел на Лиду.
— Но мы могли бы проложить абсолютно прямой туннель между Москвой и Дальним Востоком, на уровне, скажем, поверхности моря. И это дало бы нам возможность ускорить движение поездов настолько, что поездка к берегам Тихого океана стала бы делом не дней, а часов… Аркадий Михайлович, у вас можно достать физическую карту Советского Союза?
— Пожалуйста, у меня в кабинете.
— Ярослав! — вскричал вдруг Самборский. — Ты прав! Сейчас я принесу карту!
— Зачем? — вмешался Макуха. — Позвольте мне кое-что сказать вам. Можно?
— Пожалуйста, — пожал плечами Довгалюк.
— Я вижу, что предложение Тараса Чутя натолкнуло Ярослава Васильевича на интересную мысль… Я немного знаю местность, на которой нужно прокладывать предложенный вами туннель. Если хотите, могу познакомить вас с тем, что вы собирались разглядывать на карте.
— Ну что ж, пусть так, — решил профессор. — Послушаем географа!
Макуха потер пальцем лоб и начал:
— Вот что пришло мне на ум, когда вы, Ярослав Васильевич, перешли от фантазии к вещам осуществимым. Для вашего глубинного пути я предложил бы пятьдесят шестую параллель. Туннель начнется около Москвы, примерно в Пушкине. Отсюда пятьдесят шестая параллель проходит равниной до Уральских гор. На этом просторе она пересекает реки Оку, Волгу, Вятку, Каму. Высота Уральских гор под пятьдесят шестой параллелью вряд ли больше пятисот метров над уровнем моря. Разве только кое-где. Дальше идет Западно-Сибирская низменность с реками Тоболом, Иртышом и Обью. За Обью встретятся отроги Саянского хребта. Теперь материк начнет значительно повышаться. Перерезав Енисей, Ангару и Лену, пройдем почти мимо северного берега Байкала. Отсюда начинается гористая, малоисследованная местность с хребтами Станового водораздела. Она тянется до самого Охотского моря. Высота этих гор не больше двух тысяч метров над уровнем моря. Наш путь заканчивается на берегу Охотского моря, немного на север от Шантарских островов. От Владивостока это будет больше чем тысяча километров, а от Николаевска-на-Амуре — километров триста — четыреста. Таким образом, мы обойдем стороной глубоководный Байкал и пройдем по местности, где вечная мерзлота останется над нашим туннелем, а землетрясения наблюдаются чрезвычайно редко и несильные.
— Чудесно! — заявил Шелемеха. — Этот туннель не только свяжет самым коротким и сверхскорым путем — если не считать авиацию — Европейскую часть Советского Союза с Дальним Востоком, но также оживит безлюдное побережье Охотского моря.
Макаренко молчал. Он что-то обдумывал.
— Нужно, разумеется, все точно подсчитать, — сказал он наконец. — Дайте мне на это два дня.
Видно было, что инженеру трудно сосредоточиться. Что-то его тревожило, и мне казалось, что этим «что-то» было присутствие Лиды.
Гости Аркадия Михайловича поговорили еще немного. Наконец, видимо устав, все решили, что на протяжении ближайших дней каждый обдумает проект Тараса Чутя и то главное, что из проекта возникло, а инженеры и физики сделают, кроме того, необходимые расчеты. Потом, на внеочередном «вечере фантазии», все это снова станет темой дискуссии.
— Только прошу журналистов пока не спешить с писанием и даже с разговорами, — сказал профессор, — а то еще попадем в юмористический журнал.
— Понимаю, — ответил я профессору. — Обещаю молчать.
— Очень рад, что меня понимают, — засмеялся профессор.
Короткая летняя ночь уже кончалась, когда мы выходили из квартиры профессора Довгалюка.
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ
Станислав уехал на дачу. Он оставил меня в своей квартире, заявляя, что моя обязанность, пока не приедут родители, охранять его сестру. Должно быть, Лида и в самом деле после случая с ворами побаивалась оставаться одна на ночь.
Мне была отведена небольшая комната рядом с кабинетом, и Станислав взял с меня слово приходить домой не позже одиннадцати вечера.
Я обещал сдержать слово и за это получил запасной ключ от квартиры.
Около часа дня я перевез из гостиницы на улицу Красных Ботаников свои вещи и отправился в редакцию. Первым я встретил там Догадова. Он обнял меня за плечи и, ведя по коридору, начал расспрашивать о «вечере фантазии».
— Интересно. Расскажите, кто был.
— Не так интересно, как я думал, но мне нравится эта затея. Получается очень забавно.
— О чем же там говорили?
Вспомнив, что профессор просил не рассказывать о фантастическом плане Тараса Чутя, я не знал, что ответить Догадову. Собственно, и без того я не отважился бы говорить: вчерашняя беседа в дендрарии профессора Довгалюка казалась мне делом несерьезным. Но ответить было надо.
— Ничего особенного. Ну, говорили о мальчике, приславшем в «Звезду» письмо…
— То письмо, которое взял у нас профессор?
— Да.
— А что о нем говорили?
— Говорили, что из парнишки человек получится, — выдумывал я, лишь бы что-нибудь сказать. — По мнению нескольких присутствующих, это должен быть талантливый мальчик. Ну, а по-моему, — я засмеялся, чтобы мой собеседник понял, что это шутка, — по-моему, он просто гениален.
— Да ну?
— Вот вам и «ну».
Я рассказал о вторжении в дендрарий идиота Черепашкина и вызвал своим рассказом у Догадова веселый смех. Он снова попросил меня помочь ему посетить один из вечеров профессора.
— Сестра вашего летчика была?
— Была.
— Вы меня с нею познакомите?
— Постараюсь, — не особенно охотно пообещал я.
Из редакции я пошел обедать в ресторан, а перед вечером вернулся на новую квартиру. Из столовой выглянула Лида.
— Идите сюда, — позвала она.
В столовой, возле широко раскрытого окна, того самого, через которое позапрошлой ночью удрал вор, стоял — кто бы вы думали? — инженер Макаренко.
Он был высокого роста, но не очень строен. Густые черные брови над темными глазами, то хмурыми, то, наоборот, спокойными, жизнерадостными. Хорошее мужественное лицо, которое немного портили большой нос и тонкие губы. Он говорил не очень громко, отчетливо выговаривая слова и сопровождая их короткими жестами… Вряд ли Ярослав Макаренко мог понравиться кому-нибудь с первого взгляда. Но, присмотревшись к нему ближе, нельзя было не заметить, что это человек полный противоречий, борющийся с самим собой, человек, который остро чувствует, лишен самоуверенности, наоборот — склонен к сомнениям и колебаниям, но в то же время отличается невероятной настойчивостью.
— Выспались? — спросил я его, чтобы завязать разговор.
— Я могу мало спать, когда нужно. Один шахтер научил меня так спать, что минут за двадцать — тридцать высыпаешься и чувствуешь себя совершенно бодрым, — улыбнулся он.
— И вы всегда так спите?
— Нет. Злоупотреблять этим не следует.
— Вы бы меня научили.
— Это нужно показать. Может быть, когда-нибудь сделаю.
— Ну, а я едва не опоздала на работу, — сказала Лида. — Сегодня лягу рано… Хотите чаю?
— Если позволите, то немного погодя, — сказал я.
— Хорошо. Тогда я угощу вас концертом. У нас радиола, а Станислав принес новые пластинки.
— Я предпочел бы пианино, — проговорил Макаренко.
Он посмотрел на Лиду таким ясным, хорошим взглядом, что мне захотелось сказать:
«Я знаю, что вы называли Лиду Снежной Королевой».
Лида подошла к пианино, открыла крышку и провела рукой по клавишам.
— Ярослав, что?
— Ты знаешь, что я люблю.
— Шопена?
Они на «ты»? А как же Барабаш?
Хотя я и не очень понимаю в музыке, но Шопена люблю. Лида играла так, что и сейчас, много лет спустя, закрыв глаза, я с необыкновенной яркостью вспоминаю ее за пианино, снова в ушах моих звучит музыка, снова меня охватывает очарование тех минут.
Прислонившись головой к оконной раме, прикрыв глаза, Ярослав Макаренко слушал музыку.
«Может быть, мне лучше уйти отсюда?» — подумал я.
Вдруг у входных дверей прозвучал звонок. Я встал, чтобы открыть. Лида оборвала игру.
За дверью стоял Барабаш.
— Добрый вечер! Добрый вечер! — весело приветствовал он меня.
Я постарался ответить ему тем же тоном:
— Доброго здоровья, доктор!
— Лидия Дмитриевна дома?
И он, как человек почти свой, не ожидая ответа, направился в столовую.
Мы вошли туда вместе. Ярослав прощался с Лидой. Кивнув мне и Барабашу, он быстро вышел. Лида проводила его до лестницы.
— Что, работает инженер над проектом? — спросил с явным любопытством Барабаш.
— Не знаю, — сказал я. — Мне лично вчерашние разговоры кажутся сплошной фантазией.
— Вы правы. Но наш старик всю жизнь увлекался разными фантазиями. Увлекался искренне и старался их осуществить, хотя это удавалось ему редко. Но мы любим его именно за это. Вы знаете, он возил одних из нас в Арктику, других в тропики, поднимал в воздух, спускал под воду и под землю, искал с нами каучуконосы, выращивал в комнатах бананы, строил модели ракет для космических путешествий, носился с идеей показа живых акул в нашем зоологическом саду… Интересный дед! Я, например, глубоко благодарен ему за все его фантазии…
В комнату вернулась Лида. Она выглядела немного смущенной и встревоженной.
— Лида, я зашел, чтобы идти в кино, — обратился к ней Барабаш.
— Я в кино не пойду.
— Почему? Ведь мы условились.
— У меня болит голова. Две бессонные ночи и столько волнений… Я устала. Сегодня рано лягу спать.
Слушая объяснения Лиды, я задумался. Они звучали неискренне. Да, Лида провела две бессонные ночи; вероятно, у нее и в самом деле болела голова. Но бесспорно и то, что она радовалась предлогу не пойти с Барабашем в кино. Ее счастливое настроение исчезло, что-то ее раздражало… Вероятно, мне лучше уйти в мою комнату.
Я так и сделал.
Вскоре после этого стукнула дверь на лестнице. Это вышел Барабаш.
С час я лежал на диване, думая о Лиде, о Макаренко и Барабаше. Их взаимоотношения были неясны мне, но письмо, найденное на берегу моря, помогло кое в чем разобраться. Когда-то, давно, где-то на Кавказе, Макаренко и Лида встретились. Лида понравилась инженеру… Вероятно, он еще не был инженером… Любопытно, сколько лет ему и ей?.. Она, без всякого сомнения, на несколько лет моложе его. Шутя девушка назначила ему свидание. И вот встреча на маленькой станции. Договорились они там о чем-нибудь? Почему она не отвечала на его письма? Почему он, такой энергичный и влюбленный, не вернулся и не разыскал ее? Потом все-таки он вернулся… Ну, а Барабаш? Любит она его? Он, по-видимому, очень любит ее. Станислав ждет, что они поженятся…
На этом мои размышления оборвал легкий стук в дверь.
— Идите пить чай, — позвала Лида.
Я вскочил и пошел в столовую. На столе стоял букет белых роз.
— Так вы не спите? — сказал я.
|
|
|
