Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Профессора Довгалюка вызывают 4 глава




Один из посетителей, юноша, сидевший в углу, внимательно прислушивался к разговору. Едва сестра скрылась за дверью, он подошел к Аркадию Михайловичу.

— Я тоже жду вас, профессор, — сказал он.

Довгалюк удивленно посмотрел на него.

— Моя фамилия Маковский, — сказал юноша. — Адриан Маковский.

— Прошу прощения, — Аркадий Михайлович оглядел юношу с головы до ног, — прошу прощения, но вы, как я вижу, совершенно здоровы!

— Я? Разумеется, я здоров. Меня сюда вызвали.

— И вас вызвали?

— Главный врач вызвал меня по делу о моем паспорте.

Тут память моя совершенно прояснилась. Я вспомнил, что читал в газете объявления об утерянных документах и среди них было одно с фамилией «Маковский».

— Я потерял паспорт, — объяснял тем временем юноша, — а может быть, у меня его украли. Я дал об этом объявление. Позавчера оно было напечатано в газете, а сегодня мне позвонили, позвали сюда и сказали, чтобы я ждал вас. Вы знаете, где мой паспорт?

Аркадий Михайлович посмотрел на меня поверх очков, потом повернулся к юноше, беспомощно развел руками и сказал:

— Голубчик мой, впервые слышу и о вас и о вашем паспорте. Может быть, нам объяснят, в чем дело, те, которые нас сюда вызвали?

Вернулась сестра.

— Снимите, пожалуйста, пальто и наденьте халат, — предложила она профессору. — Пойдем в палату. Доктор ждет вас возле больного.

— Со мной этот товарищ, — Аркадий Михайлович указал на меня.

— Товарищ тоже наденет халат.

Выдав нам халаты, сестра повела нас на второй этаж. В конце длинного коридора она отворила дверь в тридцать вторую палату.

В большой, с голыми стенами комнате стояли три кровати. Две были пусты, на третьей лежал больной. Над ним склонилась светловолосая женщина в халате.

Как только мы вошли, она улыбнулась профессору и сказала:

— Здравствуйте, Аркадий Михайлович. Я не видела вас больше десяти лет, но узнала сразу. Когда я училась в школе, вы преподавали нам ботанику.

Довгалюк, по всей вероятности, не узнал свою бывшую ученицу, но приветливо пожал ей руку.

— Очень приятно! Я к вашим услугам.

— Прошу вас подойти к больному и посмотреть на него. Он без сознания сейчас… Знаете ли вы его?

Склонившись вместе с профессором над больным, я пристально вглядывался в его лицо. Насколько позволяли разглядеть бинты, это был подросток со вздернутым носом и тонкими, плотно сомкнутыми губами.

— Аркадий Михайлович, ведь вы видели фотографию? — спросил я.

— Видел. Да разве по ней можно узнать?

Фотографию Тараса Чутя Аркадию Михайловичу показывали в Староднепровском детском доме.

— Может быть, и он, — проговорил наконец профессор, но уверенности в словах его не было. — Попрошу вас, — обратился он к врачу, — покажите мне его уши.

Умелые пальцы Корсаковой осторожно отогнули марлю, и из-под нее показалось сначала одно, а потом и другое ухо. Меня они ничем не поразили. Но Аркадия Михайловича этот осмотр совершенно удовлетворил.

— Видите, — прошептал он, — уши без мочек. А верх левого словно чуть-чуть срезан.

Врач, сестра и я смотрели на профессора, ничего не понимая.

— Это его приметы, — объяснил он нам, но понял его только я. — О них мне сказали в Староднепровском детском доме. Это он… он, он! — взволнованно повторял профессор.

— Вы знаете его? — спросила сестра.

— Это Тарас Чуть, — ответил профессор, не сводя глаз с больного.

— Так он не Адриан Маковский? — спросила доктор.

— Нет, Адриан Маковский сидит в вестибюле. А это Тарас Чуть… Но расскажите же нам о состоянии его здоровья и как он попал к вам.

— Присядьте, профессор.

Аркадий Михайлович сел у постели на предложенный ему стул.

— Очень прошу вас, товарищ Корсакова, объяснить нам, что с мальчиком.

— Состояние его тяжелое, но не безнадежное, — ответила та. — Правда, первые дни мы почти не верили, что он выживет. Его принесли к нам с проломленной головой и разбитой грудью. Кроме того, у него сломана рука. Его нашли возле высокого моста, по которому проходит железная дорога. По-видимому, он упал с этого моста и разбился. Мы три раза делали ему операцию. Только прошлой ночью он впервые пришел в сознание и проговорил несколько слов… Из всего, что он говорил, я разобрала только вашу фамилию, профессор. Он повторил ее несколько раз. Я и решила позвонить вам. Ведь мы ничего об этом мальчике не знаем. Мы думали, что его зовут Адрианом Маковским — при нем нашли паспорт на это имя, — но вчера, прочитав в газете объявление об утерянном паспорте на имя Адриана Маковского, мы вызвали владельца паспорта сюда.

— Видел, видел этого владельца, — кивнул профессор. Настоящий Маковский его совершенно не интересовал. — Вы мне скажите, — он показал на больного, — этот мальчик будет жить?

— Я почти уверена в этом.

— Очень вам благодарен! И имейте в виду: чужих паспортов он не крал, а своего не имел. Хотя он выглядит, как шестнадцатилетний, ему всего тринадцать лет.

Через минуту мы были в кабинете врача. Аркадий Михайлович составлял телеграмму в Староднепровск, а я звонил в редакцию, чтобы сообщить Черняку новость. Редакторский телефон был занят, и я набрал номер общего телефона. Трубку снял Догадов. Он сразу узнал мой голос.

— Послушай, друг, — закричал я, — позови редактора. Важная новость.

— А что именно?

— Скажи, что нашелся Тарас Чуть.

— Где?

— Зови скорее!

— Он жив?

— Жив, жив! Давай Антона Павловича.

Черняк прибежал немедленно и, судя по голосу, чуть не плясал у телефона.

— Сейчас я приеду к вам на машине, — взволнованно сказал он. — Как проехать?.. Ну, ждите. Позвони следователю, я за ним заеду.

Прокуратура откликнулась сразу.

— Хорошо, — сказал, выслушав меня, Томазян. — Вы еще кого-нибудь оповестили о Тарасе, кроме меня?

Я сказал.

— Не следовало бы… Больше никому не говорите и предупредите всех, чтобы об этом деле не разговаривали. Телеграмму в Староднепровск без меня не посылайте. Маковского задержите до моего приезда.

 


СПОР

Академик Саклатвала, встречая меня, любезно улыбался, и, казалось, в его глазах светилось даже сочувствие.

В самом деле, заведующий прессбюро — это человек, которому по должности положено заботиться о многочисленных статьях, посвященных строительству, о специальных страницах в газетах, о широкой популяризации всего, что касается проектируемого туннеля. Но у меня пока все обстояло наоборот. Два раза в месяц я писал коротенькие информационные заметки. Кроме этого, мои обязанности сводились к беседам с журналистами. Они интересовались будущим строительством, а мне приходилось убеждать их, что сейчас писать что-либо о туннеле нет никакого смысла.

— Не огорчайтесь, — несколько раз говорил мне Саклатвала. — Скоро обстоятельства изменятся. Будет и на вашей улице веселее.

Наконец академик вызвал меня и сказал, что в ближайшие дни начнет набирать штат для моего бюро.

Это было в начале зимы. У академика Саклатвалы снова собрались видные специалисты. Заседал комитет проектирования колоссального подземного строительства. Мое место было за небольшим столиком, рядом со стенографисткой. Лучшее место, чтобы наблюдать и слушать. Я видел известных ученых, инженеров, экономистов и среди них — трех моих друзей: профессора Довгалюка, Антона Павловича Черняка и майора Шелемеху. Летчик сидел на краю длинного стола между двумя военными — полковником и инженер-полковником. Этих военных я видел впервые.

Самыми молодыми среди присутствующих были инженеры Макаренко и Самборский. Я обратил внимание на то, что они, хотя и сидели рядом, почти не разговаривали и не смотрели друг на друга.

Академик Саклатвала открыл заседание.

— Товарищи, — начал он, — есть указание правительства ускорить работу. Эскиз проекта почти закончен. Итак, если мы признаем принципиально возможным начать подготовку к строительству, на это немедленно будут ассигнованы необходимые средства. Наряду с работой по окончанию проекта можно будет начать заготовку материалов, проектирование и даже строительство соответствующих заводов, электростанций, организовать геолого-геодезическую разведку, а также заложить на трассе нашего пути некоторые шахты. Сейчас мы заслушаем информацию полковника Файзулова, а потом инженеров Макаренко и Самборского.

Полковник Файзулов тоже сказал немного, но из его выступления мы узнали, что за рубежом уже известно о подготовке к какому-то подземному строительству в нашем Союзе.

— Там еще не имеют достаточного представления о значении этого строительства, — говорил полковник, — но, очевидно, скоро это представление получат. Нет никакого сомнения в том, что задуманное нами гигантское сооружение, помимо народнохозяйственного, будет иметь и большое оборонное значение. Разумеется, засекретить наше строительство нам не удастся. Шила в мешке не утаишь. А тут шило такое, что пройдет через всю нашу страну до самого Тихого океана. Вот почему мы стоим за возможно более скорое начало и окончание строительства. Военное командование выделило нас троих для работы в комитете, а потом — в совете начальника строительства. Инженер-полковник Дубков будет заниматься обороннотехническими сооружениями, а майор Шелемеха — вопросами обороны надземных строений с воздуха.

После полковника Файзулова докладывали Макаренко и Самборский. Странное дело: споры, возникшие между инженерами в самом начале работы, теперь разгорелись еще сильнее. Единственное, в чем они были согласны, — это намеченная трасса туннеля: пятьдесят шестая параллель и ни на шаг от нее! Но, когда речь заходила о диаметре, о внутреннем оборудовании, о количестве материалов, энергии, рабочей силе, тут мнения их расходились.

— Макаренко хочет строить туннель с излишним великолепием, — уверял Самборский. — Но туннель — не метрополитен. Сегодня страна еще не может позволить себе такой роскоши, да это и не нужно. Предложения Макаренко обойдутся в лишних два, а может быть, и три миллиарда рублей, работы затянутся на лишний год!

И, когда он приводил цифры, с ним нельзя было не согласиться.

В противоположность ему, доводы Макаренко были обоснованы недостаточно. Он главным образом настаивал на том, что такое сооружение должно быть долговечным.

Снова, как и прежде, большинство присутствующих поддерживало Самборского.

Военные представители по этому поводу не выступали. Полковник Файзулов подошел к Саклатвале и тихо сказал ему, что в этих вопросах у них тоже нет единого мнения и они должны посоветоваться с командованием.

Я сидел неподалеку и слышал этот разговор. Меня очень заинтересовало, кто же из военных поддерживает Макаренко.

Заседание окончилось. Саклатвала прекратил дебаты заявлением, что выступления членов комитета дают ему смелость в ближайшие дни доложить правительству о возможности начать подготовительные работы. Что касается установок Макаренко и Самборского, он обещает объективно изложить правительству их содержание.

— Кроме того, — сказал академик, — члены правительства читают стенограммы наших выступлений.

После заседания академик на несколько минут задержал меня, и я спросил у него:

— О несогласиях между Самборским и Макаренко можно писать?

— Разумеется, можно, — чуть улыбнувшись, ответил он. — Только я просил бы делать это в академическом, так сказать, плане. Окончательно мы условимся обо всем после моего доклада правительству.

В вестибюле я догнал Шелемеху и Аркадия Михайловича. Летчик любезно предложил довезти и меня в своей машине.

Дорогой мы с Аркадием Михайловичем много говорили, а Шелемеха молчал. Я высказал мнение, что аргументы Самборского убедительнее, чем доводы Макаренко. Профессор согласился со мной.

— Мне кажется, — сказал он, — что поведение Макаренко можно объяснить только его упрямством. Эта черта всегда была в его характере. Я помню его совсем мальчишкой. Он и тогда был такой же… Это постоянно вредит ему в жизни.

— Во всяком случае, — заметил я, — это может привести к тому, что Макаренко не будет работать на строительстве.

— Конечно. Он такой, что может отказаться, если сделают не по нем.

— Нет, это вы слишком, — отозвался наконец майор. — Работать он будет, Аркадий Михайлович. И… я, знаете, не убежден доводами Самборского. Правда, в технике я слаб. Может быть, меня убеждают не столько цифры, сколько… Самборский, конечно, выступал очень пылко, но…

— Что «но»? — спросил Аркадий Михайлович.

Я был удивлен. Сколько я помнил, Шелемеха всегда говорил очень уверенно и ясно, без пауз и умолчаний.

—…но я согласен с аргументами Макаренко, — подумав, сказал он.

— Отчасти вы правы, — задумчиво сказал профессор. — Макаренко фантаст. Поэтому у него перспектива больше. Зато Самборский непревзойденный мастер любого конкретного дела.

Мое любопытство в отношении того, кто из военных поддерживает Макаренко, было удовлетворено.

Шелемеха внезапно перевел разговор на другую тему. Он спросил Аркадия Михайловича, как здоровье Тараса Чутя.

— Мальчик выздоравливает, хотя выглядит очень плохо и говорить еще не может, — охотно ответил профессор. — К нему никого не пускают. Это Томазян, как мне кажется, распорядился, чтобы Тараса никто не видел.

— Когда же выяснится наконец, как он попал с поезда в больницу?

— Не знаю. Я сам этим очень интересуюсь.

— Когда можно будет с Тарасом говорить, вы, Аркадий Михайлович, позовите и меня.

— Хорошо.

Я обратился к профессору с той же просьбой и получил его согласие. Тем временем мы подъехали к гостинице, и я вышел из машины.

В гостинице портье сообщил мне, что меня ожидает дама. Очень удивленный, я быстро поднялся в приемную.

Действительно, в пустой приемной, повернувшись лицом к окну, стояла женщина. На ней было элегантное пальто из серого каракуля и такая же шапочка. По-видимому, она очень внимательно всматривалась в сумеречную темноту за окном, а может быть, глубоко задумалась, потому что обернулась только тогда, когда я подошел совсем близко и спросил:

— Простите, вы хотели…

Я не договорил. Передо мной стояла Лида Шелемеха.

— Да, Олекса Мартынович, у меня к вам просьба.

— Зайдемте ко мне.

 


РАЗГОВОР С ЛИДОЙ ШЕЛЕМЕХА

Не сняв пальто и не слушая моих приглашений присесть, Лида остановилась посреди комнаты. Светлые пряди волос, выбившись из-под шапочки, прикрывали ее ухо и щеку. Сильная электрическая лампочка освещала девушку, давая возможность видеть каждую черточку ее лица.

«Зачем она пришла, что случилось?» — думал я, но, не решаясь спросить, заговорил о заседании комитета.

В глазах Лиды блеснул интерес. Перебив меня, она спросила:

— Разумеется, Ярослав был там?

— Макаренко? Был.

Она прошлась по комнате и зажгла настольную лампу.

— Электричество режет мне глаза. Погасите, пожалуйста, верхний свет.

Я поспешил выполнить ее просьбу. Лида села в кресло и достала из сумочки конверт.

— Я прошу вас передать это письмо инженеру Макаренко. Я хотела послать письмо почтой, но не уверена, что оно до него дойдет.

Я был удивлен. Зачем ей передавать письмо? Ведь она могла поговорить с Макаренко, тем более что он живет в этой же гостинице и уже, вероятно, дома.

— Вас удивляет моя просьба? Я уезжаю на два месяца в Ессентуки. Мой поезд отходит на рассвете… А я уже десять дней не могу увидеться с Ярославом.

— Почему? — вырвалось у меня.

— Инженер Макаренко занят, — с иронией сказала Лида. — Десять дней назад он исчез, чтобы работать над своим проектом. Я думала, что сегодня он вернется к себе в гостиницу, но, оказывается, он снова звонил сюда, что еще несколько дней его не будет.

Для меня это было новостью. Правда, я знал, что Макаренко много работает, но о его исчезновении ничего не слышал.

— Это манера инженера Макаренко, — с горечью сказала Лида. — Свою работу он ставит превыше всего.

— Да, он много работает. Энергичный и настойчивый человек.

— Возможно… Когда он появится, пожалуйста, передайте ему письмо. Вы ведь соседи… И… я надеюсь, вы никому не расскажете об этом маленьком поручении.

— Обещаю, — торжественно сказал я.

Она отдала мне письмо.

Некоторое время мы молчали. Потом Лида встала и протянула мне на прощание руку. Я не знаю, что меня толкнуло на это, но у меня вырвалось:

— Лидия Дмитриевна, я перед вами виноват.

— В чем? — удивленно посмотрела она на меня.

Я помолчал, досадуя на свою несдержанность.

— У меня ваша сумочка… которую вы потеряли у моря…

Лида вспыхнула.

— Уверяю вас, никто об этом не знает. Я хотел ее вернуть, но не знал, чья она… Потом догадался… Мне очень совестно…

— Вы прочитали письмо, которое там было?

Я склонил голову. Последовало долгое молчание.

— Верните мне его, пожалуйста.

Пришлось вытащить из шкафа большой чемодан и достать из него сумочку, которую до сих пор я так старательно оберегал от чужого глаза.

Лида открыла сумочку, перебрала ее содержимое и вынула письмо.

Читала она его долго и внимательно. Сидя против нее, я видел, как менялось выражение ее лица. Наверное, это письмо было для нее очень ценным. Да иначе и быть не могло.

Я любовался Снежной Королевой, как называл ее Ярослав Макаренко. Правда, болезнь уже отразилась на ней, а может быть, и взаимоотношения с Макаренко сыграли роль. Я вспомнил слова Барабаша, что при диабете больному очень вредны острые душевные переживания, так как они ускоряют развитие болезни.

Лида дочитала письмо, сложила его и положила в сумочку, с которой пришла сюда.

— Вы не в претензии, что я забираю вашу находку?

— Лидия Дмитриевна!

— Я очень вам благодарна. В сумке, кажется, не было ни одного предмета, который указывал бы, кому она принадлежит. Итак, я не могу сердиться на вас за то, что вы прочитали письмо… Как вы ее нашли?

— Вы припоминаете вечер у моря накануне вашего отъезда с курорта домой?.. Я ждал вас тогда с этой сумочкой до полуночи, не читая письма.

— Откуда вы знали, что на следующий день я должна уехать?

— Я слышал ваш разговор с…

—…с Юрой… Это вы сидели на скамейке, когда мы пришли на набережную?

— Я.

Девушка легонько вздохнула.

— Лидия Дмитриевна, что вас так волнует? Я вижу, в последнее время вы очень нервничаете. Неужели из-за нездоровья?

Болезненно улыбаясь, она посмотрела на меня:

— Вы дипломат, Олекса Мартынович. Я вспоминаю, как вы сравнивали меня с белой розой. К сожалению, я не знала тогда, что вы читали это письмо.

— Уверяю вас, я сказал это только потому, что чувствовал правильность сравнения, сделанного когда-то Ярославом Васильевичем.

— Я ни в чем вас не виню. Я вспомнила просто так. Вы хотите о чем-нибудь спросить меня?.. Но вы и так знаете больше, чем кто-либо другой.

— Позвольте мне быть с вами совсем откровенным. После того как я догадался, кто автор этого письма и кому оно адресовано, я узнал и много другого… Но совсем не все.

— Вы хотите знать все?

— Нет, простите. Хотя моя профессия и требует, чтобы я ко всему проявлял интерес, но в данном случае это было бы нечто большее, чем даже неделикатность. Просто я не понимаю, почему вы нервничаете, когда вам это вредно. И сержусь на вас за это.

— Иначе говоря, вы обвиняете меня?

— Если друг может обвинять.

Лида сдвинула шапочку и рассматривала светлое пятно на столе.

Я чувствовал себя неловко. Без сомнения, девушка считает, что я вмешиваюсь в дело, которое меня не касается и не должно касаться.

— Знаете, — неожиданно проговорила Лида, — я вам доверяю… Вам покажется странным… но нужно ведь с кем-нибудь поделиться своими мыслями… Я сама себя не понимаю. Может быть, вам удастся понять…

Она с минуту помолчала, потом, волнуясь, заговорила снова:

— Когда-то — это было несколько лет назад — я случайно встретила Ярослава. Не скажу, чтобы он сразу мне понравился… Но вы знаете об этом из его письма… Когда он уехал, я часто думала о нем. И неожиданная встреча на маленькой станции — она казалась мне шуткой — поразила меня. Мне показалось, что я начинаю его любить… Тогда я была на первом курсе, а он готовился к защите дипломной работы. Мы провели вместе несколько чудесных дней. Я всегда с большим удовольствием вспоминаю эти дни. Сколько было смеха и радости!.. Те чудесные дни, казалось, предвещали нам радостное будущее. Мы стали большими друзьями… хотя перед расставанием и поспорили. Я настаивала, чтобы он поскорее защитил свой дипломный проект и сейчас же после этого переехал в наш город. Он почти согласился, но твердо обещать отказался. Мы разъехались. Очень скоро Ярослав написал мне, но я на его письмо не ответила. Я спрашивала себя: действительно ли я так сильно люблю его, что должна связать с ним свою жизнь? И мне почему-то начало казаться, что это только увлечение, которое быстро пройдет. В другом письме он написал, что в ближайшее время приехать не сможет. Я рассердилась и снова не ответила. Только после четвертого письма я ему написала. В этом письме он упрекал меня за молчание и заявлял, что и он пишет в последний раз. Я испугалась и ответила. Потом написала еще одно письмо, в котором почти призналась, что люблю его. Оба мои письма вернулись с надписью, что адресат выехал… Ну, а это письмо я получила после длинного перерыва.

Я внимательно смотрел на нее.

— Спустя некоторое время появился Юра. Собственно, я с ним очень давно знакома. Мы вместе учились в школе. Это прекрасный человек. Я люблю его за ум, за работоспособность, за чуткость, за доброту… Мы часто проводили с ним вместе и каникулы. Сначала мы были с ним в одном институте, но через год он перешел в медицинский. Вот почему он окончил позже меня. Юра был дружен со всеми моими товарищами, к нему очень хорошо относились в моей семье, хотя Станислав иногда и подшучивал над ним. Я знала, что Юра любит меня. Такая любовь встречается редко. Для Юры никто не существует, кроме меня… Дальнейшее вам известно. Снова появился Ярослав… Я не буду от вас скрывать… Я до сих пор его не понимаю. Может быть, моя болезнь… Лучше нам с Ярославом не встречаться. Работа поможет ему забыть меня.

Я покачал головой:

— Лидия Дмитриевна, на таких, как Ярослав, не нужно сердиться.

— Не понимаю.

— Говорят, что великий изобретатель Эдисон в день своей женитьбы зашел в лабораторию и так увлекся каким-то исследованием, что позабыл о свадьбе. Невеста и гости прождали полдня и едва разыскали его.

— Вы меня не понимаете, Олекса Мартынович. Я не ревную его к работе. Я сама люблю работать и знаю, что значит отдаваться работе. Но для нормального человека во всем существуют границы… Впрочем, дело не в этом. Вы не понимаете, что со мною происходит.

— Я понимаю вас, Лидия Дмитриевна. Я уверен, что вы любите Ярослава, но боитесь сделать больно Юрию.

— Оставьте! — нервно проговорила девушка и поднялась с кресла. — И довольно об этом. Вот письмо. Прошу передать его Макаренко… Спокойной ночи!

Я выразил свое удовлетворение тем, что завтра она едет на курорт. Там она все спокойно обдумает, снова обретет душевное равновесие, потому что с нею не будет ни Юрия, ни Ярослава.

Лида порывисто качнула головой.

— Юра едет со мной. Он сейчас работает над диссертацией, тема которой связана с моей болезнью… Очевидно, он ищет новые способы ее лечения. До свиданья.

— До свиданья, — тихо ответил я.

Вдруг, уже у самой двери, Лида обернулась:

— Юра сменил свою профессию ради меня. Он специально перешел в медицинский институт, когда узнал, что я заболела. Он посвятил мне свою жизнь… — Она не закончила, потому что в это мгновение в дверь постучали.

Лида повернулась и столкнулась в дверях с Догадовым.

— Можно? — спросил он.

— Прошу, входите, — пригласил я его, а сам вышел вслед за Лидой.

Но девушка уже спускалась в вестибюль.

— Так вот кто у вас бывает! — с усмешкой сказал Догадов, когда я возвратился в комнату.

Я взглянул на него так, что усмешка мгновенно исчезла с его лица.

— Лидия Дмитриевна Шелемеха завтра уезжает в Ессентуки и любезно занесла мне некоторые сведения о лаборатории металлов, где она работает, — холодно пояснил я. — Как вам известно, я писал об этой лаборатории и буду писать еще.

— Знаю, знаю… Прекрасный очерк у вас получился.

Это было сказано так искренне, что я изменил тон, тем более что Догадов тут же добавил:

— Я к вам зашел с новостью.

— С какой именно?

— Скоро мы с вами распрощаемся. Я уезжаю.

— Куда?

— Надоело сидеть и возиться с правкой корреспонденции. Хочу писать сам. Я договорился с Антоном Павловичем, что поеду специальным корреспондентом «Звезды» на Урал. Подвластная мне территория — весь Урал и вся Западная Сибирь до самого Байкала.

— Ого! Тогда я, по всей вероятности, весной приеду к вам в гости. Ну, а Новый год вы все же встретите здесь?

— Должно быть. Говорят, что на встрече Нового года в редакции будет много выдающихся людей. Антон Павлович надеется даже на Саклатвалу, хотя академик никогда не ходит на банкеты.

— Не знаете, кого еще приглашают?

— Видел у секретарши список. Всё старые наши друзья и новые светила технической мысли — Самборский и Макаренко… Кстати, говорят, будто Самборский в разговоре с кем-то сказал о Макаренко: «Если бы это не мой бывший друг, то я подумал бы, что это вредитель». В чем дело? Они поссорились?

— Не имею ни малейшего представления, — ответил я и, зная склонность моего коллеги посплетничать, промолчал о сегодняшнем заседании комитета.

 


ПОД ЕЛКОЙ

В конце декабря погода начала портиться. Наступила оттепель. В городе совершенно исчез снег и не осталось никаких признаков зимы. Казалось, вернулась осень с туманами, дождями и грязью. Метеорологи сообщали о вторжении на Европейский континент теплых масс воздуха, рассказывали о циклонах и антициклонах, но на вопрос, интересовавший обыкновенных граждан, а особенно конькобежцев, хоккеистов, лыжников и вообще любителей зимнего спорта, когда снова начнутся морозы и выпадет снег, не отвечали. Перед Новым годом стало так тепло, что форточки в комнатах день и ночь оставались открытыми, и было смешно смотреть, как, шлепая по грязи, прохожие тащат на плечах елки.

Редакция «Звезды» тоже деятельно готовилась к новогоднему празднику. Тридцатого утром мне принесли оттуда билет с приглашением «на новогодний вечер под заснеженной елкой». Было еще несколько приглашений, но я с благодарностью отклонил их.

Кроме, так сказать, служебного патриотизма, у меня было очень важное основание встречать Новый год именно в редакции. Стало известно, что тридцать первого декабря правительство слушает доклад академика Саклатвалы.

На заседание членов правительства никого из комитета не пригласили, но Черняк должен был увидеться с академиком сразу же после окончания заседания, а от него приехать в редакцию на вечер…

Одно препятствие едва не помешало мне пойти на встречу Нового года. Я мог встретить Макаренко. Я должен был отдать инженеру письмо Лиды, но вот уже несколько дней искал это письмо и никак не мог найти. Куда оно девалось, этого я никак не мог понять.

Не раз случалось, что я прятал какую-нибудь нужную вещь и находил ее только через несколько месяцев. По всей вероятности, то же самое случилось и теперь. Я страшно ругал себя за неряшливость и беспорядочность. Снова и снова я обыскивал всю комнату — письмо словно растаяло. Но не могло же оно в самом деле исчезнуть!

Перед тем как ехать на вечер, я еще раз поискал его и снова не нашел.

В редакцию я приехал без четверти одиннадцать и застал там довольно много народа. Черняка еще не было. Не было также и Шелемехи. В одном из отделов я увидел Самборского, а в большой комнате, возле роскошной елки, — Макаренко. Догадов держал его под руку и что-то рассказывал.

Догадов сразу же ухватился за меня, затараторил о своем отъезде на следующий день, оставил мне кучу поручений: способствовать помещению его корреспонденций, отвечать на письма, последить за своевременным переводом гонораров — все, что может сказать друг-журналист, когда уезжает в длительную командировку.

— Мы еще успеем обо всем условиться, — сказал я ему. — Дайте посмотреть на елку.

— Елка необыкновенная, — проговорил Ярослав.

Действительно, елка, густая, развесистая, с широким основанием, с блестящими ярко-зелеными иголками, была замечательно красива. На ее верхушке сияли семь серебристых звезд, напоминавших созвездие Малой Медведицы; самая высокая из них должна была быть Полярной звездой. На золотых и серебряных цепочках, опоясавших елку, слегка покачивались куклы и игрушки.

— Следите за елкой, — сказал Догадов, — я вам что-то сейчас покажу.

Он подошел к стене и щелкнул выключателем. Тихонько загудел мотор, и елка медленно закружилась перед нами, показывая себя во всей красе.

— Техники не могут без выдумок, даже когда речь идет о елке, — засмеялся Ярослав.

Догадов остановил елку и отправился в другие комнаты. Мы еще немного постояли возле дерева и тоже отошли.

— Ярослав Васильевич, — обратился я к инженеру, — я очень виноват перед вами.

— А что такое?

— Когда Лидия Дмитриевна уезжала на курорт, она оставила мне для вас письмо…

Инженер исподлобья посмотрел на меня.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...