 |
Профессора Довгалюка вызывают 5 глава
|
|
|
|
— Это письмо я, как мне казалось, положил в ящик стола, но не мог найти, когда ехал сюда… У меня иногда бывает такое, — скороговоркой объяснил я.
— Вы уверены, что найдете его?
— Обязательно. Оно не могло исчезнуть из комнаты.
— Я вас очень прошу.
— Завтра с утра все пересмотрю и во что бы то ни стало найду.
— Может быть, мне завтра утром постучать к вам, чтобы вы не забыли?
— Хорошо, пожалуйста. Как только проснетесь, заходите.
Приглашая его, я был неспокоен. «Ну, а если не найду?» — мучила меня мысль.
— А почему она передала письмо через вас?
— Она искала вас, но не могла найти. Вы куда-то исчезли.
— Я работал, — коротко сказал Макаренко.
В этот момент приехал Антон Павлович.
Он сразу же подошел к столу, поздоровался со всеми и попросил побыстрее занять места. Напротив висели часы, и редактор нетерпеливо поглядывал на них. Через несколько минут должно было пробить двенадцать.
Гости уселись вокруг стола. Я оказался возле Самборского, который успел уже пошутить с соседом с другой стороны и посмеяться над гостем, сидящим напротив.
— Вы знаете, — сказал мне Самборский, — я волнуюсь.
— Я тоже.
Мы понимали друг друга, потому что оба ждали сообщения Антона Павловича о заседании правительства и результатах доклада Саклатвалы. Редактор не заставил себя ждать и с бокалом в руке поднялся:
— Этот бокал, — сказал он, — я поднимаю за минувший год, за год наших успехов, за год, в котором родилась необыкновенная идея сверхскоростного подземного пути между Западом и Востоком. Отмечаю: наша редакция была тем местом, где эта идея зародилась.
Гости шумно откликнулись на этот тост. Сразу же Антон Павлович распорядился налить еще вина в бокалы. Мы едва успели выполнить его приказ, как обе стрелки часов подошли к двенадцати. Послышался первый удар полночного боя, и хозяин произнес новый тост:
|
|
|
— За новые замечательные успехи, за год, когда начнется осуществление нашей идеи, за Новый год!
Мы поддержали оратора громким «ура».
— Товарищи, — продолжал Антон Павлович, — сегодня наше правительство слушало доклад академика Саклатвалы и решило с первого января начать строительство Глубинного пути. Так названа новая дорога между Востоком и Западом.
Вспыхнула буря выкриков и рукоплесканий, захлопали пробки из бутылок с шампанским, зазвенели бокалы.
Только два человека остались неподвижными и с бокалами в руках смотрели на Антона Павловича, ожидая, что он скажет еще. Это были Самборский и Макаренко. У первого дрожала рука, второй ничем не выдавал своего волнения. Я понимал, что оба инженера хотят услышать, какому из двух вариантов правительство отдало предпочтение.
Догадов тоже следил за Самборским и Макаренко. Иногда он испытующе поглядывал на меня, не понимая, должно быть, странного поведения молодых инженеров.
Черняк предложил еще один тост — за начальника строительства Глубинного пути. Все с любопытством ждали, кого он назовет.
— Начальником строительства назначен академик Саклатвала.
В честь академика вспыхнула овация, какой можно было только позавидовать.
В первом часу ночи, после музыки, пения и поздравлений, радио передало ту самую новость, о которой мы узнали от Антона Павловича. Итак, фантастическая идея начала становиться действительностью.
Бесспорно, наша «Звезда» кое-что сделала для этого, и Черняк имел законное основание важничать, несколько преувеличивая, по обыкновению, заслуги своего журнала.
Но знает ли о постановлении один из самых деятельных членов нашего коллектива — профессор Довгалюк? При первой возможности я подошел к редактору и спросил, звонил ли он Аркадию Михайловичу.
|
|
|
— Нет. Но он знает. При мне секретарь Саклатвалы говорил по телефону с членами совета… Ведь утвержден совет строительства… Профессора Довгалюка назначили членом совета… Меня тоже…
— Поздравляю, Антон Павлович!
— Спасибо. Между прочим, у меня поручение от Саклатвалы переговорить с тобой.
Черняк отвел меня в сторону. Я был уверен, что речь пойдет о деятельности прессбюро.
— Академик думает, что ты с твоим характером не совсем подходишь для такой работы, как заведование прессбюро.
Меня бросило в жар. Правда, заведовать кем-либо или чем-либо я никогда не любил и не умел. Но заведовать прессбюро такого строительства! Об этом бесспорно можно только мечтать. Ведь я был бы в курсе самых необыкновенных и интересных событий. И вообще, не очень-то приятно услышать о себе отрицательное мнение Саклатвалы. Вероятно, волнение отразилось на моем лице, потому что Черняк усмехнулся и успокаивающе сказал:
— Саклатвала очень ценит тебя и считает, что тебе нужно найти соответствующее применение… Хотел бы ты объехать вокруг света и одновременно оказать большую услугу строительству?
— Это интересно, — равнодушно произнес я.
— Мы посылаем за границу специальную техническую миссию для ознакомления с техникой тамошнего туннелестроительства и разными техническими навыками. Правда, ничего подобного нашему строительству там нет и не предвидится. Но посмотреть на уже сделанное стоит: возможно, кое-что из их методов нам пригодится… Нужен ответственный секретарь миссии. Ему придется пробыть в командировке не меньше года и очень много путешествовать. Саклатвала просил меня узнать, согласен ли ты поехать таким секретарем.
— Ты мог бы ответить и не спрашивая. Что может быть интереснее, чем путешествие вокруг света?
Вероятно, глаза у меня заблестели, потому что Черняк засмеялся.
— Итак, — сказал он мне, — позвони завтра в секретариат Саклатвалы.
Антон Павлович собрался отойти от меня.
— А как проект? — остановил я его. — Чей вариант? Макаренко или Самборского?
Черняк немного помолчал.
— Кажется, правительство передало все на рассмотрение Саклатвалы. Официально ни тот, ни другой вариант не утверждены. Есть третий вариант, самого Саклатвалы. Но он… он мало чем отличается от варианта Макаренко.
|
|
|
— Гм!.. Удивительно!
— Я сам удивлен. Этот молодой человек, видимо, имеет большое влияние на старика. Но вариант Макаренко нельзя было утвердить. Против него все, кроме Саклатвалы и военных. Последние, собственно, заняли позицию нейтралитета.
Я вернулся на свое место взволнованный, в радостно-приподнятом настроении. В моем воображении уже замелькали пароходы, самолеты, поезда, автомобили, которые понесут меня через океаны и континенты, возникли большие города обоих полушарий.
В третьем часу, в разгар танцев, я решил поехать домой, так как танцую не очень хорошо и дамы не заинтересованы в таком кавалере.
Догадов поехал меня провожать.
Несмотря на позднее время, на улицах было шумно и людно, светились разноцветные фонарики, на площади вспыхивали фейерверки, рассекали небо ракеты.
Погода изменилась к лучшему. Похолодало, падал снежок.
В гостинице тоже встречали Новый год. Дверь в ресторан была широко раскрыта. Там играла музыка, и даже в вестибюле танцевало несколько пар.
— Послушайте, — сказал мне Догадов, когда мы вошли в номер, — Антон Павлович говорил, что вы тоже едете… Куда?
— Кажется, буду путешествовать вокруг света…
— Что вы? Здорово!.. Завидую вам. И надолго?
— Успею соскучиться.
Мы еще долго разговаривали, и он ушел от меня около пяти. Мне запомнились его последние слова, сказанные уже у выхода:
— Знаете, Олекса, мне кажется, что этот Макаренко — гениальный человек.
ТАРАС ЧУТЬ
Я проснулся от стука в дверь. Часы показывали пять минут десятого. Я вслух выругал неожиданного посетителя, помешавшего мне спать. Являться в такой ранний час первого января — это ведь просто нахальство. Сначала я хотел притвориться, что сплю, но в дверь сыпались равномерные, не очень громкие, но и не тихие удары. Пришлось встать и открыть.
За дверью стоял Макаренко. Молодой человек извинился.
— Не сердитесь на меня за то, что я так рано вас разбудил. Через час я покидаю гостиницу.
— Пожалуйста, пожалуйста. А что случилось?
|
|
|
— Нужно быть в институте — завтра я по делам строительства выезжаю в Иркутск.
— Простите, что я не одет, но я недавно лег. Сейчас начну поиски.
«Он так торопится, — тем временем думал я, — ну, а если не найду?»
Вообще надежды найти письмо у меня не было ни в течение нескольких минут, ни даже в течение часа. Сказать же это я не решался.
Инженер, нетерпеливо ожидая, стоял посреди комнаты.
Я предложил ему присесть, подошел к столу и выдвинул средний ящик. Уже несколько раз перед тем я рылся в этом ящике, но письма не находил. И сейчас я стал перебирать каждый листок, каждую мелочь. В ящике лежало несколько журналов. Я поднял один, другой — и с облегчением вздохнул: письмо Лиды оказалось между ними. Я отдал его Макаренко.
Он поблагодарил, пожал мне руку, сказал, что надеется видеть меня в Иркутске, и поспешно вышел из комнаты.
Заглянув еще раз в ящик, я развел руками и хотел снова завалиться в постель, но зазвонил телефон. Говорила секретарша академика Саклатвалы. Он вызывал меня к себе сегодня в восемь часов вечера.
Телефон зазвонил вторично. На этот раз я узнал голос Аркадия Михайловича.
— Вы не спите, голубчик? Хотите поехать к Тарасу? Наконец-то доктора разрешили проведать его и поговорить.
— Очень хочу. Когда вы едете?
— Сейчас. Заехать за вами?
— Обязательно!
— Вы, верно, еще в постели?
— Почти.
— Ну, быстренько одевайтесь.
Едва я вышел из-под душа, портье позвонил мне и сказал, что меня ожидает машина.
Выбежав из гостиницы, я увидел в автомобиле следователя Томазяна и Аркадия Михайловича.
— А Шелемеха, а Черняк? — спросил я, здороваясь с ними.
— Шелемеха только что поехал к Саклатвале, академик его вызвал. А Черняк, вероятно, спит непробудным сном. Я к нему не дозвонился.
Автомобиль медленно двигался по людным улицам. Томазян сидел за рулем. Мне видна была только его широкая спина. Иногда в зеркальце над рулем появлялось спокойное худощавое лицо.
Со следователем я познакомился, когда он вызвал меня, чтобы допросить по делу об исчезновении Тараса. С тех пор прошло много времени, но мы ни разу не встретились. Я слышал о нем как о человеке настойчивом, проницательном и очень способном, однако с делом Тараса Чутя ему не повезло. Происшествие с мальчиком оставалось тайной. Адриан Маковский, которого Томазян на несколько дней задержал, доказал свое алиби. Оставалось ждать, пока Тарас сколько-нибудь окрепнет и все расскажет сам.
Когда машина очутилась за городом, Томазян погнал ее с бешеной скоростью. В несколько минут мы доехали до больницы и остановились перед воротами. Томазян дал несколько длинных гудков. Ворота никто не отворял. Но вот из калитки выскочил маленького роста мужчина и возмущенно закричал, что мы нарушаем тишину и покой в зоне больницы. Человек имел сонный вид и явно был недоволен. Бедняга, вероятно, встречал Новый год, провел бессонную ночь и теперь дремал в сторожевой будке. Я полностью ему сочувствовал.
|
|
|
Вдруг он перестал кричать, виновато улыбнулся и переменил тон — должно быть, узнал Томазяна.
Оставив машину под присмотром сторожа, мы направились через двор больницы к подъезду. Я попал сюда вторично, а Томазян и Аркадий Михайлович побывали в больнице уже несколько раз. Врачи и обслуживающий персонал встретили их, как старых знакомых.
Сегодня для Тараса Чутя был радостный день: утром его навестили воспитательница и директор детского дома из Староднепровска. До этого мальчику говорить с посетителями не позволяли.
— Он уверен, что вы к нему придете, — сказала доктор Корсакова. — Он ждет вас с нетерпением.
Тарас встретил нас, смущенно и радостно улыбаясь. Он сидел в постели, с подушками за спиной. На голове у него еще белела повязка. Корсакова попросила нас оставаться у больного не более часа.
— Ну, Тарас, будем знакомиться, — сказал следователь. — Это профессор Довгалюк, этот товарищ — журналист, фамилия его Кайдаш, а моя фамилия Томазян.
— Я знаю Аркадия Михайловича, — ответил Тарас, восторженно глядя на профессора. — И их статьи читал, — сказал он обо мне.
— Ну, а со мной знакомство, собственно, только начинается, — шутливым тоном заметил следователь.
— Я вас уже видел… помню… Вы, верно, доктор?
— Немножко не угадал.
— Молодец, Тарас! — сказал, обращаясь к мальчику, профессор. — Быстро выздоравливаешь.
Шутливый разговор длился недолго. Скоро мы перешли к тому, что нас всех наиболее интересовало. Мальчик рассказал нам:
— Я хорошо, очень хорошо помню, как устроился в поезде. Сначала я смотрел в окно, а потом лег на полку и начал читать. На какой-то станции в вагон вошел высокий человек. Лица его я сейчас не могу вспомнить. У него был билет в наш вагон, но что-то там не получалось с местом, и он попросил у моего соседа разрешения сесть возле него. Тот позволил. Через некоторое время новый пассажир спросил у меня, что я читаю. Потом он оставил у меня свой портфель и пошел в ресторан, а когда вернулся, вытащил из кармана маленькие шахматы, и мы с ним играли. Один раз я выиграл у него, потом он у меня. За шахматами этот человек рассказывал мне разные вещи по ботанике, а потом о профессоре Довгалюке. Я сказал, что знаю этого профессора и получил от него письмо. Тогда он стал интересоваться, куда я еду и есть ли у меня уже паспорт. Я показал ему телеграмму из редакции. Он все допытывался, почему меня вызывают. Я сказал, что не знаю, но потом добавил, что везу важные документы. Он попросил, чтобы я показал ему эти документы, но я боялся, что незнакомый человек будет смеяться, когда увидит их, и не показал.
— А что же это было? — спросил Аркадий Михайлович.
— Это были мои расчеты туннеля, — краснея, ответил Тарас. — Я убедился, что раньше сделал ошибку и что с такой скоростью поезда ходить не смогут… Я теперь понимаю, что вообще все это — необоснованная фантазия…
Щеки Тараса горели, словно их натерли кирпичом.
— Ну, ну, рассказывай дальше, о чем ты толковал с этим человеком, — попросил Томазян.
— Дальше? Он пошутил, что у меня, верно, полный чемодан бумаг. Я ответил, что важные бумаги в чемоданах не возят — их хранят при себе. Когда наступили сумерки, этот человек предложил мне пойти в вагон-ресторан поужинать. Я согласился. Мы пошли через вагоны. В одном тамбуре дверь была открыта… Мы остановились. Человек выглянул в дверь и что-то сказал о чудесном пейзаже. Я подошел и тоже выглянул. Помню, он еще спросил меня: «А где же ты держишь свои важные документы?» Я рассмеялся и повернулся к нему. Я тут мне стало страшно. Он крепко стиснул мою руку и как-то странно смотрел на меня. Я хотел вырваться. Он требовал у меня бумаги… И больше ничего не помню. Верно, тут я упал с поезда.
Тарас замолчал и на мгновение закрыл глаза.
— Устал, — сказала Корсакова и многозначительно посмотрела на нас.
— А ты не помнишь, как он был одет и как себя называл? — опросил Томазян.
— Нет.
Доктор недовольно покачала головой.
— Завтра можно продолжить беседу, — тихо сказала она.
— А нам ничего нельзя ему рассказать? — спросил Аркадий Михайлович.
— Вам?.. Можете, только коротко.
— Помнишь, Тарас, свой проект туннеля?
— Это, верно, несерьезное дело, — снова краснея, проговорил Тарас.
Мы все улыбнулись. Аркадий Михайлович взял больного за руку и сказал:
— Почему несерьезное? Сейчас инженеры разрабатывают проект туннеля. Не такого, как ты предлагал, но он все-таки свяжет Москву с Дальним Востоком. А ведь ты именно об этом мечтал.
Мальчик взволнованно смотрел на нас. Корсакова настойчивыми жестами показывала, что время уходить.
— Выздоровеешь — познакомишься с этими инженерами, — сказал, вставая, Довгалюк.
Минут через пятнадцать мы покинули больницу. Мне казалось, что Томазян недоволен результатами беседы с мальчиком. Ясно было, что совершено преступление, но где его причина? Как оказался у Тараса паспорт Адриана Маковского и куда исчезли документы Тараса?
ПРОЩАНИЕ НА БУЛЬВАРЕ
Поздно вечером я вышел на улицу, чтобы после целого дня утомительной беготни подышать свежим воздухом. Подготовка к моему отъезду доставляла много работы ногам и забот голове. Нужно было уладить бесконечное количество дел, сообщить родным и знакомым о продолжительном путешествии, а главное — позаботиться об инструкциях и документах, которыми должно было снабдить меня управление строительством.
После дневных хлопот гудело в голове, и я с удовольствием шел по опустевшему бульвару, стараясь ни о чем не думать.
Уголок бульвара, куда я попал, выходил к реке. Здесь почти не было фонарей, под деревьями мрак еще более сгущался. Тонким белым покрывалом лежал на земле снег — еще никто не успел протоптать на нем дорожку. Едва долетал отдаленный шум города.
Я медленно брел между черными деревьями, пока не очутился возле обрыва над рекой, где стояли беседка и несколько скамеек. Летом здесь всегда было людно, а теперь по дороге мне не встретился ни один человек. Никого, казалось, также не было ни в беседке, ни поблизости.
Но вскоре я заметил, что в нескольких шагах от меня, там, где от беседки вниз к реке сбегали ступеньки, прислонившись к перилам лестницы, неподвижно стоит человек.
Я вошел в беседку и сел. Человек на лестнице, по-видимому, меня не заметил.
Мое обычное любопытство заставило меня внимательно приглядеться к одинокому темному силуэту. Кто этот человек? Почему он здесь стоит?
Вспыхнувшее во мне любопытство сразу отвлекло мои мысли от всего, чем я жил последние дни. Мне показалось, что исчезли невероятная усталость и головная боль.
Прошло с полчаса. Кроме нас двоих, в этот уголок не заглянул ни один человек. В такой поздний час и в такую погоду ни у кого не было охоты слоняться по бульвару.
Я понимал, что пора возвращаться домой, но фигура на лестнице удерживала меня на месте. У меня было такое чувство, словно я вступил в соревнование с этим незнакомцем и если я уйду раньше, чем он, то буду побежден.
Сидеть уже надоело, но я упорно выжидал, пока незнакомец тронется с места… Наконец фигура на лестнице зашевелилась и медленно начала подниматься вверх по направлению к беседке. Человек остановился в двух шагах от меня и снова повернулся к реке. Тем временем мне захотелось курить. Это позволило мне обратиться к незнакомцу.
— Простите, нет ли у вас спичек? — опросил я его.
Человек резко обернулся, показывая этим, что до сих пор он меня не замечал.
— Нет ли у вас спичек? — повторил я.
Он молча сделал шаг ко мне и протянул коробку со спичками. В полутьме я не мог разглядеть его лицо, он же, казалось, не проявлял по отношению ко мне никакого любопытства.
— Может быть, закурите? — предложил я ему папиросу.
— Нет, спасибо, — ответил он, и голос его показался мне знакомым.
Я чиркнул спичкой и зажег ее. Огонек осветил мое лицо.
— Олекса Мартынович, это вы? — удивленно спросил незнакомец.
И тут по голосу я узнал Макаренко.
— Не знал, что вы любите романтические прогулки в одиночестве, — сказал я смеясь.
— Оказывается, между нами есть сходство, — с едва заметной иронией ответил он. — Вы давно здесь?
— Порядочно. Но все же меньше, чем вы.
— Разве я так долго? — Он поднял руку с часами к глазам и удивился: — Ого!
Мы помолчали.
— Завтра вечером я уезжаю, — сказал я первое, что пришло мне в голову.
— И я тоже вечером выезжаю в Сибирь.
Мы снова помолчали, охваченные каждый своими мыслями. Не знаю, о чем думал инженер, но я вспомнил Лиду Шелемеху, письмо от нее, переданное мной Макаренко, разговор с девушкой перед ее отъездом.
Сквозь тучи начал пробиваться лунный свет, и хотя самой луны не было видно, но темнота немного поредела. Снег перестал падать.
— Вы не знаете, как Лидия Дмитриевна устроилась на курорте и как себя чувствует? — спросил Макаренко.
— Не знаю. А вы разве с нею не переписываетесь?
— Нет.
Мне захотелось вызвать Макаренко на откровенность.
— Слушайте, Ярослав Васильевич… Простите меня, но я хотел бы спросить, что произошло между вами и Лидой. Не думайте, что это пустое любопытство. Вышло так, что я невольно узнал вашу тайну. Это случилось раньше, чем я познакомился с ней и с вами. А теперь я испытываю к вам и к Лидии Дмитриевне больше, чем простой интерес. Я чувствую к вам обоим горячую симпатию, меня тревожит здоровье Лидии Дмитриевны. Вы должны знать: о том, что мне известно, я сказал только ей, когда она поручила мне передать вам письмо. Я уверен, что она вас любит. Об этом я ей тоже сказал.
Инженер сделал шаг ко мне. Он, по-видимому, немного растерялся, а может быть, даже смутился.
— Вы знаете… — начал он, но махнул рукой и замолчал.
Потом попросил у меня папиросу, вошел в беседку, смел рукой снег со скамьи и сел. По крайней мере минута прошла, пока он закурил. Глубоко затянувшись, он повернулся ко мне и приглушенным голосом заговорил:
— Я люблю Лиду. Но любит ли она меня?.. Я много думал о наших взаимоотношениях. Мне кажется, что она все-таки любит Барабаша… Возможно, Лида любила меня. Во всяком случае, мне хочется так думать. Любила… Но случилось так, что мы долго не виделись, и… Лида больна, очень больна… Чем я могу ей помочь? А Барабаш, кажется, может ее спасти. Вся цель его жизни теперь — борьба с этой болезнью. Вы думаете, мне легко сказать себе, что между мной и Лидой все кончено? Я этого и до сих пор не сказал со всей решимостью, но, уверяю вас, еще сегодня вечером я это сделаю.
Макаренко замолк.
Нет, этот инженер говорил бессмыслицу, какую пристало бы говорить только сильно влюбленному юноше.
Я хотел было сказать, что не согласен с ним.
— Вы знаете… — обратился я к инженеру.
— Нет, не знаю и знать не хочу. Молчите. Я не могу и не должен менять свое решение. Я сказал вам об этом, потому что человеку трудно все время оставаться наедине со своими мыслями. Может быть, я даже пожалею потом… Хочу верить, что когда-нибудь вы поймете меня и, не рассказывая Лиде о нашем разговоре, хоть немного заступитесь за меня, если она будет обо мне плохо думать.
Что мог я на это сказать?
Не сговариваясь, мы встали. Вся дорога до гостиницы прошла в молчании. В коридоре гостиницы мы так же молча простились.
В моей комнате вещи были уложены и все готово к отъезду. В последнюю ночь перед далеким путешествием нужно было выспаться, но мне не спалось. Я долго думал о Макаренко, энергичном, разумном человеке, который одновременно и привлекал и раздражал меня.
Только перед рассветом, утомленный размышлениями, я уснул.
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
НА РОДИНЕ
Уже светало, когда наш пароход оставил за собой остров Русский, обогнул мыс Поворотный, прошел мимо Егершельда и приготовился отдать якорь в бухте Золотой Рог.
Высоко на холмах, над освещенным утренними лучами солнца Владивостоком, таяли реденькие клочки тумана. В бухте у причалов стояло много пароходов; нарушая покой, носились небольшие катера, медленно ползли буксиры. Начиналась суетливая дневная жизнь.
Я стоял на палубе без шапки, без пальто, крепко сжимал руками фальшборт и с радостью оглядывал берег, город, бухту. Гребцы на небольшом кунгасе, проплывшем возле нас, береговой матрос, приветливо помахавший нам рукой, дымок над трубой какого-то дома, даже вода в бухте — все это было милым и родным. Хотелось сделать что-нибудь необыкновенное.
Оглушительный гудок врезался в утренний шум порта. Это наш пароход оповещал о своем прибытии. Сразу стих грохот машин. Боцман и матросы готовились забросить на берег швартовы и спустить мягкие кранцы, которые должны были защищать борт парохода.
Вот мы и пришвартовались.
Горячо пожав руки друзьям из экипажа «Черноморца», я по трапу сошел на родную землю.
На пристани меня встретила миловидная женщина в сером костюме и шляпе с широкими полями. Женщина явно спешила.
— Здравствуйте, Олекса Мартынович! — крикнула она мне. — Вы прибыли на два часа раньше.
Это меня удивило. Я никак не надеялся, что меня будут встречать.
— Зинаида Константиновна Шепетова, — назвала себя женщина. — Из Владивостокского морского агентства строительства Глубинного пути. Мне поручено встретить вас. Вам приготовлен в гостинице номер.
Приятно, когда о вашем приезде помнят и заботятся о ваших удобствах!
— В «Золотом углу»? — спросил я.
— Нет, в новой гостинице «Тихий океан». Ее построили только месяц назад. Это гостиница Приморского туннельного треста.
— Скажите, могу ли я сегодня выехать в Иркутск?
— Так скоро? Мы думали, что вы несколько дней отдохнете здесь.
— Очень охотно сделал бы это, но в Иркутске, как мне известно, на этих днях состоится заседание совета при начальнике строительства.
— А разве вы член совета? Ведь вам не обязательно присутствовать на этом заседании? Мы здесь хотели с вами ближе познакомиться, — улыбаясь, сказала Шепетова.
— Очень рад этому. Но мне нужно встретиться с некоторыми людьми, которые там будут.
— Вы поспеете, вероятно, только к концу заседания.
— Это поездом. А самолетом?
— Он бывает только через день. Кроме того, почти всегда погода вынуждает его где-нибудь заночевать. А сегодня самолет уже вылетел.
— Нельзя ли заказать специальный самолет?
— Есть еще почтовые. Иногда они берут пассажиров. Но это делается с разрешения авиационного отдела, а подполковник Шелемеха такие разрешения дает очень неохотно.
— Как вы сказали? Он уже подполковник?
— Да.
— Я оставил его майором… Ну, прекрасно. Так вы, пожалуйста, проводите меня в гостиницу и помогите немедленно послать телеграмму Шелемехе.
Так совершилось мое возвращение на родину.
Вскоре я стоял на балконе одиннадцатого этажа гостиницы «Тихий океан», где мне отвели уютный номер, и, ожидая ответа от Шелемехи, вспоминал недавнее прошлое и свое полуторагодовое путешествие.
За это время я побывал во многих городах трех континентов, где производились технические исследования, интересовавшие управление строительства Глубинного пути. Заграничная комиссия строительства переезжала из страны в страну; состав ее, за исключением нескольких человек, непрерывно менялся. Часто прибывали новые люди, но я не имел возможности вернуться домой хотя бы на короткое время. Обязанности ответственного секретаря комиссии состояли во множестве визитов и приемов, переговорах с различными компаниями, организации знакомств и встреч наших инженеров с выдающимися иностранными инженерами.
О том, что делается на родине, как разворачивается строительство, нам было известно не только из печати и писем, но также из рассказов приезжавших к нам людей. Мы знали, что работы принимают гигантский размах.
О колоссальном туннеле, который строят коммунисты, немало писали и в зарубежных газетах и журналах. За строительством там внимательно следили, инженеры и экономисты делали разные предположения, говорилось и об оборонном значении туннеля. Но все же подробных сведений там никто не имел. Знали о руководящей роли в строительстве академика Саклатвалы, часто упоминали фамилии его талантливых помощников, в особенности Самборского. Реже мне приходилось слышать фамилию Макаренко. А из рассказов наших инженеров мы знали, что правой рукой Саклатвалы все время остается Макаренко и что между Макаренко и другими инженерами, а особенно Самборским, продолжается борьба. Почти все приезжавшие к нам были против Макаренко.
— Это безусловно талантливый инженер, — говорили одни.
— Чересчур самоуверен, — говорили другие.
— Знаний у него достаточно, — высказывались третьи, — но в строительстве он явно ведет линию на удорожание работ и замедление темпов. И в личной жизни у него что-то не так: он всех сторонится, ни с кем не дружит.
В своих письмах к Шелемехе и Черняку я не раз просил сообщить мне, как идут дела у Макаренко. Летчик отвечал, что все в порядке, Антон Павлович же ссылался на свою нелюбовь к сплетням и заверял, что мне все станет ясно, когда я вернусь.
К знакомым, которые меня очень интересовали, принадлежали также сестра Станислава Шелемехи — Лида и врач Юрий Барабаш.
В своих очень редких письмах летчик упоминал о сестре.
Лида все еще работала в лаборатории металлов академика Саклатвалы.
Из газет мне было известно, что Барабаш недавно защитил свою диссертацию. Кажется, Барабашу в одном из московских институтов была предложена кафедра.
Стоя на балконе и осматривая город и бухту, я все время думал об этих людях. Рядом с Лидой в моем воображении возникал образ Макаренко таким, каким я видел его перед своим отъездом. Я хорошо помнил его угрюмый, решительный взгляд, глаза с выражением скрытой боли. Тогда он отказался от Лиды.
Но как не совпадали мои чувства к Макаренко с отношением к нему специалистов — инженеров! Мне больно и тревожно было думать о создавшемся положении, тем более что противники Ярослава Макаренко выступали искренне, глубоко убежденные в ошибочности его утверждений. Неужели я в этом человеке ошибаюсь? Я с горечью вспоминал ответ Макаренко на мое единственное письмо к нему. Он писал, что очень занят работой и времени на переписку не имеет. К этому была присоединена просьба выслать несколько специальных книг.
|
|
|
