 |
А ведь несколько дней назад он и подумать о подобном не мог. 13 глава
|
|
|
|
– А вас нет?
– Меня – нет.
Странная женщина.
– Какую фамилию вы носили в Хогвартсе?
– Малфой. Я – сестра Люциуса.
Это, наверное, ветер заложил уши? Ему, определенно, показалось... В семье Малфоев есть нормальные люди?
– Любопытно, – протянул Ремус.
– Мистер Люпин.
– Можно Ремус.
Улыбка.
– Ремус, у меня просьба: если вдруг вы что-либо узнаете о Сириусе Блэке, дайте знать, пожалуйста, – она протянула карточку со своим адресом. – Для Нарциссы это важно.
– Спустя столько лет?
– Ну, для вас же это важно. Хотя лет прошло не меньше.
Ремус посмотрел на грязную газету, летящую над тротуаром.
– Это – дружба, – надтреснуто проговорил он.
– А это – любовь, – в тон ему отозвалась Мариса.
Ремус повернулся к женщине.
– Хорошо. Я сообщу вам...
– Спасибо.
– Передавайте миссис Малфой мой поклон.
– Обязательно.
Мариса улыбнулась. Ветер окончательно испортил ее прическу и сделал моложе лет на десять.
– Вот сейчас я вас вспомнил, – вдруг проговорил Ремус.
– Правда?
– Вы учились на факультете Фри… в Когтевране.
– Точно! Я училась на факультете Фриды Забини.
На этих словах уголок его губ дернулся.
– Вы забавная.
– Многие так считают, только не все говорят.
– Я могу передать привет и ей? Вы ведь видитесь?
– Изредка. Фрида мало появляется на светских раутах, да и я, признаться, тоже.
– Как она?
– О… – Мариса вновь улыбнулась. – Подобные вопросы всегда ставят меня в тупик. Она работает доктором.
Ремус тоже улыбнулся. Он всегда знал, что Фрида не будет жить по чьей-то указке. Долг семьи – это одно, а дальше она выберет свою жизнь сама.
– У нее чудесный сын. Его зовут Брэндон. Ему сейчас семь. И… пожалуй, все.
– А почему вопросы ставят в тупик?
– Ну, вас же не анкетные данные интересуют, смею предположить.
|
|
|
Ремус приподнял бровь.
– Не обижайтесь, Ремус. Я имела в виду, что вас интересовала она сама, а не регалии мужа и заслуги семьи. Правильно? Здесь я ничего сказать не могу, извините. Мы не очень близко общаемся.
– Значит, она редко бывает в доме Люциуса?
– Она вовсе там не бывает.
Ремус не знал, рад ли был услышать эти слова. Он вообще ничего не знал. Эта женщина, словно принесенная самим ветром, срывающим сейчас осеннюю листву с деревьев и поднимающим мусор с земли, появилась слишком неожиданно. Он не был готов к вопросам. И к ответам не был готов. Мужчина посмотрел в глаза собеседницы и увидел в них отражение пасмурного неба. И почему он сразу не заметил, что она – Малфой?
– Я был рад знакомству с вами, Мариса, – искренне проговорил он, не желая обращаться ни к ее старой фамилии, ни к новой, потому что нужно добавлять миссис, а женщина ее круга, не боящаяся скомпрометировать себя, мужа, это как-то… нехорошо. Это не вязалось с ее искренней улыбкой и звонким смехом
– Взаимно. Я буду ждать от вас вестей.
– Всего доброго.
Ремус Люпин пожал протянутую руку, и в этот миг сверху упали первые капли осеннего дождя. Крупные, холодные, безжалостные.
Мариса смешно втянула голову в плечи и подняла воротник. Ремус последовал ее примеру.
– Думаю, пора наколдовать зонтик, – прокричал он, стараясь перекрыть шум дождя, начавшегося в полную силу.
– Нет! Я люблю дождь. Прощайте.
Она взмахнула рукой и двинулась по дороге.
– Эй, там маггловская часть.
– Метро я тоже люблю! – раздалось сквозь шум дождя.
Ремус Люпин смотрел вслед уходящей женщине. Она любит дождь и метро. А Ремус не любил ни того, ни другого. Метро – после того, как пришлось однажды там работать, ликвидируя последствия нападения Пожирателей. А дождь… Дождь Ремус Люпин не любил по другой причине.
Мужчина убрал с лица прилипшие пряди и хлопнул в ладоши, трансгрессируя в Хогсмит.
|
|
|
* * *
– Неужели ничего? Может, он просто не стал говорить?
– Вряд ли, – Мариса задумчиво смотрела на пламя камина.
Нарцисса разочарованно вздохнула.
– Хотя… он только вернулся. Возможно, еще правда не знает. Придется ждать.
– Я оставила адрес. Так что будем ждать.
– А какой он?
– Кто? – вынырнула из задумчивости Мариса.
– Ремус. Какой он сейчас?
– Такой же и не такой. Постарел, поседел. Устал.
– Поседел? С ума сойти. Мы ведь ровесники.
– Сириус тоже поседел.
Нарцисса откинулась на спинку стула.
– Мерлин, как летит время.
– А глаза у него все такие же. Совсем, как в школе. Такие, знаешь, будто он знает ответы на все твои вопросы, только молчит, потому что боится, что ты не поймешь.
– Ты-то откуда помнишь? – Нарцисса с легким удивлением посмотрела на подругу.
– Не знаю. Он мне так запомнился, когда я передавала Фриде что-то, а она была с ним. Мы тогда только поздоровались, но взгляд мне запомнился.
Нарцисса улыбнулась.
Так странно. Ее последняя надежда – Ремус Люпин, человек, с которым в школе пересекалась-то два-три раза, но каждый разговор помогал что-то понять в себе, что-то сделать или же, наоборот, не сделать, одуматься, замереть у последней черты и посмотреть на вещи по-иному.
Осталось надеяться, что Ремус Люпин поговорит с Сириусом…
Собирался ли Ремус говорить с человеком, которого считал другом и предателем почти одинаковое количество лет? Нарцисса надеялась, что собирался. Мы всегда на что-то надеемся.
Ремус же… Ремус боялся встречи, Ремус гнал от себя мысли о самой возможности увидеть Сириуса, потому что по всем мыслимым и немыслимым законам в тот миг он должен будет поднять волшебную палочку и вспомнить аврорские навыки. Но как же быть тогда с тем, что внутри, с тихим голосом, который еще во что-то верит? Поэтому Ремус малодушно надеялся избежать встречи, не делать выбора между разумом и сердцем. Он искренне надеялся, что Судьба не станет снова его испытывать. Она и не стала.
Все случилось так быстро, что Ремус совершенно не успел испугаться, осознать…
Карта Мародеров… Сириус и… все встало на свои места. Так просто! Кусочки мозаики, которые столько лет никак не желали складываться в достоверную картину, будто ошибся где-то в самом начале, и последние составляющие не желают вставать на положенные места, внезапно оказались найдены. Одно имя «Питер Петтигрю», и осознание едва не сбило с ног. Он даже позабыл выпить зелье, кубок с которым стоял тут же, на письменном столе. Да что там зелье! Он позабыл, как дышать, он даже не вспомнил о том, что сегодня полнолуние, а ведь не один десяток лет каждый месяц с замиранием сердца ждал подобную ночь. Одно имя человека, награжденного орденом Мерлина, оплаканного и возведенного на героический пьедестал, и сразу вспомнились все те мелочи, которые крутились в голове эти годы. Крутились где-то на самом краю сознания, впрочем, не настолько близко, чтобы зацепиться за них, вытащить на свет из закоулков памяти.
|
|
|
– Сколько раз Джеймс будет менять пароль!
Возмущение, нервное передергивание плечами.
Тогда казалось, что это напряжение, вызванное очередной гибелью кого-то из авроров. Кого, Ремус уже не помнил. Помнил лишь недовольный голос Питера…
– Я тут подумал…
Сириус Блэк крутится на стуле так быстро, что смотреть на него невозможно. И как самого не укачивает?
– Не больно с непривычки? – добродушно уточняет Ремус, покусывая кончик пера в попытке продумать начало отчета об очередном боевом вызове. Сириус мешает этим мельтешением, да и постоянным звуковым сопровождением.
– Как-то глупо и очевидно делать Хранителем кого-то из нас, – он пропускает реплику мимо ушей.
– Джиму видней, – рассеянно говорит Рем.
– Понимаешь, мы самая очевидная мишень, – Сириус наконец прекращает вращаться на стуле, встает, потягивается, сдул челку с глаз, – вот если бы кого-то, на кого никогда не подумают, слабого, неприметного…
Рем досадливо отмахивается, потому что появившаяся было умная мысль снова спряталась в лабиринтах его извилин, порядком уставших за эти дни.
Ремус не вспоминал этот разговор много лет, а вот теперь всплыло. Чего он хотел, осознав правду? Помочь Сириусу? Наказать Питера? Спасти детей, которые наверняка ни о чем не подозревали? Насчет Сириуса он не опасался, хотя… Двенадцать лет Азкабана. Как можно предсказать поведение человека после подобного? Нет, конечно, Рем не верил в то, что Сириус может причинить вред Гарри. Нет, только не сыну Джима. Но… он может попытаться убить Питера, а Гарри… Гарри слишком похож на Лили в своем обостренном чувстве справедливости. Он не позволит причинить вред человеку без объяснения причин. И как поведет себя Сириус с его наплевательским отношением к правилам и доводам здравого смысла, да еще вкупе с многолетней ненавистью...
|
|
|
А потом…
Потом была хижина, ненавистная хижина, в которой он провел столько лунных ночей, одиноких и наполненных страданием, пока трое мальчишек не решили стать анимагами. Угрызения совести вперемешку с радостью… Хижина навевала слишком много…
Старые ступени, свежие следы в многолетней пыли и голоса…
Все так стремительно, быстро и необратимо. Обвинения, отчаянная храбрость тринадцатилетних детей, недоумение, лихорадочные попытки все объяснить ребятам и не позволить Сириусу наделать глупостей, старательно отгоняя от себя мысли о том, что его рукопожатие стало не уверенным, как в юности, а, скорее, отчаянным. И взгляд…
Мерлин, ту ночь, когда было сказано так много и так мало, Ремус Люпин вспоминал потом очень часто.
Почему осознание всегда приходит слишком поздно? Почему правду узнаешь так внезапно, что неизменно оказываешься неподготовленным? Ведь как хорошо было бы вести тот разговор с Гарри в спокойной и дружеской обстановке, а не с оглушенным Снейпом под боком и хнычущим Питером.
Питер – отдельная история. Все последующие годы Ремус старательно гнал от себя воспоминания о ползающем на коленях человеке. Наверное, стоило задуматься еще тогда, на этапе превращения в анимагов. Разве мог настоящий Человек превратиться в крысу? И все же между слегка неуклюжим и смешным Питером из детства и этим пресмыкающимся предателем была разница. Так хотелось думать, потому что принять правду было слишком сложно.
И Гарри… бедный мальчик, идеалы которого рушились с сумасшедшей скоростью. Одна правда сменяла другую слишком стремительно. И Ремус с болью видел в зеленых глазах упрямство Джеймса и сострадание Лили. И эта фраза «я не хочу, чтобы друзья моего отца стали убийцами».
Захотелось схватить этого ребенка за плечи и встряхнуть. «Мальчик, тебе всего тринадцать, ты не должен решать подобные вопросы! Ты должен гонять на метле, посматривать на девочек и беспокоиться о ненаписанном эссе!» Почему одному ребенку выпало столько испытаний?
Ремус не знал ответа на вопрос тогда, как не знал его и теперь. Тот сумасшедший день закончился в лучших традициях книг с элементами ужасов.
|
|
|
Стоило им выбраться из подземелья, стоило Ремусу немного расслабиться от негромких голосов Гарри и Сириуса, переговаривающихся за спиной, как из-за туч выбралась… луна.
Люди воспевают Луну, люди посвящают ей стихи, серенады, наделяют мистическими свойствами. За людей можно только порадоваться, ибо они не знают, как плавятся кости, и остатки человеческого разума ускользают за невидимую грань. И отчаянно не хочешь, пытаешься предотвратить это, но раз за разом понимаешь, что ты слабее. Ты – человек, сумевший подчинить себе природу, научившийся закручивать время в спираль, заставивший служить себе животных – слабее холодного бездушного светила… Наверное, потому что оно старше. Через сто лет от тебя останется лишь трава и, возможно, воспоминания, а оно так и будет озарять равнодушным светом землю и через сто лет, и через тысячу.
Как Ремус ненавидел этот свет и как восхищался его красотой. Мистической и неотвратимой. Каждый раз последний проблеск человеческой мысли был о нереальной красоте серебристого света.
А потом было утро. Привычное раскаяние и замирающее сердце. «Что на этот раз?»
И предчувствие не обмануло. Мало того, что он чуть не покалечил детей, так еще Сириус… Мерлин! За что одним людям выпадает так много испытаний? Ведь Сириус был в шаге от свободы и оправдания. И все споткнулось о такую случайность, как не выпитое зелье. Ремус потом в отчаянии швырнул наполненным кубком в стену. Но горю это не помогло. Сириус по-прежнему осужден, хотя благодаря Гарри... снова Гарри… жив и на свободе, Северус Снейп празднует победу, несколько омраченную отсутствием ордена Мерлина, Дамблдор доволен, а сам Ремус пакует чемоданы. И к его очередной профессии опять прибавляется слово «бывший». Бывший аврор, бывший лекарь… Сколько этих «бывших» в его жизни…
Его жизнь вообще похожа на ледяные горки. Долго взбираешься наверх, потом быстро летишь вниз. Весело быть оборотнем.
Ремус даже не догадывался, что со всеми происходит нечто подобное. Ведь мы видим лишь свои проблемы.
И снова путь наверх. Снова попытки найти себя в жизни, необходимость скрывать правду, прятать мысли и участь – получать отказы.
Орден Феникса стал для Ремуса своеобразной наградой. И не только потому, что он вновь смог почувствовать себя нужным и полезным, оказаться среди людей, знающих его тайну и относящихся к этому с пониманием. Потому, что он впервые за столько лет мог быть самим собой. Ведь это так много! К тому же он снова мог защищать сына Джима и наконец оказаться рядом с Сириусом. И это было подобно искуплению многолетнего недоверия.
Можно сказать, Ремус Люпин был счастлив, пока жизнь не начала вносить свои коррективы.
Все эти два года у него по-прежнему хранилась визитная карточка Марисы Делоре, но сообщить об этом другу он так и не смог. Они с Сириусом перебрасывались короткими письмами ни о чем и обо всем, шифруя все старыми приемами из бытности мародеров. Адрес Ремус так и не решился отправить, опасаясь того, что письма могут проверяться. Да и о Нарциссе за это время не было сказано ни слова.
Потом все завертелось. Орден пополнялся новыми членами и подсчитывал выбывших. Рейды, охрана, сбор сведений. Члены Ордена вертелись, как белки в колесе, порой не успевая толком перекусить и повидаться с близкими. От избытка адреналина снова бурлила кровь, и с полным основанием можно было рассказывать, прихлебывая горячий чай: «А у меня сегодня…».
Это была настоящая жизнь, а мелкие проблемы забывались, заслоненные общим делом.
И на фоне всего этого Сириус… Сириус, привыкший быть в первых рядах с его безрассудством и отчаянной смелостью, сейчас был вынужден разгребать горы хлама в ненавистном ему доме.
О человеке можно многое понять, побывав в месте, где он вырос. Вот и Ремус многое понял. До этого он никогда не бывал на площади Гриммо. Знал о родительском гнезде Сириуса лишь понаслышке. И вот увидел воочию.
Сушеные головы эльфов, истерично орущий портрет и Сириус, у которого на фоне всего этого сдают нервы.
Ремус со сжимающимся сердцем наблюдал, как друг просто тает в этих стенах. С одной стороны Дамблдор был прав, но с другой… неужели непонятно, что для Сириуса лучше получить пару заклятий в лоб, чем выслушивать от Снейпа язвительные замечания и предложения учредить орден Мерлина за достижения в области уборки помещений.
Сколько раз члены Ордена повисали на руках у одного и второго. Ремус с удивлением замечал, что Северус Снейп при всем своем хладнокровии выходил из себя мгновенно, стоило ему столкнуться с Сириусом. Они срывались на перепалку каждые пять минут в обществе друг друга. Словно два подростка. И если Сириус всегда отличался взрывным характером, то Снейп успел зарекомендовать себя как непробиваемая натура. Однако все мы родом из детства. И время не лечит, лишь притупляет старые чувства, а иногда, наоборот, обостряет.
Ремус очень хорошо помнил день, когда Гарри оправдали. Радость, веселье. И то, как улыбка Сириуса слетела с губ. Всего на миг, но Ремус успел увидеть разочарование, отчаяние, рухнувшие надежды. Конечно, Сириус не желал Гарри быть осужденным и исключенным из школы. Но двенадцать лет, вырванных из жизни, давали ему право на толику эгоизма. Он, естественно, поздравил Гарри, но после этого совсем ушел в себя. И если до этого он еще как-то старался держать себя в руках, то тут предпочел просто избегать всех и вся.
Ремус не знал: злиться или расстраиваться. За последнее время он отчетливо понял, что все они изменились за годы. От этого не уйти. Но у большинства были эти самые годы, чтобы взрослеть постепенно, понять что-то в себе, в других. Так, например, сам Ремус больше всего повзрослел, кажется, за год, когда к нему обращались «профессор Люпин» в стенах школы, где он сам некогда нарушал дисциплину. У Сириуса же этого времени просто не было. Двадцатилетнего мальчишку бросили в пустоту, а потом, спустя двенадцать лет, он оказался в большом мире. И снова идет война, а он вне закона. И люди, которых он знал, стали совсем другими, и ему самому уже нет места в этой новой жизни. И как Рем ни старался дать понять Сириусу, что совсем не считает его чем-то чужим в этом мире, Сириус этого так и не прочувствовал. Ремус видел, как он словно замыкается и отгораживается в ответ на все попытки поговорить о чем-то кроме Гарри, будто этот мальчик – единственное, что еще имело смысл. Они не говорили о Джеймсе или Лили, не вспоминали школьные годы. Они вели себя так, словно у них не было общего прошлого. Словно не Сириус Блэк однажды сказал Нарциссе: «Если бы не Ремус, совесть давно разобрала бы меня на кучу маленьких Сириусов Блэков». Словно все это было не с ними.
Была одна тема – Гарри. И Гарри, мальчик из другой, взрослой, жизни, словно возводил между ними еще большую стену. Ремус смотрел на него, как на сына Джеймса, как на ребенка, которого нужно защищать, уберегать от волнений, продлить всеми силами его детство.
Сириус же… Порой Ремусу казалось, что Сириус путает Гарри с Джеймсом. Даже не замечая, что в Гарри больше от Лили. В нем нет того бесшабашного безрассудства, которое было присуще Сохатому.
И разговоры заканчивались спорами и молчанием, а порой еще хуже – нравоучениями Молли, если той доводилось присутствовать этих беседах. И если сам Ремус искренне восхищался Молли, сумевшей при небольшом достатке семьи вырастить столько детей в ласке, заботе и нежности, то Сириуса Молли так же искренне раздражала. Как-то Рем попытался выяснить причину, на что получил очень размытый ответ.
«Не знаю, мне не нравится ее чрезмерная опека. Словно все вокруг несмышленые детишки».
Видимо, даже в заботе Сириус усматривал посягательство на свободу, которой у него не было все эти годы.
И вот после того, как оправдали Гарри, и Сириус снова впал в уныние, состоялся разговор о прошлом. Разговор, возникший спонтанно и оттого получившийся неловким.
Сириус Блэк стоял напротив книжного шкафа и водил пальцем по корешкам книг. Ремус Люпин сидел за большим письменным столом и открывал ящики один за другим в поисках каких-нибудь мелких заклятий.
Сириус молчал второй день, и трогать его все опасались.
– Слушай, я так и не сказал тебе, – Рем задвинул очередной ящик. – Два года назад, ну когда ты оказался на свободе…
На этом слове Сириус усмехнулся, однако ничего не сказал, по-прежнему перебирая книги.
– Я встречался с женщиной по имени Мариса.
– И? – Сириус улыбнулся. Он вообще сейчас редко улыбался, но порой проскальзывало вот такое – из детства. – Далее последует увлекательный рассказ?
– Что? – не понял Рем. – А… да нет. Она… Она сестра Люциуса Малфоя.
Палец Сириуса замер на корешке книги, сам он медленно обернулся. Время словно сделало крутой вираж. Он прекрасно помнил сестру Люциуса Малфоя, хотя видел вблизи всего один раз. Испуганная девочка, передававшая записку. И его ответ. Казалось бы, всего одна встреча, но образ этой девочки – вестника разлуки – и его «правильное» решение прочно переплелись в сознании. Он прекрасно помнил испуг в серых глазах и то, как она нелепо передергивала плечами и не знала, куда деть руки.
– Мы в одно время учились в Хогвартсе, – добавил Ремус.
– Я помню, – откликнулся Сириус. – Она была когтевранкой.
Рем удивился, но все же продолжил.
– Она искала тебя… По просьбе Нарциссы…
Сириус, сделав вид, что ищет книгу, старательно разглядывал старинные корешки, барабанил пальцем по полке... Ремус ждал. Наконец друг прислонился лбом к шкафу.
– Два года назад? – голос прозвучал еле слышно.
– Ну… не совсем. В сентябре. Они… искали тебя. Нарцисса искала. Мариса оставила мне свой адрес.
Сириус повернулся, по-прежнему прислоняясь к шкафу. Прядь волос упала на лицо, но он не стал ее убирать, словно не заметил. Ремус едва не вздрогнул от охватившего чувства.
В юности челка Сириуса всегда была довольно длинной. И вот эта упавшая на лицо прядь была привычной картиной. Вот только она сделала контраст более резким, чем все остальное. Некогда иссиня-черная, а теперь почти совсем седая прядь говорила даже не о возрасте, а о прожитой жизни. Причем не слишком веселой.
– Адрес у тебя?
Ремус очнулся от мыслей и похлопал себя по карманам. Зачем? Ведь прекрасно знал, что адреса с собой нет. Он, естественно, не носил его с собой все эти годы.
– Он дома. Я привезу завтра или сегодня, если хочешь.
Сириус расхохотался. Резко и как-то зло. Ремус даже вздрогнул от неожиданности.
– Чему ты смеешься?
Мужчина у книжных полок так же неожиданно замолчал и прислонился лбом к пыльным корешкам.
– А что бы ты сделал на моем месте? А? Как ты думаешь: зачем ей это?
– Я задал Марисе этот вопрос.
– И?
– Она ответила… это – любовь.
Сириус дернулся, пробормотал что-то невнятное, а потом наконец отлепился от полок и заговорил, глядя в пол:
– Любовь? К кому? К кому, Рем?! – голос сорвался на крик.
Ремус промолчал. Для него ответ был очевиден, для Сириуса, видимо, нет.
– Посмотри на меня… Все зеркала в этом доме молчат лишь потому, что я разбил несколько особенно говорливых. Она… Она… не понимает. Она верит в сказку пятнадцатилетней давности, но этой сказки больше нет и меня – того – нет. Как же ты не понимаешь?
– Нет, это ты не понимаешь!
Ремус встал и обошел стол, хотел приблизиться к застывшему в середине комнаты человеку, но передумал – столько напряжения исходило от друга.
– Это ты не понимаешь! Все может измениться, и…
– Измениться? Ты в своем уме? Тогда я хотя бы мог ей что-то предложить: у меня были деньги, молодость, свобода. А сейчас ни черта нет! Есть эти проклятые стены, есть портрет моей милой мамочки и нелегальное положение!
Сириус резко замолчал, тяжело дыша. Видимо, вся горечь, копившаяся столько лет, прорвалась наружу, и Ремус не знал, что на это ответить
– Ты не хочешь с ней даже поговорить?
Сириус, зажмурившись, помотал головой.
– Я не хочу, чтобы она меня видела таким.
– Да что ты привязался к этому?! Никто из нас не помолодел. Седина – это ерунда. К тому же, поверь, колдографии в репортажах о побеге были не самыми лучшими снимками в твоей жизни.
Сириус усмехнулся. Рем приободрился:
– И она их видела, и искала тебя после них. Она любит, Сириус. Неужели это так сложно понять?
– Сложно. Мне – сложно. За эти годы я отвык от подобного. И… Знаешь, у нее был перстень. Именно так Люциус узнал, помнишь? Мы еще думали: это Снейп. Я не могу подвергать ее опасности и не хочу. И знаешь, я бы предпочел думать, что она меня забыла.
– Как скажешь.
– Правда, Ремус. Оставим это.
Ремус Люпин посмотрел на напряженный профиль Сириуса, и внезапно его посетило совершенно нелепое желание. Ему жутко захотелось услышать прозвище, которого он так стеснялся в молодости. Оно казалось ему настолько говорящим, просто кричащим о его тайне, что сам Ремус съеживался, когда друзья обращались к нему так в школе. Особенно он не любил, когда его окликал Сириус, потому что нелепое «Лунатик» разносилось звонким эхом по коридорам. В устах Сириуса его прозвище звучало по-разному. Порой насмешливо, порой примирительно, порой доверительно, но всегда звонко и задорно.
И почему-то повзрослевшему Ремусу жутко захотелось услышать этот отголосок прошлого.
– Эй, Бродяга, – он и сам удивился, как легко подзабытое прозвище слетело с губ, – все будет нормально. Не ты ли это всегда повторял?
Сириус поднял голову, чуть улыбнулся.
– Да уж, была у меня такая привычка. Предсказатель из меня никакой, как показало время.
– Ну… это не самый страшный твой порок. Из тебя еще повар никакой, да и уборщик тоже.
– То есть, Снейп прав. Я бесполезен, – Сириус усмехнулся.
– Сам он бесполезен. Ладно, шучу. Но он не имеет права говорить подобное.
– Рем, я сижу здесь как последний трус.
– Сириус, так считаешь только ты. Все остальные понимают, что ты не можешь рисковать собой. Ты нам нужен.
– Для чего, Рем?!
– Ладно. Я не буду с тобой препираться. Это бессмысленно.
– Ремус, помоги мне, пожалуйста! – Молли заглянула в библиотеку.
– Иду! Так что с адресом? – Ремус остановился в дверях.
Сириус медленно обернулся. Улыбки как не бывало.
– Выброси его.
Ремус Люпин со вздохом прикрыл дверь.
* * *
Сириус подошел к открытому окну. На улице начинал моросить дождик. Сириус высунулся из окна насколько смог, держась руками за косяки. Мелькнула шальная мысль: разжать руки. Ведь это так просто. Словно летишь на метле. Свободный полет. Полет. Как Сириус любил это слово.
«Милый Лунатик…»
Прозвище всколыхнуло в душе что-то теплое.
«Милый Лунатик, как ты не понимаешь, я бы отдал все, что у меня есть, за возможность написать, встретиться, коснуться. Но всего, что у меня есть, – мало».
Она – словно ангел. Бестелесный ангел, живший в душе все эти годы, укрывавший прозрачными крыльями и согревавший в холодных стенах. Из памяти стерлись ее черты, осталось лишь тепло где-то внутри от мысли о ней.
Она искала… Она его искала. Мерлин! За что? Неужели она еще на что-то надеялась? Ведь не игрой же были все эти попытки, тем более под страхом скомпрометировать семью. Искала и хотела найти. Интересно, ей приходило в голову, что, найдя его, она сломает свою жизнь, точно карточный домик. Что их могло ожидать? Ночь, украденная у времени? Когда-то это уже было. И закончилось не очень хорошо. Теперь ставки возросли. С этой новой жизнью уже нельзя так беспечно играть ва-банк. К чему бы все это привело?
Может, это и к лучшему, что он сидит в этих стенах, потому что в своей способности к здравому рассуждению он сомневался. Ведь едва не позабыл все на свете в тот жаркий летний день в Косом переулке.
В первый момент он не увидел – почувствовал. И не обостренным собачьим обонянием, нет. Скорее чем-то человеческим внутри. Внезапно стало тепло, потом жарко. Как в далеком детстве, когда кто-то из них что-то загадывал, а другой должен был угадать. И вот это «холодно – теплее – еще теплее – горячо» обожгло его в тот день. Черный пес застыл неподалеку от входа в кафе. Стеклянные двери распахнулись – и шерсть на загривке встала дыбом. На пороге появился ненавистный Северус Снейп, излучающий волны раздражения за милю, незнакомая женщина, сияющая улыбкой, и… она. И обостренное обоняние стало ловить запахи, а слух вырывать из какофонии звуков ее дыхание, смех.
Сириус не мог потом сказать, изменилась ли она за эти годы. После побега он собирал газеты, в некоторых из них были колдографии Нарциссы Малфой. Красивая, неживая, далекая. Он бы сказал, что женщина изменилась до неузнаваемости, но в тот день все встало на свои места. Стала старше, сменила духи, наряды стали более сдержанны и изысканы, чем прежде, и… все. На этом изменения заканчивались. Все тот же смех, звенящий колокольчиком, когда вторая женщина что-то сказала Снейпу, а тот рассерженно отмахнулся, все та же порывистость, когда она перехватила ненавистного слизеринца за локоть и что-то сказала, а тот посмел стряхнуть ее руку.
И вся эта мозаика из жестов и звуков, запахов и тепла сложилась в образ, спасавший его все годы в холодных стенах тюрьмы. Двенадцать лет. Восемь шагов вперед. Ее улыбка. Поворот. Еще шесть шагов. Ее смех. Поворот. Остановиться, почувствовав приближение дементоров, спрятать тепло поглубже, чтобы ни одна из этих тварей не смела прикасаться своим смрадным дыханием к ее образу. Восемь шагов. Поворот…
В тот далекий солнечный день Сириус понял, что все, что у него осталось – ее образ. Светлый, незапятнанный и далекий. И шальная мысль – проследить во что бы то ни стало, увидеть, поговорить – была отброшена, как часть прогрессирующего безумия. Где он и где она? И все что осталось от той встречи, длившейся пару минут, пока она и незнакомая женщина не сели в экипаж с буквой «М» на дверце, – тепло, горечь и еще ненависть к человеку, оставшемуся на тротуаре. Кто мог предположить много лет назад, что тщедушный, всеми нелюбимый слизеринец – предмет вечных насмешек и издевательств – будет подавать ей руку, помогая сесть в карету, будет иметь наглость отмахиваться от ее слов и быть поводом для ее улыбок? В то время как Сириус, некогда один из лучших студентов, один из самых популярных мальчишек в школе, талантливый вратарь гриффиндорской сборной, блестящий аврор, любимец женщин, превратится в изгоя в волшебном и неволшебном мире, человека без имени, без прошлого и без будущего.
|
|
|
