Древние сакральные пути 2 страница

Что касается нижнего ряда животных, то он целиком подчинен круговому движению вокруг моря против часовой стрелки, возможно косвенно говорящему о преобладающем направлении движения ритмов жизни (культурных импульсов? завоеваний? миграций? ) вдоль восточного побережья Понта, кстати, совпадающем с предполагаемым направлением миграции и культурных импульсов из Сирии, Восточной Анатолии и Двуречья в Западное Предкавказье в период сложения и существования майкопской общности. Наряду с этим, круговое движение вокруг некоего «моря», повторенное и на втором сосуде из Большого майкопского кургана, говорит о сформировавшемся образе Понта как замкнутого моря; можно сказать, что это «циркумпонтийское» движение животных образно выражает и предвосхищает то циркумпонтийское историко‑ культурное единство, которое археологически улавливается с III тыс. до н. э.

Удивляет, что нижний ряд животных выполнен менее совершенно, чем верхний (рис. 1: 3; рис. 2)[13]. Животные верхнего ряда изображены по одному канону: они строго профильны и идут шагом, не касаясь друг друга, и при этом прорисованы столь убедительно, что мы всегда без сомнения различаем их вид; причем если в случае со львом и быками можно предположить наличие исходных переднеазиатских схем (Трифонов 1998), то для изображения жеребца мы таких схем не знаем, и оно – несомненная удача мастера. В нижнем же ряду все животные изображены с отступлением от норм верхнего ряда: у кабана совершенно не «кабаньи» пропорции тела, раздвоенный на конце хвост, и только по морде с клыком мы понимаем, что изображен взрослый секач; хищник подо львом име‑ ет столь аморфную по очертаниям морду с разинутой беззубой пастью и столь «крысиный» хвост, что мы даже не могли бы отнести его к роду кошачьих, если бы не протянутая вперед лапа, которой он хватает козла, но движение этой лапы – само по себе отступление от канона: нарушена поза «шагания» и принцип «неприкосновения» животных; кроме того, хищник и мордой касается идущего впереди кавказского козла; у этого козла вопреки норме профильного изображения раскинутые в сторону рога изображены «в фас». Надо сказать, что рога различных животных и позднее изображали так в искусстве Ближнего Востока, но наш случай – один из древнейших и, так сказать, создает прецедент. Четвертое животное нижнего ряда изображено строго в профиль, идет шагом, никого не касается и выглядит вполне убедительно, за одним исключением: неясен его вид (какой‑ то козел или антилопа, возможно джейран, но характерные признаки джейрана выражены слабо).

В чем здесь дело: в меньшей тщательности мастера при работе над менее заметным нижним фризом, или же главный мастер лишь предварительно наметил нижний фриз, а исполнял его другой, менее опытный? Или же и разметка, и исполнение нижнего фриза сделаны другим мастером? Что‑ то может проясниться лишь после тщательного сравнения окончательных изображений с предварительной разметкой, которая обнаружена на сосуде (Пиотровский 1994: 87–88). Второе и третье предположения кажутся более вероятными, так как ряд особенностей именно нижнего фриза находит продолжение и разработку в изображении животных на поверхности второго серебряного сосуда из Большого майкопского кургана, несомненно выполненного другим, менее опытным мастером, чем авторы верхнего и даже нижнего фризов первого сосуда.

При некотором различии между верхним и нижним фризами в уровне исполнения, они и композиционно и, видимо, сюжетно объединены общим замыслом. Особенно тесна связь между изображениями разных фризов, помещенных «внутри Двуречья» друг под/над другом и объединенных темой охоты хищника на копытное. Наиболее выразительно связаны между собой охотящиеся звери. Во‑ первых, в обоих случаях это кошачьи. Во‑ вторых, у нижнего хищника от уха вниз идет своеобразный «воротник», отделяющий голову от шеи; происхождение его прозрачно: у расположенного над ним льва от уха вниз свисает отдельная прядь гривы. Изображая нижнего, безгривого хищника, второй (? ) мастер скопировал механически эту прядь, дополнительно подчеркнув этим связь между двумя животными. Существенно, что в сделанных, видимо, позднее изображениях животных этот «воротник» становится обязательным признаком хищника. Такой же «воротник», только уже слившийся с ухом воедино, имеется у медведя на горловине сосуда; медведь по аморфности и неточности в изображении контуров фигуры и движения лапы сближается с животными нижнего фриза; еще позднее «воротники» – обязательная черта облика леопардов на втором сосуде (рис. 2: 2; рис. 4: 3).

Немаловажно, что у нижнего хищника не передана пятнистость, что также сближает его со львом. Вряд ли бы мастер упустил такой важный признак, если бы намеревался изобразить пятнистого леопарда или гепарда: ведь изобразил же он штриховкой внутри контура тела щетину на хребте у соседнего кабана! Показана пятнистость и у леопардов на втором сосуде. В связи с этим трудно отказаться от предположения, что по замыслу главного мастера (и заказчика? ) на сосуде должна была быть изображена охотящаяся пара: лев и львица. Этому противоречит лишь одна, но существенная деталь: у «львицы» слегка намечен мужской орган. Отметим, что мужские органы изображены у всех животных на сосуде, кроме медведя. Однако только у нижнего хищника этот орган намечен особенно слабо, как будто мастер был не уверен, нужно ли его изображать, настолько слабо, что на прорисовке у Фармаковского он вообще отсутствует (рис. 2: 1). В пользу нашего предположения говорит и то, что лев лишь преследует жеребца, тогда как «львица» (? ) хватает козла лапой и пастью. Это соответствует нормам львиной охоты, где активную роль играют львицы. Впрочем, возможно, здесь изображен леопард или гепард.

Животное, которое хватает этот хищник, Н. К. Верещагин (1959: 364, 444–448, рис. 185, 2) склонен определять как западнокавказского козла (capra caucasica). Сильно раскинутые в стороны и загнутые рога позволяют колебаться между двумя вариантами: здесь изображен либо эндемик Большого Кавказа западнокавказский козел‑ тур (capra caucasica), либо один из подвидов горного барана – например, переднеазиатский муфлон (ovis ammon orientalis) или близкий ему закавказский баран, встречающийся и в горах Малого Кавказа (ovis ammon gmelini). Однако относительно слабая закрученность рогов и высокая их посадка (они не опускаются до уровня спины) заставляют согласиться с Н. К. Верещагиным, что здесь все же скорее изображен западнокавказский козел Большого Кавказа (рис. 2: 2), судя по форме рогов, – его центральнокавказский вариант (capra caucasica caucasica).

Итак, весьма вероятно, что в обоих случаях хищники (из коих лев был распространен в Передней Азии) преследуют «местных» копытных, характерных для Северного Предкавказья и Большого Кавказа, что говорит как в пользу «местного» изготовления сосуда, так и в пользу предположения, что здесь изображено овладение или обладание неким «царем» (возможно, переднеазиатского происхождения) областью «Кавказского Междуречья».

В пользу производства найденных в Большом майкопском кургане ювелирных изделий в одной северокавказской мастерской аргументированно высказался еще М. И. Ростовцев (Rostovtsev 1922: 22–28). Даже то‑ гда, когда он находит сходство в способе изображения воды на сосуде из Большого майкопского кургана и на египетской булаве додинастического периода (рис. 7: 3), мы видим, что это не прямая аналогия, а лишь отдаленное сходство и что способ передачи воды «уголками» на майкопском сосуде совершенно уникален. По мнению М. И. Ростовцева, на первом сосуде из Большого майкопского кургана представлена и совершенно новая и уникальная «идея карты», сочетающей реки, море (озеро) и горы, «изображенные значительно более натуралистично, чем на египетских горшках», и «первая робкая попытка подчинить ландшафт фигурам». В итоге, исходя из анализа всего комплекса происходящих из кургана ювелирных изделий, но в первую очередь сосуда с горным ландшафтом, М. И. Ростовцев резюмирует, что в рассматриваемом случае речь идет не только о местном производстве, но что «мы доказательно имеем дело с новой ветвью великого художественного движения», синхронного додинастической эпохе Египта и Месопотамии. Весь произведенный нами анализ других шедевров Большого майкопского кургана лишь подтверждает эти выводы.

Уже отмечалось, что выразительная конкретика первого сосуда трансформировалась на втором в отвлеченную орнаментализированную композицию, выражающую абстрактную идею вселенной (Фармаковский 1914: 69). Трудно отделаться от впечатления, что мастер второго сосуда видел уже готовым первый (или какой‑ то очень сходный с первым экземпляр). Имеющие понятное и конкретное значение изобразительные мотивы первого сосуда орнаментализируются и схематизируются на втором. Так, двойная линия, испещренная «уголками», обозначающая на первом сосуде реки и направление их течения, на втором превращается в орнаментальный поясок у основания горла над фризом из животных (в какой‑ то мере этот поясок композиционно соответствует изображению гор на первом сосуде). Если мастер второго сосуда еще не утратил полностью представление о смысле этого мотива (что маловероятно в силу приблизительной одновременности обоих сосудов), то полоска может быть условным изображением либо некоей большой реки, либо водной стихии, окружающей «земной круг» (как эллинская река Океан), либо «небесной реки», дождевой влаги, готовой излиться на землю (рис. 4).

Нижняя округлодонная часть тулова второго сосуда отделена от верхней отчетливым изломом, отчего она приобретает форму сегмента шара. В самом ее центре – правильный круг из трех концентрических линий, а от него расходится трехъярусная двенадцатилепестковая розетка, по четыре лепестка в каждом ярусе, причем каждый лепесток внутри покрыт многочисленными изогнутыми линиями, повторяющими его очертания. Там, где края лепестков третьего яруса касаются излома, ограничивающего донную часть, пространство между ними заполнено горизонтальными линиями, параллельными линии излома. Над краем этой орнаментальной композиции на основной части тулова и размещен ряд идущих животных.

Как будет показано ниже, по первоначальному замыслу в этом ряду должно было быть четверо животных, образующих две сходные пары «хищник, хватающий копытное». Иными словами, в основу был положен тот же сюжет, что дважды повторен на первом сосуде внутри «Двуречья», ограниченного реками, морем и горами. Естественно предположить, что и на втором сосуде в схематизированном виде изображена та же композиция, т. е. охотящиеся на копытных хищники, расположенные между реками, превратившимися в одну непрерывную полоску воды под горловиною, и морем, изображенным в нижней части сосуда.

Напомним, что на дне первого сосуда изображено море в виде удлиненного круга, покрытого зигзагообразными линиями, передающими волнение, а вокруг моря движется ряд животных. Полагаем, что и на дне второго сосуда также изображено море. Только в отличие от первого сосуда, где внимание мастера было сосредоточено на горном пейзаже и соотнесенных с ним животных, а смысловой доминантой была дважды изображенная двуглавая гора над головами охотящегося льва и «отмеченного» быка, на втором сосуде горы отсутствуют вовсе, а внимание сосредоточено на подробно и композиционно безупречно изображенном море. Внутри моря выделен центр в виде круга в середине выпуклого дна. Полагаем, что расходящиеся из центра лепестки по четыре в каждом ярусе обозначают своего рода «розу ветров» на море с четырьмя основными (по сторонам света) и четырьмя промежуточными направлениями. Отметим, что сходные с этими лепестками орнаментальные композиции изображены на лбу четырех скульптурных бычков из Большого майкопского кургана, явно украшавших некую конструкцию (см. ниже), где бычки были ориентированы по четырем сторонам света. Поэтому вероятно, что лепестки на сосуде изображают ветры, дующие во все стороны света из некоего центра и поднимающие большие волны. Параллельные излому линии у края этой круговой композиции – это изображение морского прибоя с катящимися к берегу валами. Даже сама форма придонной части – сегмент шара – создает образ выгнутой поверхности моря, поскольку именно на море при движении уходящего за горизонт корабля шаровидность земли воспринимается визуально. А резкий излом на тулове сосуда – это граница между морем и сушей.

Бесспорно, подобные наблюдения и трактовки – это лишь система нарастающих вероятностей[14]. Но если, как нам представляется, наши наблюдения и ассоциации в отношении второго сосуда верны, то поражает такая «ориентированность на море». Изображения моря на обоих сосудах, сделанных не позднее рубежа IV–III тыс. до н. э., предвосхищают изображения круглого волнующегося моря на кикладских «сковородках» (зеркалах? ) 2700–2300 гг. до н. э., глубоко и тонко проанализированных Ю. В. Андреевым (1998: 270–271, рис. 1), и говорят о значении, которое море играло в жизни какой‑ то части создателей майкопской общности. Создается впечатление, что изображение на втором сосуде выражает позицию людей, которых восхищает море, увиденное как бы с гор, с ощущением его огромности и «выпуклости», с постоянно катящимися к берегу валами и иногда, по воле ветров, налетающими бурями. Напомним, что ряд поселений субстратного населения в составе майкопской общности был расположен именно на приморских холмах и склонах гор, обращенных к Черному морю (Мысхако, стоянки Воронцовской пещеры). При этом на поселении Мысхако обнаружены кости рыб, наконечник гарпуна и, что особенно важно, кости молодых дельфинов (Гей 1991б), что говорит о развитом морском промысле, а следовательно, о большой роли моря в жизни какой‑ то части этого населения, о близком знакомстве с его «розой ветров» и с его бурями.

Изображение ряда животных, идущих по берегу моря, во‑ первых, подчинено четырехчастной в основе композиции моря, во‑ вторых, развивает и превращает в канон некоторые особенности, отмеченные выше в изображении животных первого сосуда, особенно нижнего ряда (рис. 2 и 4). Видимо, как и на первом сосуде, мастер второго предполагал разместить в ряд только четырех животных. Но этот менее опытный мастер не произвел предварительной разметки изображений и допустил просчет. Видимо, каждое животное должно было размещаться над участками с горизонтальными линиями «прибоя», и в целом композиция должна была состоять из двух частей на тему «хищник преследует копытное». Вероятно, первым было нанесено изображение быка‑ тура и преследующего его леопарда. Оба животных точно соотнесены с участками горизонтальных линий моря. Однако следующий за хищником козел изображен несколько укороченным, и потому преследующий его барс размещен уже не над четвертым участком горизонтальных линий, а над внешним лепестком розетки. В результате между хвостом последнего леопарда и рогами изображенного первым быка остается пустое пространство, которое мастер вынужден заполнить пятой маленькой фигуркой еще одного козла, которого оказывающийся за ним бык как бы бьет по хвосту копытом, нарушая правило, так как остальные касаются хвоста впереди идущего мордой (хищные) или рогами (копытные). Четырехчастный принцип композиции, четко заданный розеткообразным морем, нарушен (рис. 4).

Мастер второго сосуда заимствует (возможно, опосредованно) из нижнего фриза первого сцену «хищник преследует копытное» как основополагающую, а именно – безгривого кошачьего хищника с «воротником», преследующего козла с рогами в фас. Заимствуются мотивы прикосновения морды хищника к хвосту копытного и протянутой вперед лапы хищника, причем последний распространяется и на копытных, отчего животные фриза превращаются в единообразно марширующих участников некоей церемониальной процессии. В целом животные второго сосуда выглядят «вялыми и исхудавшими» по сравнению с первым, что выдает руку мастера, сильного в орнаментальных композициях и слабого в изображении животных. Некая не вполне понятная линия преемственности намечается между рукой, окончательно прорабатывавшей изображения нижнего фриза первого сосуда (ученик мастера? ), и мастером второго сосуда (хотя по ряду деталей видно, что это разные художники). Отметим также заимствованный из фонда композиций первого сосуда мотив хищной птицы, соотнесенной с хищным зверем, и водоплавающей, соотнесенной с копытным.

Особенность второго сосуда также в том, что все животные представляют местную северокавказскую фауну (отсутствует лев), причем порода кошачьих конкретизирована их пятнистостью. Видимо, хищники, преследующие козлов, тяготеющих к высокогорным районам, это леопарды. Навряд ли это гепарды (Верещагин 1959; Пиотровский 1994), которым несвойственна охота высоко в горах. Массивные головы и кольцевидные пятна также говорят в пользу леопардов, так как у гепардов головы маленькие, а пятна – точечные. Единственный признак в пользу гепарда – подчеркнутая когтистость всех четырех лап (гепарды не вбирают когти). Однако символический и ритуализированный характер процессии снимает этот аргумент: выявленные когти, вероятно, подчеркивают «хищные намерения», как у всех восьми тигров Башадарского саркофага, идущих на выпущенных когтях. Впрочем, наш случай – чуть ли не древнейший и опять‑ таки «создает прецедент».

Отсутствие закрученности и высокая посадка изогнутых рогов на втором сосуде еще более убедительно, чем на первом, показывают, что художник имел в виду козлов‑ туров Большого Кавказа, а не баранов‑ муфлонов Передней Азии и Малого Кавказа. Дважды изображенные на втором сосуде высокогорные козлы вносят исподволь в его сюжет тему прямо не изображенных гор. Любопытно, что все леопарды и козлы второго сосуда лишены признака мужского пола (рис. 4).

Водоплавающая и хищная птицы на первом сосуде, довольно неопределенно соотнесенные соответственно с копытным и хищником, на втором непосредственно уселись – первая на мирного козла, а вторая на хищного леопарда, чем недвусмысленно включились в тему взаимодействия «хищного» и «мирного» начал в потоке жизни.

Сопоставление композиций в целом и отдельных их элементов на первом и втором серебряном сосуде из Большого майкопского кургана с несомненностью указывает не только на местное производство (под первоначальным воздействием искусства Ближнего Востока), но и на то, что в пределах короткого времени (1–3 поколения) художественный стиль, достигнув пика своеобразия и своего рода совершенства, стал развиваться в сторону схематизации и орнаментализации.

Ориентация орнаментальной композиции и животных по четырем сторонам света на втором сосуде перекликается с четырехчастностью еще одного, самого таинственного предмета, положенного рядом с царем в Большой майкопский курган. Это предмет, композиционную основу коего образовывали четыре составные серебряно‑ золотые трубки (или две такие и две просто серебряные) с насаженными на их нижнюю часть двумя серебряными и двумя золотыми быками (рис. 5; рис. 6: 2–6). Наряду с этими, имеются другие трубки без фигурок быков.

Эти трубки Н. И. Веселовской первоначально осмыслил (НА ИИМК РАН, РА, Ф. 1, 1896, Д. 204; Отчет Н. И. Веселовского… 1997: 46, рис. 7) как «предметы, которые можно признать за жезл, знамена или за знак власти (скипетр)». Судя по построению фразы, автор раскопок склонен был рассматривать трубки как части одного жезла или скипетра. Однако в подписи к рисунку трубки обозначены как «скипетры» (т. е. каждая из них – «скипетр»). В обработанном для печати тексте отчета он воздерживается от какой‑ либо интерпретации трубок с быками (Отчет Н. И. Веселовского… 1900). Б. В. Фармаковский предложил считать трубки с быками опорными палками балдахина, который несли над царем, а потом в сложенном виде положили рядом с ним, при этом он предполагает, что быки опирались ногами на руки несущих. Ю. Ю. Пиотровский именует в каталоге одну из них штандартом (1998: 244, рис. 304), но в каком смысле? Как флаг главы государства, поднимавшийся в месте его пребывания? Если так, то почему их несколько? Если рассматривать все трубки как части единого переносного предмета, символизировавшего освященную благодатью богов власть майкопского «царя», то можно условно называть его и «штандартом».

Интересную реконструкцию этого составного предмета дал М. П. Чернопицкий (1987). Он, несомненно, прав в том, что это был не балдахин и что трубки входили в состав какого‑ то более компактного сакрального предмета. Чрезвычайно интересно его предположение, что лежавшие в могиле у верхних концов трубок кремневые наконечники стрел крепились к этим концам и что в целом металлическая трубка с кремневым наконечником представляла сакрализованный образ устремленной вверх стрелы. Однако нельзя согласиться, что скрепленные в пучок трубки держались в одной руке и являлись барсманом (или чем‑ то подобным). Представить надетых на трубки четырех тяжелых бычков, каждый длиной (с рогами) 8, 5–9, 5 см, зажатыми в один пучок, удерживаемый в одной руке, – невозможно. Также маловероятно, что в данном случае имелся в виду мифологический образ «небесных быков», поражаемых стрелами героя‑ первопредка.

С реконструкцией М. П. Чернопицкого перекликается предположение А. Д. Столяра (1996), что лежавшие рядом с наконечниками стрел кремневые вкладыши‑ сегменты вставлялись в вертикальные прорези на верхних концах трубок (рис. 6: 6).

К сожалению, созданию вполне убедительной реконструкции препятствует отсутствие полной публикации всех материалов Большого майкопского кургана, основанной на тщательном их исследовании. Однако изучение всех доступных нам источников (НА ИИМК РАН, РА, Ф. 1, 1896, Д. 204; Отчет Н. И. Веселовского… 1900; 1997; Фармаковский 1914; Чернопицкий 1987; Пиотровский 1994; 1996; 1998; Столяр 1996 и др. ) позволяет предложить гипотетическую реконструкцию, которая покоится на следующих основаниях.

1. Можно не сомневаться, что нижние концы составных трубок, продетые сквозь тела быков, вставлялись и закреплялись в некоей горизонтальной опоре, на которую опирались ноги быков, и что трубки с быками представляли собой части одного предмета, главным признаками которого являются ориентированность по четырем сторонам света и устремленность вверх. Первое явствует из наличия четырех различных (хотя и сходных) быков (два золотых – два серебряных, два больших – два малых). На лбу всех быков помещены отличные друг от друга орнаментальные композиции, в основе которых лежит орнаментальный мотив, напоминающий разбегающиеся от центра в четыре стороны «лепестки» на розетке, – море второго сосуда (рис. 6: 1–5). Поскольку «лепестки» на головах быков направлены вперед, от загривка к морде, полагаем, что бычки были обращены головами вовне, на все четыре стороны света, иначе невозможно было бы рассмотреть орнамент на их головах, несомненно имеющий определенный смысл. Аналогия с сосудом предполагает и у этой четырехсторонней композиции некий центр. Вероятнее всего, исходя из обычной соотнесенности золота с солнцем, огнем и теплом, золотые быки означали направление на восток и юг, а серебряные – на север и запад. Более того, поскольку по максимальному сходству в деталях одну пару образуют большие быки (золотой и серебряный), а другую – малые (наблюдение Ю. Ю. Пиотровского), то естественно предположить, что первая пара обозначала две главные, определяемые восходом / заходом солнца стороны света (соответственно, восток и запад), а вторая – юг и север.

2. По данным Н. И. Веселовского и Б. В. Фармаковского, составных трубок было шесть[15]: две серебряные с золотой нижней частью, с золотыми быками, насаженными на нее, две серебряные с золотыми вставками и две серебряные целиком. В отношении того, как соотносились серебряные быки с двумя последними парами трубок, данные этих исследователей расходятся. Однако оба они сходятся в том, что золотые быки были насажены на золотые нижние части составных трубок, а серебряные – на серебряные части, т. е. последовательно соблюдалась соотнесенность золота и серебра с разными сторонами света.

М. П. Чернопицкий, видимо имевший возможность работать с коллекцией вещей из Большого майкопского кургана, сообщает: «Суммарная длина всех < …> частей и фрагментов составляет ныне не менее 750 см, плюс обломки. Длина же трубок, по Веселовскому, 103 см. Таким образом, в Эрмитаже находятся фрагменты восьми трубок…» (Чернопицкий 1987: 36). Однако реальная длина сохранившейся трубки, по Фармаковскому, – 112, 5 см; по Пиотровскому, – 112 см, следовательно, суммарная длина – свыше 750 см, по Чернопицкому, – лучше всего соответствует семи трубкам (суммарная их длина 784–787, 5 см), если допустить, что все трубки примерно равной длины. Упорное утверждение первых исследователей, что трубок было шесть, возможно, связано с тем, что имелось шесть особо оформленных серебряных наверший. Все это нуждается в проверке. Что‑ то определенное можно сказать лишь о четырех трубках с быками.

Устремленность вверх реконструируемого предмета подчеркивается высотой сохранившейся составной трубки, наличием на концах трубок сужающихся, устремленных вверх наверший, покрытых восходящим спиральным орнаментом; на торцовой стороне ряда наверший имеется отверстие (рис. 6: 6), в которое, видимо, вставляется еще какой‑ то наконечник из другого материала; не вставлялись ли в отверстия наверху трубок какие‑ то тонкие стержни с закрепленными на них кремневыми наконечниками стрел, найденными около наверший трубок (Чернопицкий 1987)?

 

Рисунок 5. Главное погребение в Большом майкопском кургане: 1 – рисунок Н. И. Веселовского; 2 – «штандарт» с быками на акварели Н. К. Рериха (деталь); 3 – прорисовка по акварели Н. К. Рериха

 

Чтобы приблизиться к пониманию конструкции исследуемого предмета, необходимо внимательно изучить положение всех его деталей, зафиксированное при раскопках. Опубликованный отчет Н. И. Веселовского грешит неточностями, наброски планов несколько противоречат друг другу. Однако кое в чем отчет, планы и опись предметов совпадают и не противоречат сведениям печатных публикаций, и, опираясь на письменное и графическое свидетельство единственного человека, который видел и как‑ то фиксировал открывшуюся картину, можно с известной вероятностью утверждать следующее.

Погребенный царь лежал скорченно на правом боку, возможно, полуоткинувшись на спину (рис. 5: 1, 3). Прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки, параллельно ему лежали трубки, нижние концы коих были на уровне его лица. Далее, за трубками у стены камеры, стояли золотые и серебряные сосуды, причем, судя по пропорциям на схематическом рисунке, ближе всего к трубкам и царю стояли рядом серебряный сосуд с горным ландшафтом и высокий золотой сосуд.

 

Рисунок 6. «Штандарт» из Большого майкопского кургана: 1 – гравированные орнаментальные композиции на головках литых быков, гипотетически ориентированные по сторонам света; 2 – большой серебряный бык; 3 – большой золотой бык; 4 – малый серебряный бык; 5 – малый золотой бык; 6 – трубка с надетым золотым быком, фрагменты наверший трубок, кремневые наконечники и сегменты; 7 – гипотетическая реконструкция основных элементов «штандарта» (основание его могло быть и круглым)

 

Странно, что при одинаковой ориентации и царя, и двух людей (жен или наложниц? ), погребенных в его ногах головой, вероятнее всего, на юг – юго‑ восток (Отчет Н. И. Веселовского… 1900), трубки с бычками направлены навершиями к ногам царя, а сами бычки головами в сторону ног, а ногами – в сторону его головы. Навряд ли бы столь важный предмет был положен столь небрежно, с игнорированием ориентации верх‑ низ.

Не может быть случайным, что только этот самый богатый и сложный по конструкции, а следовательно, максимально сакрализованный и «престижный» предмет лежал на расстоянии протянутой руки от царя. Все становится на свои места, если предположить, что первоначально предмет был не положен, а поставлен. Тогда его основание с опирающимися на него быками находилось прямо против лица царя, и если бы тот открыл глаза, то первое, что он бы увидел, был бы этот таинственный предмет. Вероятно, в нижней части этого «штандарта» имелась какая‑ то рукоятка (рукоятки? ), за которую его переносили и за которую царь мог взяться или хотя бы коснуться ее рукой.

Материал, из которого была сделана подставка, куда впускались нижние концы трубок и на которую опирались ноги быков, был недолговечным и подвергся разрушению. Скорее всего, как нам представляется, этим материалом могло быть дерево, но, для того чтобы оно не резко отличалось цветом и фактурой от остальных частей, оно должно было быть хотя бы частично обито серебром или золотом. В отчете Н. И. Веселовского сразу вслед за описанием трубок с быками отмечено: «…по всему этому участку гробницы шли тонкие полосы серебра, обивки какого‑ то деревянного предмета (№ 22), иногда эта обивка сохраняла гвозди (№ 23)» (Отчет Н. И. Веселовского… 1997: 46). То же повторяется в «Списке предметов» под № 22, 23. И на рисунке Н. И. Веселовского (рис. 5: 1), и на рисунке Н. К. Рериха (рис. 5: 2, 3) трубки лежат параллельно и компактно на очень небольшом расстоянии друг от друга (около 20 см? ), так что ширина (диаметр? ) основания, в котором они закреплялись и на которое опирались ноги быков, вероятно, не превышала 25 см. На рисунке Н. И. Веселовского, крайне схематичном, фигурки быков лежат не на одном уровне, а одна под другой. Этот момент подчеркнут на рисунке Н. К. Рериха (рис. 5: 2, 3), где два более светлых (на одноцветной репродукции) быка лежат рядом на уровне подбородка царя, а два более темных – на некотором расстоянии от первых, рядом друг с другом и на уровне средних ребер. Различная окрашенность быков говорит о том, что одна пара – из золота, а другая – из серебра. Так и должно было быть, если предмет был поставлен вертикально против лица царя, а быки на нем были ориентированы по сторонам света: при падении «штандарта» в сторону ног царя одна пара быков и должна была оказаться ближе к его голове.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: