 |
Из Москвы в петербург и обратно
|
|
|
|
ОГЛАВЛЕНИЕ
ОТ АВТОРОВ………………………………………………………4
«РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС»
КАК ПУТЕШЕСТВИЕ
ИЗ МОСКВЫ В ПЕТЕРБУРГ И ОБРАТНО……………………..5
НОЧЬ ПОД РОЖДЕСТВО В ПАЛАТЕ № 6
(О СТИХОТВОРЕНИИ
«НОВЫЙ ГОД НА КАНАТЧИКОВОЙ ДАЧЕ»)………………..12
СУЕТА, ПУСТОТА И ЗВЕЗДА В СТИХОТВОРЕНИИ
«24 ДЕКАБРЯ 1971 ГОДА»……………………………………..19
«РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЗВЕЗДА»:
ТЕКСТ И ПОДТЕКСТ…………………………………………….26
МОЛЧАНИЕ МЛАДЕНЦА:
О СТИХОТВОРЕНИИ «БЕГСТВО В ЕГИПЕТ» (2)………….32
ОТ АВТОРОВ
В этой небольшой книжке предпринята попытка взглянуть на рождественские стихи Иосифа Бродского как на своего рода вехи, которыми, начиная с 1961-го года, почти ежегодно отмечался путь поэта. Метафора самого Бродского: «Что-то вроде дисциплины... Как человек, который каждый год фотографируется, чтобы узнать, как он выглядит»[1].
Из двадцати трех рождественских стихотворений поэта для подробного разбора было отобрано пять: два ранних стихотворения, два поздних и одно, которое кажется нам переломным стихотворением от раннего к позднему периоду творчества Бродского. Избегая поспешных предварительных выводов, отметим всё же, что последовательный разбор пяти рождественских стихотворений поэта, на наш взгляд, позволяет осторожно говорить об эволюции отношения автора «Рождественского романса» и «Рождественской звезды» к христианству: от предельно личного и страстного к подчеркнуто объективированному. Поздний Бродский избегал попадать в кадр, сам предпочитая выступать в роли фотографа.
Посвятить свою работу мы бы хотели нашим детям: Лизе и Филе.
«РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС»
КАК ПУТЕШЕСТВИЕ
ИЗ МОСКВЫ В ПЕТЕРБУРГ И ОБРАТНО
|
|
|
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС
Евгению Рейну, с любовью
Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
по желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних,
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый год по темно-синей
волне средь шума городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будут свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
28 декабря 1961 [2]
Какую «ночную столицу» описывает Бродский в «Рождественском романсе»? На первый взгляд, этот вопрос выглядит почти абсурдным. Стихотворение густо насыщено характерно московскими топонимами и реалиями. В первой строфе появляется Александровский сад; во второй – упоминается Ордынка[3]; а в четвертой строфе говорится о «мгле замоскворецкой». Думается, не будет натяжкой предположить, что строка «и пахнет сладкою халвою» опирается на вполне конкретное «обонятельное» впечатление: неподалеку от Замоскворечья располагается кондитерская фабрика «Красный Октябрь». Всё это позволяет даже заглавие разбираемого стихотворения понять как отчасти каламбурное, провоцирующее читателя вспомнить не только о празднике Рождества, но и о названии одного из московских бульваров (находящегося в относительной близости к Замоскворечью).
|
|
|
Однако сквозь облик нынешний столицы в «Рождественском романсе» отчетливо проступают черты «столицы, переставшей быть таковою»[4].
Само посвящение «Рождественского романса» ленинградцу с именем Евгений (и «речной» фамилией Рейн)[5], вкупе с многочисленными «речными» образами стихотворения, возможно отсылает читателя к классической петербургской поэме «Медный всадник». И уже совершенно очевидным кажется то обстоятельство, что ночная Москва какой она предстает в стихотворении Бродского:
Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц...
чрезвычайно напоминает Петербург, каким он описывался создателями петербургского мифа – Пушкиным, Гоголем, Достоевским, Андреем Белым... Почти прямой цитатой из Достоевского выглядит строка о «желтой лестнице печальной» из четвертой строфы «Рождественского романса».
Но и этого мало. Обратившись к начальным строкам нашего стихотворения, вспомним, что вплоть до 1918-го года «Александровским» именовался Адмиралтейский сад в центре Петербурга. Так что «кораблик негасимый», плывущий в стихотворении Бродского над кремлевской стеной Москвы – это позолоченный флюгер-»кораблик» на здании Главного Адмиралтейства (один из наиболее распространенных символов Петербурга/Ленинграда – эмблема Ленфильма).
Две столицы в «Рождественском романсе» объединяются мотивом «полночного поезда новобрачного». Как подсказала нам Н.Б. Иванова, речь у Бродского идет о знаменитой «Красной стреле», которая в полночь отправлялась в путь с Ленинградского вокзала в Москве и с Московского – в Ленинграде.
Двоящийся образ «ночной столицы» идеально воплощает в себе главную тему «Рождественского романса»: тему иллюзорности, призрачности окружающей действительности. Двоятся, ускользают от однозначного истолкования и остальные мотивы стихотворения. Прежде всего, это относится к ключевым для «Рождественского романса» мотивам реки и луны.
|
|
|
Хотя слова «река» и «луна» ни разу не употребляются в стихотворении Бродского, вся образность стихотворения вырастает именно из этих двух слов.
Традиционное изображение российской столицы как города на Неве, Бродский дополняет изображением советской столицы как города на Москве-реке. Кажется весьма вероятным, что поэт остановил свой выбор на Замоскворечье, в первую очередь, потому, что этот район группируется вокруг реки и ей обязан своим именем. В частности, чтобы кратчайшим путем попасть из Александровского сада (описанного в первой строфе) на Ордынку (куда уезжает такси во второй строфе) необходимо пересечь Москву-реку через Большой москворецкий мост (в скобках отметим, что московский Александровский сад был разбит на месте заключенной в трубу реки Неглинки).
Избегая прямых упоминаний о Неве и о Москве-реке в своем «Рождественском романсе», поэт зато вовсю пользуется «речными» и «корабельными» образами. С «кораблика», который «плывет в тоске необъяснимой» стихотворение начинается. Мечтой о том, что «жизнь», подобно кораблю, «качнется вправо,/ качнувшись влево», стихотворение завершается. В промежутке между этими двумя кораблями всё в стихотворении тоже«плывет»(глагол, повторяющийся в 6-ти строфах 8 раз)[6] или, как в пятой строфе, – «льется» (и сочится? См. в этой же строфе: «Ночной пирог несет сочельник...»). «Пловцом печальным», «пловцом в несчастие»в финале «Рождественского романса» предстает сам «Новый год», плывущий «по темно-синей/ волне».
Луна так же, как река вводится в предметный мир «Рождественского романса» посредством намеков и недомолвок. Первая строфа стихотворения начинается с загадки, которую, впрочем, довольно просто отгадать. «Ночной кораблик негасимый/ из Александровского сада», плывущий «среди кирпичного надсада» – в сознании москвича ассоциируется, конечно же не с Вечным огнем (который был зажжен лишь в 1967 году) и не со зданием Манежа, своими очертаниями отдаленно напоминающим гигантский желтый корабль (но не «кораблик»), а именно с луной[7]. В строках «ночной пирог несет сочельник/ над головою» (5-я строфа)[8]легко опознать еще одно замаскированное ее изображение, особенно если вспомнить о «кулинарном» заглавии стихотворения Бродского 1964 года «Ломтик медового месяца». Приведем также строки из рождественского стихотворении Анны Ахматовой «Бежецк» (1921): «И серп поднебесный желтее, чем липовый мед». А словосочетание «дворник круглолицый» (3-я строфа «Рождественского романса») позволяет внимательному читателю вспомнить о знаменитом пушкинском уподоблении круглого лица «глупой луне» на «глупом небосклоне».
|
|
|
Отметим, что тема медового месяца, восходящая к присутствующему за кадром стихотворения образу луны, активно разрабатывается в «Рождественском романсе». Так, эпитет «пчелиный» употреблен во второй строфе стихотворения Бродского отчасти как сходный по звучанию с эпитетом «печальный», отчасти – как продолжающий тему медового месяца. В предыдущей строфе медовую тему намечал образ «желтой розы»; в следующей появится «поезд новобрачный»; а в предпоследней строфе «Рождественского романса» встречаем метафору «мед огней вечерних». Картиной воображаемого свадебного пира («льется мед», «пахнет сладкою халвою») завершается пятая строфа стихотворения, причем «сочельник», подобно официанту, «несет над головою» «ночной пирог»луны (ассоциацию подкрепляют предшествующие строки пятой строфы, где возникает образ белых перчаток официанта: «морозный ветер, бледный ветер/ обтянет красные ладони»).
Попытавшись ответить на закономерный вопрос, почему «главной героиней» рождественского стихотворения Бродского оказывается не звезда, а луна, решимся на рискованное предположение: поскольку луна в «Рождественском романсе» плывет «среди кирпичного надсада» кремлевской стены – в роли ее соседки выступает как раз звезда, но звезда не та, не рождественская звезда[9]. Но ведь и «темно-синяя волна», столь выразительно и зримо изображенная в шестой строфе стихотворения – это волна сугубо метафорическая. Реальная Москва-река в конце декабря 1961-го года была скована льдом: в ночь с 27-го на 28-ое число температура воздуха в Москве, согласно газетной информации, упала до двадцати одного – двадцати трех градусов ниже нуля (См., например,: Вечерняя Москва от 29 декабря 1961 г. – С. 1).
Тему взаимоналожения нынешнего и минувшего (еще одно двоение) привносит в стихотворение и строка «такси с больными седоками», где вполне современное название средства передвижения соседствует с вполне архаичным именованием пассажиров. «Такси с больными седоками» в стихотворении Бродского, подобно машине времени, перемещается из сегодняшнего дня во вчерашний. С точки зрения человека из прошлого («седока») новые, построенные в советскую эпоху дома – это «мертвецы», которые «стоят в обнимку» с привычными глазу старого москвича ордынскими «особняками».
|
|
|
Горький итог стихотворения подводится трижды повторяющимся в финальной строфе «как будто»:
Твой Новый год по темно-синей
волне средь шума городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будут свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево[10].
Надежды на это «как будто» столь же иллюзорны, как иллюзорны в «Рождественском романсе» Москва и Петербург, река и луна, как иллюзорным для значительной части населения Советского Союза был сам праздник Рождества, который подменялся встречей очередного Нового года.
А о Рождестве жителям СССР напоминали, как правило, лишь для того, чтобы обличить мишурные блага и лицемерие западной цивилизации. Только несколько примеров, из множества напрашивающихся: в «Московской правде» от 27 декабря 1961 г. был опубликован фельетон А. Александрова «Марципановое счастье и новогодняя действительность»; в «Труде» от 26 декабря 1961 г. – анонимная разоблачительная заметка «Рождественский «фейерверк» ультра».
|
|
|
