 |
Как важно уметь гипнотизировать
|
|
|
|
— Головешка, а вон твой папец!
Инженер Вольдемар Игнатьевич Головешкин повсюду появляется не иначе как с рюкзаком. С рюкзаком на работу. В театр тоже с рюкзаком — заядлый турист. Уже чего-то за спиной нехватает, если без рюкзака, и руки всегда свободные для текущих дел.
Все это бы ничего — и жена приспособилась, рюкзак так рюкзак, кому мешает рюкзак?..
Только вот сын Вольдемара Игнатьевича, шестиклассник Валера Головешкин, с рюкзаком по примеру папы ходить никак не желает.
И стесняется своего папы, когда, например, он является с рюкзаком в школу, на родительский актив.
— Головешка, а чего твой папец с рюкзаком? Он турист, да? Или интурист? — любопытствует Редискин, въедливый приставала.
— Альпинист, — бурчит Головешкин, краснея. И тут же понимает, что зря он спорол эту ерунду.
— Уй-я, альпини-ист! Иди врать-то! Альпинисты в горах живут.
— На Эверест ходит. Килимандж-ж-жаро, — мечтательно комментирует классный конферансье Славка Бубенцов. — Пр-рошу записываться на экскурсию.
Все. Килиманджаро. Головешкин мало что всегда был Головешкой, теперь еще и Килиманджаро, отныне и вовеки веков! Килиманджаро — хвост поджало… А через неделю уже пришлось ему стать просто Килькой.
Головешкин Валера не силен и не слаб, не умен и не глуп. Особых склонностей не имеет, техникой интересуется, но не очень. Серенький, неприметный, тихий. Он и хочет этого — быть просто как все, не выделяться, потому что стоит лишь высунуться, на тебя обязательно обращают внимание, а он этого страшно стесняется, до боли в животе.
В детском саду немного заикался, потом прошло…
— Килька, а твой опять с рюкзаком. Опять на Ересвет собрался?
Или на тот свет?
Ну так вот же тебе, наконец, получай, редиска поганая!
|
|
|
Растащили. Редискин против Головешкина сам по себе фитюлька, но зато у него оказалось двое приятелей из восьмого, такие вот лбы…
Идет следствие по поводу изрезанного в клочки рюкзака, останки которого обнаружены уборщицей Марьей Федотовной на соседней помойке.
— Ты меня ненавидишь, — тихо и проникновенно говорит Вольдемар Игнатьевич, неотрывно глядя сыну прямо в глаза. — Я знаю, ты меня ненавидишь. Ты уже давно меня ненавидишь. Ты всегда портишь самые нужные мои вещи. Ты расплавил мои запонки на газовой горелке. Это ненависть, самая настоящая ненависть. А что ты сделал с элекробритвой? Вывинтил мотор для своей… к-кенгуровины!.. (Так Валера назвал неудавшуюся модель лунохода.) Теперь ты уничтожил мой рюкзак. Т-такой рюкзак стоит шестьдесят рублей. Ты меня ненавидишь… Ты ненавидишь… (Телесные наказания он принципиально не применяет.) "Гипнотизирует, — с тоской понимает Головешкин, не в силах отвести взгляда. — Гипнотизирует… Как удав из мультфильма… Вот только что не ненавидел еще… нисколечко… А теперь… Уже…
Не… На… Ви…"
— НЕНАВИ-И-ЖУ! — вдруг кто-то истошно выкрикивает из него, совершенно без его воли. — Дд-а-а-а!!! Ненави-и-ижу!!! И рюкзак твой!! Ненавиж-ж-жууу!!!
И за… И бри… И Килиманджа-жж… He-нави!.. Нена… Не-на-на…
Лечить Валеру привела мать. Жалобы: сильный тик и заикание, особенно в присутствии взрослых мужчин. Нежелание учиться, невнимательность, непослушание…
Не требовалось большой проницательности, чтобы догадаться, что Валера и меня готов с ходу причислить к разряду Отцов, Ведущих Следствие, ведь детское восприятие работает обобщенно, да и не только детское…
Нет-нет, никакого гипноза. Три первых сеанса психотерапии представляли собой матч-турнир в настольный хоккей, где мне удалось проиграть с общим счетом 118:108 — учитывая высокую квалификацию партнера, довольно почетно. Потом серия остросюжетных ролевых игр с участием еще нескольких ребят, каждый по своему поводу… Я играл тоже, был мальчиком, обезьяной, собакой, подопытным кроликом, роботом, а он всегда только человеком и только взрослым, самостоятельным, сильным. Был и альпинистом, поднимался на снежные вершины, без всякого рюкзака…
|
|
|
Играючи, косвенно и раскрутилась постепенно вся эта история.
Новый оранжевый рюкзак Вольдемар Игнатьевич купил себе в следуюущую получку. С ним и явился ко мне в диспансер, прямо с работы, пешком, спортивный, подтянутый.
— Спасибо, доктор, за вашу п-помощь, заикаться стал меньше Валерка, вроде и с уроками п-получше. Я тоже заикался в детстве, собака испугала, потом п-прошло, только когда волнуюсь… Спасибо вам. Только вот что делать? Эгоист растет, т-тунеядец. Не знает цены труду, вещи п-портит, ни с чем не считается. Вчера телефон расковырял, теперь не работает, импортный аппарат. Спрашиваю: "Зачем?" Молчит. "Ты что, — спрашиваю, — хотел узнать, откуда звон?" А он: "Я и так знаю". Ну что делать с ним? Избаловали с п-пеленок, вот и все нервы отсюда. Наказывать нельзя, а как воздействовать? П-подскажите.
— Вы преувеличиваете мои возможности, Вольдемар Игнатьевич. Мое дело лечить. Ваше дело воспитывать, а мое лечить…
— Вы п-психолог, умеете гипнотизировать. Я читал, гипноз пприменяют в школах, рисовать учат, овладевать… Отличная вещь. Если бы немного…
— Если вас интересует гипноз как средство воспитания сознательной личности, а заодно и сохранения имущества, то п-проблема неразрешима. Я, между прочим, тоже в детстве немного страдал… Знаете что? Вот этот ваш рюкзак, отличная вещь… Вы бы не могли с ним расстаться?
— К-как расстаться? А, в раздевалку? Я сейчас…
— Нет, нет, вы не так поняли. Оставьте его здесь. Мне в аренду, по-дружески, под расписку… На полгода, не меньше.
(Этот случай в ряду прочих послужил поводом для бесед о детской внушаемости.)
ЗНАЮ, ЧТО НЕ ЗНАЮ
— Подождите, одну секунду, забыл сказать… СДЕЛАЙТЕ ПОПРАВКУ НА ТО, ЧТО Я НЕ ГОСПОДЬ БОГ. Я понятно выразился?..
Момент, сбивающий с толку. В энном проценте случаев, давая совет, желаю, чтобы меня не послушались.
Три недели назад мать одиннадцатилетнего Гриши Д. пришла посоветоваться, отправлять ли сына на лето в пионерлагерь. Лагерь с неплохой репутацией, обычного типа. А мальчик не очень обычный: потолще других и расходящееся косоглазие, за что получил прозвище Арзамас ("Один глаз на вас, другой в Арзамас").
|
|
|
Одно время и ногти грыз, и чуть что — истерики…
Основное страдание: человекобоязнь. Не умеет и не любит общаться. Притом обожает животных, неплохо учится, многое понимает не по возрасту глубоко. И все-таки с двумя товарищами находит общий язык, только вот не со всеми… Да и разве со всеми можно? "Один на вас, другой в Арзамас…"
Но в жизни-то надо привыкать — пусть не дружить, но жить и как-то общаться… Чем раньше, тем лучше.
Так я подумал (да и сейчас так же думаю) и, приняв во внимание, что за последний год Гриша окреп и физически и морально, адаптировался в моей игровой группе, уже и в секции вольной борьбы начал заниматься, решительно посоветовал:
— Отправляйте.
Гляжу, мама расстроилась. Видимо, она хотела другого совета.
— Понимаете… Он… Прямо не говорит… Боится он лагеря.
— Боится, понятно. А все-таки отправляйте. Пора, пусть привыкает.
— Доктор, мне так его… В школе, сами знаете, мало радости. Отец тоже не понимает… Я уж стараюсь… Внушаю, что он будет чемпионом, самым…
— Не перестарайтесь, мой вам совет. Приготовите к райским кущам, а жизнь… (Увы, сбывшееся пророчество.)
— Да, но ведь он уже… Детство кончается, как же без веры в лучшее. Что же, сызмальства подрезать крылышки?
— Наоборот, укрепляйте. Для этого и приходится выталкивать из гнезда.
Вытолкнули.
Сегодня узнал обо всем в подробностях.
Из лагеря он сбежал на восьмые сутки. Не понравился вожатому, не понравился всем или только двоим-троим… Два дня пропадал без вести — заплутался где-то, ночевал на автобусной остановке. Когда вернулся, грязный, измотанный, на себя не похожий, был тут же выпорот отцом и заболел воспалением легких.
Три года лечения насмарку.
— Вы все правильно советовали, доктор, но так нехорошо вышло.
— Да, я советовал правильно, но лучше бы я дал неверный совет. Я поддался гипнозу своего опыта и пренебрег вашей интуицией; я прав в девяти случаях из десяти или в девяноста из ста — а вы правы в своем. Теперь я опять знаю, что ничего не знаю. Ничего этого я не сказал…
|
|
|
ПОДОЖДИ, КРАСНЫЙ СВЕТ
Вчера вечером, выйдя из диспансера, встретил Ксюшу С. Вел ее с пяти лет до одиннадцати — некоторые странности, постепенно смягчившиеся. (Мать лечилась у меня тоже.)
Года три не появлялась. Бывший бесцветный воробышек оказался натуральной блондинкой, с меня ростом.
— Здрасьте.
— Ксюша?.. Привет. Кстати, сколько сейчас… Мои стали.
— Двадцать две девятого.
— Попробовать подзавести… А где предки?
— Дома. Опять дерутся из-за моего воспитания.
— А что же не разняла?
— Надоело.
— Понятно. Ну пошли, проводишь? Мне в магазин. Ты сюда случайно забрела?
— Угу.
— Подожди, красный свет… А помнишь, кукла у тебя была… Танька, кажется?
— Сонька.
— Мы еще воевали, чтобы тебе в школу ее разрешили…
— Я и сейчас еще. Иногда…
— Жива, значит, старушка. Заслуженная артистка.
— Уже без рук, с одной ногой только. И почернела. Я ее крашу… Хной.
Плачет.
— Ксюша. Ну расскажи.
— Ничего… Ничего не понимаю… Школу прогуливаю… Не могу… Развелись, а все равно еще хуже, никогда не разъедутся… Каждый день лаются. Мама кричит, что положит в больницу или сама ляжет. Папа сказал, что я расту… таким словом прямо и сказал, а у меня один Сашка, они его и не видели… Мы с ним только в лагере, и не целовались, и ничего… Только письмо одно написал и звонил два раза, один раз папа подошел, а другой мама, и не позвала… А другие звонки — парни какие-то и девчонки, доводят… Один раз отец подошел, а они: "Ваша Ксения… в воскресенье". Трубку бросил, смотрел страшно, а потом как заорет. И слово это самое повторил…. И ударить хотел… А в другой раз сама подошла, и как закричит кто-то: "Ча-а-ай-ник!" — и трубку повесили. Я знаю, это Архимов, из нашего дома, ему уже восемнадцать, он мне два раза уже… Один раз из лифта не выпускал. "Ты, сказал, уже раскупоренная бутылочка, по тебе видно…" А что видно?! Что? Что?
— Ну, Ксюша… Ну ты же знаешь. Это же все ерунда, Ксюша, это все чушь собачья. Ты взрослая, все понимаешь… Архимов этот дурак, скотина. А папа… он просто устал. И мама нездоровая, ты понимаешь… Ты уже красивая стала, Ксюша.
— Собаку так и не завели… В больницу…
— Никакой не будет больницы, я тебе обещаю. А в школу ты ходить можешь. А папу с мамой мы успокоим, помирим, вразумим как-нибудь… Хоть сейчас, хочешь? Зайдем?..
— Лучше потом… Вам в магазин… Лучше я с вами, вам в продуктовый, да?
|
|
|
Весь дальнейший наш разговор шел главным образом об артистах современного кино и о знаменитом певце… Пока подошла очередь за кефиром, меня успели порядочно просветить.
— Я им напишу две записочки, каждому персонально, ладно?.. Приглашения… Вот черт, опять ни одной бумажки… На рецептурных бланках, сойдет?.. Так… Это маме… А это папе.
— Лучше в почтовый ящик. Поправила волосы взрослым жестом.
Из-за моего воспитания тоже велись сражения, некоторые я наблюдал. Это смахивало на то, как если бы хирурги на операции, не поделив кишку или кусок сердца, поссорились, забыли о больном и начали тыкать друг в друга скальпелями. Больной меж тем, быстренько собрав внутренности, спрыгивал с операционного стола погонять в футбол…
"Я — САНГВИНИК"
…Пока Д. С. ведет прием, разгребаю письма.
"Здравствуйте, В. Л. пишу вам как психиатору и публецисту…" Приходится наводить орфографическую косметику. Попытаемся сохранить хотя бы кое-что из стилистики.
"…Для начала я должен описать кратко свою жизнь, чтобы понять свою существенность.
По характеру я — сангвиник. Мне говорят, что у меня есть талант, который я хороню заживо, но суть дела не в этом. Сначала об обстановке…
Мать у меня женщина тихая, и если бы не порок сердца да ссоры с отцом из-за всякой ерунды, она бы не расстроила нервы… Я с детских лет был довольно правдивым и честным. За первые семь лет только два раза подрался. Один раз мне исцарапали лицо, это ерунда, я тоже не остался в долгу, хотя ревел от злости на себя. Но второй случай… Лица того мальчишки не помню, но помню горку, крик, кровь на лбу… Помню, как он дразнил меня и валял, доведя до критерия злобы. Помню бегущую фигурку в свитере и штанах… Он остановился около горки, и в этот миг на глаза мне попалась гармошка, вернее, ее обломок, и я швырнул им в него. Меня ругала воспитательница, била по губам за то, что я назвал ее дурой. Била она меня и раньше. После этого случая я презирал ее.
Пошел в школу… Прошло два года, и началась полоса неудач. Я попался на воровстве, да-да. Случилось это так. Я пошел за молоком, взяв бидон и сумку. Разливного молока не было, я взял бутылочное и вылил в бидон, а бутылки положил в сумку. Подошел к кассе. Кассир-контролер спросила, что у меня в бидоне. Я ответил, что молоко, она меня отпустила, но спохватившись, остановила. Посмотрела в сумку и увидела бутылки. Не знаю почему, я сказал, что купил в другом магазине… Возможно, потому, что мечтал объесться мороженым, а возможно, потому, что она сказала, что я вор, я пытался защититься…
С этого дня отношения в семье изменились. Меня стали бить. Били жестоко, но я все равно делал все наперекор, воровал деньги из шкафа, пряники, пирожные в магазинах. Перешел в другую школу. Здесь вот и началось. Все беды — игра на деньги…
Я дружил с одной девчонкой, но дружбу она выжгла в сердце моем раскаленным кинжалом. Началось это так: мы играли на улице, и она ударила меня резиновыми прыгалками, когда я сказал, что она не поборет меня. Я хотел ударить ее, но что-то меня остановило, не смог… Обозвала меня дураком и ушла. Дома отец сказал, что я сам виноват. Мост, соединявший меня с ним, раскололся. Я потерял Веру в него… Позже, играя с той же девчонкой, я случайно ее ударил. Прибежала ее мать, крича, что у нее синяк, чуть не до крови. Меня жестоко избили. А на другой день она заявила, что ей ни капли не было больно… В тот день термоядерным взрывом уничтожены мосты между мной и моими родителями. Между нами теперь каменная пропасть, голые скалы!!!
Дела в школе обстояли еще хуже. Не знаю, за что меня били. Из меня сделали козла отпущения, это продолжалось 6 лет… Хотел уехать на север сплавлять лес. Трудно, знаю!.. В комиссии по делам несовершеннолетних мне сказали, что все устроится. А через два дня пришли к нам домой из горисполкома и спросили, почему у непьющих родителей такой сын, не глупой ли я…
После нового года со мной случилось то, что должно было случиться. Из меня снова хотят сделать козла отпущения, но я уже никого и ничего не боюсь. Теперь если я стану драться, то я убью того, с кем буду драться. Он будет бить меня не один, но что-то говорит мне, что я его убью, мой организм и подсознание знают об этом. Не хожу в школу 10 дней. Не боюсь убийства, нет! Я боюсь другого: испачкать руки об эту мразь. Нет, я не сумасшедший, я никогда не болел ни одним психическим заболеванием. Я сангвиник.
Сижу и думаю: печка прогорела. И тут же ответ: ну и черт с ней, жизнь горит… ВЫ ДОЛЖНЫ ПОНЯТЬ".
МАЛЫЙ И БОЛЬШОЙ МИР
(Перевод с детского) Помните ли?
Сперва эта кроватка была слишком просторной, потом как раз, потом тесной, потом ненужной.
Но расставаться жалко…
И комната, и коридор были громадными, полными чудес и угроз, а потом стали маленькими и скучными.
И двор, и улица, и эта вечная на ней лужа, когда-то бывшая океаном, и чертополох, и три кустика за пустырем, бывшие джунгли…
Помните ли времена, когда травы еще не было, но зато были травинки, много-много травин, огромных, как деревья, и не похожих одна на другую? И сколько по ним лазало и бродило удивительных существ — такие большие, такие всякие, куда они теперь делись?
Почему все уменьшается до невидимости?
Вот и наш город, бывший вселенной, стал крохотным уголком, точкой, вот и мы сами делаемся пылинками… Куда все исчезает? Может быть, мы куда-то летим?
Отлетаем все дальше — от своего мира — от своего уголка — от себя…
…Тьмы, откуда явился, не помню.
Я не был сперва убежден, что ваш мир — это мой мир: слишком много всего… Но потом убедился, поверил: этот мир — мой, для меня. Он большой, и в нем есть все, что нужно, и многое сверх того. В нем можно жить и смеяться — жить весело, жить прекрасно, жить вечно!
Если бы только не одна штука, называемая "нельзя"…
ЭТОТ МИР НАЗЫВАЛСЯ ДОМОМ. И в нем были вы — большие, близко-далекие, и я верил вам.
Никого не было между нами — мы были одно.
А потом что-то случилось. Появилось ЧУЖОЕ.
Как и когда — не помню; собака ли, с лаем бросившаяся, страшилище в телевизоре или тот большой, белый, схвативший огромными лапищами и полезший зачем-то в рот: "А ну-ка, покажи горлышко!"
Вы пугали меня им, когда я делал «нельзя», и я стал его ждать, стал бояться. Когда вы уходили, Дом становился чужим: кто-то шевелился за шкафом, шипел в уборной…
Прибавилось спокойствия, когда выяснилось, что Дом, мир мой и ваш, может перемещаться, как бы переливаться в Чужое, оставаясь целым и невредимым, — когда, например, мы вместе гуляли или куда-нибудь ехали. С вами возможно все! Чужое уже не страшно, уже полусвое.
Как же долго я думал, что мой Дом — это мир единственный, главный и лучший — Большой Мир! А все Чужое — пускай себе, приложение, постольку поскольку… Как долго считал вас самыми главными и большими людьми на свете!
Но вы так упорно толкали меня в Чужое, отдавали ему — и Чужого становилось все больше, а вас все меньше.
Когда осваиваешься — ничего страшного, даже без вас. Есть и опасности, зато интересно. Здесь встречали меня большие, как вы, и маленькие, как я, и разные прочие.
Говорили и делали так, как вы, и не так…
Школа моя — тоже Дом: строгий, шумный, сердитый, веселый, скучный, загадочный, всякий — да, целый мир, полусвой, получужой. Среди моих сверстников есть чужие, есть никакие и есть свои. Я с ними как-то пьянею и забываю о вас…
Почему мой Дом с каждым годом становится все теснее, все неудобнее, неуютнее?
Почему вы год от году скучнеете?
Да вот же в чем дело — наш Дом — это вовсе не Большой Мир, это маленький! Только один из множества и не самый лучший…
Вы вовсе не самые большие, не самые главные. Вы не можете победить то, что больше вас, вам не увидеть невидимого. Вы не можете оградить меня от Чужого ни в школе, ни во дворе, ни даже здесь, дома, вон его сколько лезет, чужого — из окон, из стен, из меня самого!.. А у вас все по-прежнему — все то же «нельзя» и "давай-давай"…
Не самые большие — уже перегнал вас, не самые сильные, не самые умные. Это все еще ничего, с этим можно… Но знали бы вы, как больно и страшно мне было в первый раз заподозрить, что вы и не самые лучшие. Конец мира, конец всему… Если мне только так кажется, думал я, то я изверг и недостоин жизни. Если не вы, давшие мне жизнь, лучше всех, то кто же? Если не верить вам, то кому же?..
Значит, полусвой и вы?.. Где же мой мир, мой настоящий Дом?
Где-то там, в Большом Мире?..
Но как без вас?
Я еще ничего не знаю и ничего не умею, а Большой Мир требователен и неприступен; все заняты и все занято — в Большой Мир надо еще пробиться, в Большом Мире страшно…
У меня есть друзья, но они будут со мной лишь до той поры, пока не найдут своего Дома, мы в этом не признаемся, но знаем:
мы тоже полусвой.
А вы стали совсем маленькими — невидимыми: потерялись.
Я ищу вас, родные, слышите?.. Ищу вас и себя… Чертополох и три кустика за пустырем…
Испорченный телефон
О трудных родителях
Дураков среди них не больше, чем среди взрослых.
— Ты маму любишь?
— Угу. («Раз в день люблю, пять раз не люблю».)
В сравнении с тем, как обычно многословны родители в рассказах о детях и о себе, дети — великие молчальники.
И не потому, что им нечего рассказать. Потому что некому.
Перед ликом врача младшие трепещут, средние смущаются, старшие замыкаются. Как докажешь, что ты не в сговоре?
Ответствуют, как приличествует, и могут считать, что искренне…
Узнать, как ребенок относится к взрослым, можно отчасти по его поведению, глазам и осанке, отчасти по играм, рисункам, тестам и прочим косвенным проявлениям, но только отчасти. Кое-какую информацию можно было бы почерпнуть, имей мы незримый доступ к детским компаниям; но даже если бы наша познавательная техника и шагнула столь далеко, мы, боюсь, оказались бы в научном смысле разочарованными.
В том, что касается отношений со взрослыми, с родителями особенно, дети не часто откровенничают и меж собой.
Нужно еще поверить в свое право не то чтобы говорить правду, но хотя бы думать о ней.
Из записей Д. С.
Мальчик, 5 лет.
— Моя бабушка добрая. ТОЛЬКО ОНА НЕ УМЕЕТ БЫТЬ ДОБРОЙ.
— Не умеет?
— Нет.
— А как же?
— Она кричит.
— Кричит?.. И добрые иногда кричат. И ты тоже, наверное, иногда, а?
— Когда я кричу, я очень злой. А бабушка все время кричит.
— А откуда ты знаешь, что она добрая? — Мама говорит. (Страхи, капризы.) Мальчик, 7 лет.
— Моя мама очень хорошая и очень скучная. А мой папа очень интересный и очень плохой.
— А что в нем… интересного?
— Он большой, сильный. Он умеет… (Перечисление.) Он знает… (Перечисление.)
— И ты, наверное, хочешь быть хорошим, как мама, и интересным, как папа?
— Нет. Я хочу быть невидимкой. Хочу быть никаким. (Ночное недержание, повышенная возбудимость.
Родители в разводе. Мать из «давящих», у отца периодические запои.)
Девочка, 11 лет.
— Папу я ОЧЕНЬ люблю. У меня другой папа был, но это неважно. Папа замечательный, я его очень… — И маму, конечно.
— И маму… Только она не дает.
— Чего не дает?
— Она мешает… Мешает.
—?..
— Ну, не дает себя любить. Вот как-то все время ТОЛКАЕТСЯ ГЛАЗАМИ. Как будто говорит, что я все равно ее не люблю.
(Глубокий внутренний конфликт на почве неосознанной ревности, депрессия, подозрение на начало шизофрении.
У матери повышенная тревожность, отсутствие непосредственности.)
Мальчик, 12 лет.
— Стук слышу — входит — все, не соображаю, и сразу вот здесь что-то сжимается, СЕРДЦЕ — тук, тук… Раздевается… Шаркает, сопит… Еще не знаю, в чем виноват, но в чем-то виноват, это уж точно… Да! Времени уже вон сколько, а за уроки еще не брался, в комнате кавардак, ведро не вынес, лампу разбил мячом, ковер залил чернилами… А откуда я знал, что мячик туда отскочит!.. А время… ну я просто не умею, не могу замечать, вот и все, оно както само перепрыгивает!.. СЕЙЧАС НАЧНЕТСЯ…
(Хорошо развит, спортивен, однако притом невроз с функциональными расстройствами внутренних органов. Родители — сторонники строгости, последовательны и пунктуальны.) Девочка, 13 лет.
— Они у меня чудесные, самые-самые… Я еще в восемь лет решила, что когда они умрут, я тоже умру, зачем мне тогда… Они ничего про меня не знают, я не умею рассказывать, а они… Они сразу говорят, хорошо или плохо, правильно или неправильно, красиво или нет, и всегда все знают, а я ничего… Они умные, добрые, я такой никогда не стану. А теперь я стала совсем страшной, теперь мне нужно умереть, потому что я больше не могу их любить…
(Кризисное состояние. Родители — педагоги.) Подросток, 14 лет.
— Когда я дома, они говорят, что Я ИМ МЕШАЮ ЖИТЬ. А что я им делаю?.. Иногда музыку включаю… Ракету сделал один раз из расчески, немного повоняло… МЕШАЕШЬ ЖИТЬ! Ухожу, стараюсь не приходить подольше. Возвращаюсь: опять шляешься, ни фига не делаешь, нарочно заставляешь волноваться, с милицией искали!.. ОПЯТЬ МЕШАЕШЬ ЖИТЬ!.. И от кота — я котенка принес — тоже им ПЛОХО, не нравится, как пахнет… Ну я им и сказал один раз..
— Ну, что не надо было меня рожать. Что лучше бы надевали противогаз.
(Из так называемых неустойчивых. Несосредоточенность, нежелание учиться, побеги из дома, склонность ко лжи и мелкому воровству. Чрезвычайно подвижен, сообразителен. Родители — образцовые труженики, но не ладят между собой, раздражительны, дефицит юмора.) Девушка, 18 лет.
— Вчера я им в первый раз сказала, что больше не могу есть яйца всмятку. Они уже двадцать лет подряд едят яйца всмятку, каждое утро, ни разу не пропускали…
(Долго зревшая ценностная несовместимость, завершившаяся внезапным уходом из дома.)
Пятый угол
Позавчера был игровой день цикла «Трудные Родители».
Было нас 27 человек, в том числе пять бабушек, два дедушки и три семейства с детьми-подростками, в обязанности коих при участии в играх входило переставлять стулья и следить за порядком. В игровой актив входили также Дана Р. (Завсвободой, странная должность), Антуан Н. (Черный Критик), Кронид Хускивадзе (Завпамятью), Наташа Осипова и я — Переводческое Жюри. Д. С., как обычно, в начальство не выдвигался и играл в основном Ребенка, что при его мальчишеской (при желании) внешности выходит естественно.
Сначала, разминки ради, минут семь поиграли в любимый наш Детский Сад — все превратились в детей и делали что хотели, а настоящие дети пытались быть нашими воспитателями. Обошлось благопристойно: разбили лампочку, слегка помяли два стула, у вашего покорного слуги изъяли небольшой кусок бороды, в остальном без человеческих жертв.
Дальше — "психоаналитические этюды".
Психологема "Все мы немножко бабушки", серия "Жизнь врасплох".
За обеденным столом пятилетний Антон, он же Сын и Внук; Папа, он же Зять; Бабушка, она же Теща.
Антон плохо ест, играет вилкой; Бабушка сердится, требует чтобы Антон ел как следует; Папа слушает и ест. Вдруг Сын спрашивает:
— Папа, а почему бабушка такая скучная и ворчливая?
Бабушка, напряженно улыбаясь, смотрит на Папу и ждет. Что же он ответит?..
Этюд разыгрывался повторно: импровизируя, роль Папы поочередно и фал и семь человек (три женщины, четверо мужчин).
Варианты:
1. "На страже авторитета".
— Вынь вилку из носа и не болтай глупости. ("А завтра ты спросишь у Мамы, почему Папа такой чудак?") Бабушка удовлетворена, Антон абстрагируется.
2. "Жизнь реальна, жизнь сурова".
— Вот станешь таким же — узнаешь. Антон неудовлетворен, Бабушка плачет.
3. "На войне как на войне".
— Спроси у Бабушки сам.
Бабушка швыряет в Папу тарелку, Антон смущен.
4. "Промежуточный ход".
— А посмотри, Антошенька, какая пти-ичка летит… (Сладким тоном и одновременно беря за ухо.)
Бабушка сдержанно торжествует, Антон ловит кайф.
5. "И волки сыты и овцы целы".
— Это тебе кажется, Антоша, а почему кажется, я тебе потом объясню. (Подмигивая, с обаятельной улыбкой.)
Неудовлетворенность Бабушки, презрение Антона.
6. "Меры приняты",
— Это тебе кажется, Антоша, а почему кажется, я тебе сейчас объясню. (Подмигивая Бабушке и снимая ремень.) Бабушка бросается на защиту внука.
7. "На тормозах".
— (Мягко, вкрадчиво-отрешенно.) Видишь ли, сынок, исходя из принципа относительности, а также имея в виду проблему психофизического параллелизма, все бабушки немножко ворчат и немножко скучные, а также все мы немножко бабушки, немножко скучные и немножко ворчим. Вот я сейчас на тебя и поворчу немножко за то, что ты задал мне такой скучный вопросик. Когда мне было пять лет и у меня была бабушка, я никогда не задавал своему папе таких ворчливых вопросиков, потому что у папы был большой-пребольшой ремешок, очень скучный…
Бабушка и Антон впадают в гипнотическое состояние.
Еще варианты — Папа грустно смеется; Папа весело молчит; Папа смотрит страшными глазами и поет "В траве сидел кузнечик…"; Папа включает радио, а тут как раз передача "Взрослым о детях", и т. д.
Последовал разбор, комментарии. По поводу каждой из сценок, как выяснилось, можно написать целый трактат. О том, как Папа относится к Сыну, к Бабушке, к самому себе; какие у него ценности, идеалы, взгляды на воспитание, как воспитывали его самого; насколько он культурен, интеллигентен, находчив; насколько способен чувствовать и понимать окружающих; здоров ли психически; может ли уравновешивать интересы свои и чужие…
8. Вариант "Доктор".
— Понимаешь, Антоша (слегка заговорщически), понимаешь, человек становится скучным оттого, что с ним не играют. От этого и ворчливый делается, оттого, что скучно и не играют с ним. Ты согласен?.. Ты ведь тоже скучный и ворчливый, когда я с тобой не играю, так? ("Угу…") Ну вот, а если будешь с Бабушкой играть побольше, и притом иногда слушаться, увидишь, станет веселойвеселой, правда, Анна Петровна?.. (Бабушка растерянно кивает.) А вилку (еще более заговорщически) я бы на твоем месте из носа вынул. И навсегда, понимаешь?.. На всю жизнь.
"Как не поладили Пряник и Апельсин".
Антона сыграл Д. С, Бабушку Дана Р. (При переигровке поменялись ролями.)
За обеденным столом все те же Антон и Бабушка.
Антон задумчиво грызет пряник.
Бабушка (ласково, заботливо). Антоша, оставь пряник, он черствый. На, съешь лучше апельсин. Смотри, какой красивый!
Я тебе очищу…
Антон (вяло). Не хочу апельсин.
Бабушка (убежденно). Антон, апельсины надо есть! В них витамин цэ.
Антон (убежденно). Не хочу витамин цэ.
Бабушка. Но почему же, Антон? Ведь это полезно.
Антон (проникновенно). А я не хочу полезно.
Бабушка (категорически). Надо слушаться!
Антон (с печальной усмешкой). А я не буду.
Бабушка (возмущенно обращаясь в пространство). Вот и говори с ним. Избаловали детей. Антон, как тебе не стыдно?! Антон (примирительно). Иди ты знаешь куда.
Из комментария Доктора.
Довольно простой пример ситуации "Два Слепца". Ни Бабушка, ни Антон не догадываются о существовании мира Другого. Бабушка исходила по меньшей мере из пяти неосознанных предпосылок:
Антон так же, как и она, Бабушка, придает большое значение вопросам питания;
…знает, что такое витамин цэ;
…так же, как и она, Бабушка, понимает слово "полезно";
…способен отказываться от своих желаний и принимать не свои желания за свои;
..доступен влиянию авторитетов — медицинских и прочих.
Понимала ли Бабушка, что перед нею ребенок? Да, заботилась о питании и здоровье, воспитывала, внушала, что надо слушаться. Но обращалась ли к ребенку, который перед нею сидел, к Антону, каков он есть? Нет, конечно. Она обращалась к исполнителю роли ребенка соответственно ее, Бабушкиным, ожиданиям; обращалась к некоему образу Антона, пребывавшему в ее, Бабушкином, воображении. И если бы можно было этот образ увидеть, то оказалось бы, что он очень похож на Бабушку.
Вы сидите, никому не мешаете. Вдруг подходит иностранец-непониманец, притворившийся Бабушкой, и требовательно лопочет что-то на своем языке в уверенности, что вы его понимаете. Вы отвечаете ему на своем: не понимаю, что означает нихт ферштейн, но иностранец продолжает лопотать, да еще сердится. Тут вы догадываетесь, что иностранец-то глух, и пытаетесь объясниться с ним хотя бы жестами; но он продолжает лопотать и сердиться. И вы вынуждены прекратить общение…
Видел ли Антон Бабушку любящую, заботливую? Нет, не видел. А Бабушку беспомощную, Бабушку наивную, Бабушку-ребенка, которой не грех было бы и уступить? Нет, конечно, тоже не видел. Видел ли в Бабушке себя — каким она его видела? Нет, не видел, но чувствовал, что образ Разумного Послушного Мальчика ему предлагают, навязывают, — и защищался, как мог…
Переигровочный вариант: "Как Апельсин перехитрил Пряника".
Бабушка. Антон, послушай-ка, помоги досказать сказку. Однажды Апельсин (достает апельсин) пришел в гости к Прянику и вдруг видит, что Пряник уходит в Рот. "Эй, Пряник, — закричал Апельсин. — Постой, куда же ты? Погоди минуточку! Давай поговорим".
Антон-Пряник. Давай.
Бабушка-Апельсин. Слушай, Пряник, я ведь твой старый друг. Мне скучно без тебя. Если ты уйдешь в эту пещеру, я останусь один. Так с друзьями не поступают.
Антон-Пряник. Я не знал, что ты придешь. Я могу и не уходить. Только вот меня немножко откусили уже.
Бабушка-Апельсин. Это неважно. Давай пойдем вместе. Чур я первый!
Антон-Пряник. Хитрый какой. Я первый начал…
Бабушка-Апельсин. А я первый сказал, а кто первый сказал, тот и пенку слизал.
Антон-Пряник. Давай по очереди.
Бабушка-Апельсин. Ты уже откушен? Значит, теперь очередь моя.
Вернувшись в себя, затеяли Испорченный Телефон. Читателю эта давняя детская забава, наверное, хорошо известна. Вы что-то шепчете на ухо своему соседу, тот следующему, и так далее, пока ваше сообщение в преобразованном виде не возвращается к вам обратно. Я, к примеру, послав Антуану: "Много дел, молодежь!" — получил от Наташи: "Долго же ты сидел, мародер".
Разница между игрой и жизнью, как потом объяснял Д. С, в том, что в жизни мы обычно не подозреваем, в какую игру играем. Искажающие инстанции скрыты в играющих. Несколькими приемами — описывать их не буду — убедились, что, чем более значимы отношения, тем искажений больше; это, впрочем, подтверждается на каждом шагу.
Далее уже не в первый раз играли в игру, в разных вариантах называемую то «Переводчики», то «Ныряльщики», то «Чтецы», то «Удильщики» и т. п. Игра, развивающая навык вживания. Технические подробности опускаю; суть в том, чтобы совместными усилиями прочитать (выудить, перевести) контекст, или подсознательное содержание сообщения.
Одна из сцен.
— Мам, я пойду гулять. (Перевод: "Мне скучно, мой мозг в застое, мои нервы и мускулы ищут работы, мой дух томится…" Перевод слышимого матерью: «НЕ ХОЧУ НИЧЕГО ДЕЛАТЬ, Я БЕЗ
ОТВЕТСТВЕННЫЙ ЛЕНТЯЙ, МНЕ ЛИШЬ БЫ ПОРАЗВЛЕКАТЬСЯ»…)
— Уроки сделал? (Перевод: "Хорошо тебе, мальчик. А мне еще стирать твои штаны". Перевод слышимого ребенком: "НЕ ЗАБЫ
ВАЙ, ЧТО ТЫ НЕ СВОБОДЕН".)
— Угу. ("Помню, помню, разве ты дашь забыть". — "СМОТРЕЛ В
КНИГУ, А ВИДЕЛ ФИГУ".)
— Вернешься, проверим. Чтоб через час был дома. ("Можешь погулять и чуть-чуть подольше, у меня голова болит. Хоть бы побыстрей вырос, что ли. Но тогда будет еще тяжелее…" — "НЕ ВЕРЮ ТЕБЕ ПО-ПРЕЖНЕМУ И НЕ НАДЕЙСЯ, ЧТО КОГДА-НИБУДЬ
БУДЕТ ИНАЧЕ".)
— Ну, я пошел. ("Не надеяться невозможно. Ухожу собирать силы для продолжения сопротивления". — "ТЫ ОТЛИЧНО ЗНАЕШЬ, ЧТО ВОВРЕМЯ Я НЕ ВЕРНУСЬ, А ПРОВЕРКУ УРОКОВ
ЗАМНЕМ".)
— Надень куртку, холодно. ("Глупыш, я люблю тебя". — "НЕ ЗА
БУДЬ, ЧТО ТЫ МАЛЕНЬКИЙ И ОСТАНЕШЬСЯ ТАКИМ НАВСЕГДА!.)
— Не, не холодно. Витька уже без куртки. ("Ну когда же ты наконец прекратишь свою мелочную опеку? Я хочу наконец и померзнуть". — "ЕСТЬ МАТЕРИ И ПОУМНЕЕ".)
— Надень, тебе говорю, простудишься. ("Пускай я и не самая умная, но когда-нибудь ты поймешь, что лучшей у тебя быть не могло". — "ОСТАВАЙСЯ МАЛЕНЬКИМ, НЕ ИМЕЙ СВОЕЙ ВОЛИ".)
— Да не холодно же! Ну не хочу… Ну отстань! ("Прости, я не могу выразить это иначе. Пожалуйста, не мешай мне тебя любить!" — "ТЫ МНЕ НАДОЕЛА, ТЫ ГЛУПА, Я ТЕБЯ НЕ ЛЮБЛЮ".)
— Что? Ты опять грубить? ("У тебя все-таки характер отца…")
Переводы эти, разумеется, не единственные, было много других вариантов, вообще точного перевода с подсознательного дать невозможно, ибо язык этот МНОГОЗНАЧЕН. Версии, интерпретации, толкования… Ошибки могут быть очень серьезными, до бреда включительно. Но важно хотя бы знать, что переводить всегда есть что — подводная часть айсберга больше надводной…
При обсуждении заметили, что так получается не только с детьми. Все вроде бы гладко, все понятно, легко общаемся, отвечаем друг другу… Но в это же самое время общаются между собой — через нас — и еще какие-то личности, то ли глухие, то ли не желающие слушать друг друга: каждый слышит свое, говорит свое… Временами мы чувствуем присутствие этих чудаков, слышим их, они нам мешают, стараемся заглушить… И вдруг — бездна непонимания, вдруг оказывается, что заглушили-то нас ОНИ!..
После розыгрыша следующей сце
|
|
|
