Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Подготовлен при поддержке Комитета гражданских инициатив




КАКОЕ ПРОШЛОЕ НУЖНО БУДУЩЕМУ РОССИИ

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

  Раздел I. ЭПИКРИЗ. ДИНАМИКА ИСТОРИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ РОССИИ В БЛИЗКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ (СССР И ПОСТСОВЕТСКИЙ ПЕРИОД)    
  Культура памяти: российская специфика  
  Опыт СССР: культура прошлого в «обществе будущего»  
  Реабилитация идеологии и новый культ прошлого    
  Новейшая ревизия российской истории    
  Раздел II. ДИАГНОЗ. КАКОМУ БУДУЩЕМУ НУЖНО ТАКОЕ ПРОШЛОЕ    
  Язык новейшего русского традиционализма  
  Правда и миф: фальсификация фальсификаций  
  Память о репрессиях: десталинизация и неосталинизм  
  Культ Победы  
  Идеологема «лихих девяностых»  
  Тень Византии. Историософия российской государственности  
  Историографическая норма  
  Византия и султанат  
  Имперская идентичность  
  История без будущего  
  Раздел III. ПРОГНОСТИКА И РЕЦЕПТУРА. КАКОЕ ПРОШЛОЕ НУЖНО БУДУЩЕМУ РОССИИ    
  История как наука: императивы академической свободы    
  Уроки истории: историческое знание в публичном пространстве  
  Войны за прошлое: историческое знание между идеологией и политикой  
  Груз прошлого и вызовы будущего  
  Заключение: ОЧЕРЕДНЫЕ ЗАДАЧИ  

 

Раздел I. ЭПИКРИЗ. ДИНАМИКА ИСТОРИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ РОССИИ В БЛИЗКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ (СССР И ПОСТСОВЕТСКИЙ ПЕРИОД).

 

Что происходило и происходит с историческим сознанием в России в прошлом и за последнее время

 

КУЛЬТУРА ПАМЯТИ: РОССИЙСКАЯ СПЕЦИФИКА

 

Россию принято считать страной с особым отношением к истории (иногда эту особенность утрируют вплоть до использования понятия «историософской нации»). Одна из заметных книг в этом интеллектуальном жанре называется символически: «Прошлое толкует нас». В политической актуализации истории эта формула выглядит иначе: «Мы сами толкуем себя через прошлое». В отсутствие собственно политического языка (а именно в условиях его смысловых деформаций и явной ригидности) язык истории часто становится преимущественным, а иногда и единственным языком настоящего.

Историческая компаративистика показывает, что в таком отношении к истории мы не одиноки (примеры). Вместе с тем, в отечественной традиции есть и свои особенности:

1) Недоразвитость профессиональной, специализированной философии, социальной теории и политической мысли в России издавна приводила к тому, что история, подобно «великой русской литературе», отчасти возмещала эти провалы. И сейчас исторические повествования и трактовки часто призваны компенсировать недостаточность языка политики – размытость его семантики и синтактики, беспринципность прагматики и «перфорированный» характер лексики, не имеющей адекватных средств выражения для многих существенно важных смыслов. История в этой ситуации становится идеологическим и политическим иносказанием, местом и способом обсуждать совсем другие, в том числе вовсе не исторические проблемы. Споря о прошлом, люди, в действительности, обсуждают свое настоящее и будущее, не имея для этого иных ресурсов – лексических и концептуальных. В частности, ползучая реабилитация мрачных страниц и фигур отечественной истории позволяет политической реакции пропагандировать идеи, которые высказывать и продвигать прямо пока не позволяют приличия и остатки лояльности к Конституции. Когда не получается прямо реабилитировать опричнину и ГУЛАГ, возвышают Грозного и Сталина.

2) Россия – страна с подвешенной исторической памятью и множеством крайне болезненных неразрешенных вопросов. В отличие от народов, так или иначе достигших известного консенсуса и стабильности в оценках прошлого, мы постоянно делаем это свое (и не только свое) прошлое резко проблемным и «принципиально непредсказуемым». Прошлое страны остается полем холодной гражданской войны, и конца этой войне пока не видно. Уже поэтому собственная история для нас «вечно актуальна»: в проблемных зонах там почти нет решений, одни задачи. Не случайно образовательный стандарт вывел на периферию текста для будущего обсуждения так называемые трудные вопросы – и в этих вопросах, не имеющих понятного консолидированного решения, сосредоточилось едва ли не все принципиально важное.

3) История страны в самых разных контекстах и оценках неизменно трактуется ее культурой и политикой как «великая», а потому в каждой новой сложной, драматичной, кризисной ситуации это «славное прошлое» извлекается на свет и используется как конструкция, скрепляющая и удерживающая нацию, когда других опор и скреп не хватает или вовсе не остается. Там, где сейчас пытаются увидеть моральные прозрения власти в отношении отечественной истории, имеет место откровенная идеологическая манипуляция. Обращаясь перед войной к российской истории, Сталин вовсе не возвращал ей ее собственное значение и достоинство; он всего лишь конъюнктурно, вполне спекулятивно и по большому счету цинично использовал историческую память и мифологию, показав тем самым, что другими в достаточной мере эффективными интегративными и мобилизующими идеологическими ресурсами он и Партия на тот момент не располагали. Но эти спекуляции ложились на готовую почву обыденного сознания. И сейчас это славное прошлое позволяет народу по-прежнему считать себя великим, даже когда он перелистывает далеко не лучшие страницы своей многострадальной биографии.

 

История в России больше, чем история.

 

 

ОПЫТ СССР: КУЛЬТУРА ПРОШЛОГО В «ОБЩЕСТВЕ БУДУЩЕГО»

 

Исторические нарративы и концепты были важной составляющей советской, коммунистической идеологии при всем ее проектном пафосе и при всей ее устремленности в будущее. При этом ключевые идеологемы Революции и коммунистического строительства накладывали явный отпечаток на интерпретацию исторического процесса, конкретных периодов и эпизодов истории страны и мира:

1) История в целом понималась как большой и закономерный исторический процесс, подчиненный логике неотвратимого исторического прогресса. Страна была вписана в этот глобальный процесс в качестве мирового лидера и главной движущей силы. Граждане СССР ощущали себя народом, находящимся на гребне истории и на пике морально-политической эволюции человечества, что давало основания для весьма распространенных в социуме глубоких переживаний. Помимо «великой истории», украшенной судьбоносными победами и впечатляющими достижениями материальной и духовной культуры, у нас было не менее великое настоящее и будущее. В этом смысле СССР в идеологии, пропаганде и массовых переживаниях был «главной страной мира». Такого рода ощущения сохраняются в исторической памяти и воспроизводятся сейчас как нечто утраченное и едва ли не преданное, что является поводом для мощных фрустраций сознания (в том числе массового) и эффектов ресентимента. Если выход из советского проекта породил тему «Россия, которую мы потеряли», то сейчас эта тема трансформируется со сдвигом во времени и смыслах в новый объект ностальгии: «СССР, который мы потеряли».

2) При всей реакционности политической системы СССР, основанной на идеологическом контроле и превентивных репрессиях, номинально советская идеология была идеологией свободы – ее кумулятивного роста и исторического торжества. Соответственно, вся мировая и отечественная история представала как великая и глобальная история борьбы прогрессивного человечества за освобождение всех угнетенных против всех поработителей. На этом пафосе был построен весь пантеон исторических личностей и событий. Помимо извечной классовой борьбы сюда подверстывались вообще все освободительные движения, в том числе так называемые национально-освободительные. Так же номинально в этой идеологии присутствовала трактовка истории как прогрессирующего и почти линейного процесса эмансипации личности и индивидуального раскрепощения. СССР, таким образом, был не просто локомотивом мирового исторического процесса, но и средоточием человеческой свободы и лидером борьбы за нее всего прогрессивного человечества. Показательно, что сейчас эта тема практически выпала из ностальгического комплекса «Страны, которую мы потеряли».

3) При всей закономерности и неотвратимой логике исторического процесса, как он понимался в советской идеологии, огромное значение в этом развитии отводилось активным движущим силам – личностям, политическим классам и их партийным авангардам. При всей «научности» марксистской философии истории, реально исторический процесс описывался в публичном идеологическом пространстве как история великих событий и гениев. Это видение популярной, а во многом и академической истории было основанием разного рода культов, в частности революций, войн и личностей. С этим связана также усиленная милитаризаций истории, как она понималась в советской науке и идеологии. И до сих пор задачи демилитаризации истории и освобождения ее от культов далеки от решения, в том числе в публичной сфере и в массовом сознании. Поэтому неудивительно, что для многих нет ничего важнее в этой истории, чем Великая Война, и победил в ней Сталин.

 

 

РЕАБИЛИТАЦИЯ ИДЕОЛОГИИ И НОВЫЙ КУЛЬТ ПРОШЛОГО

 

 

История, ее логика, событийный ряд и пантеоны, всегда были и остаются важнейшей составляющей идеологии, в особенности государственной. В последние годы в России наблюдается двойной процесс: а) реабилитации идеологии в политической культуре и сознании общества и б) мощного усиления позиций истории в общем идеологическом контексте. Удельный вес превознесения и толкования выдающегося прошлого превышает все остальное, включая практически отсутствующие в идеологическом дискурсе образы будущего.

1) После навязчивого, утомительного засилья идеологии в советский период отношение к ней в обществе было резко негативным и оставалась таким до самого последнего времени. Однако с некоторых пор положение заметно изменилось. Во-первых, государство фактически реабилитировало идеологию, особенно в ее латентных и теневых формах. Во-вторых, появилась возможность открыто обсуждать перспективы введения государственной идеологии и отмену соответствующего конституционного запрета. В-третьих, государство вопреки этому запрету начало активно и практически открыто формулировать и продвигать официальные позиции по ряду идеологических вопросов и заниматься регулированием идеологических процессов (что не могло не сказаться на положении истории и состоянии исторической памяти). Откровенно идеологические установки присутствуют в программных документах и выступлениях первых лиц государства, чиновников второго эшелона и многочисленной административной обслуги с интеллектуальными и «духовными» претензиями. Также присутствуют эти установки в текстах управляемых государством СМИ, в учебных и методических материалах, в разного рода общегосударственных и отраслевых «стратегиях». Вспоминается формула Жданова, в вольном переложении звучащая так: «Дайте мне задачник по арифметике, и я впишу в него всю идеологию».

2) Наряду с ускоренной идеологизацией сознания, политики и общественной жизни в России в период от 2011 года происходит резкая «историзация» новейшей российской идеологии: разворот от образов будущего к культу прошлого – его идеологических конструктов и мифологических интерпретаций. Образ и идея страны строятся не на адекватных оценках настоящего и не на концепции развития, а на усиленной эксплуатации прошлого. Нынешний сдвиг идеологии в сторону истории напоминает реанимацию исторической тематики в советской идеологии в 1930-х годах, перед Великой Отечественной войной. Здесь срабатывают те же факторы актуализации темы прошлого, что и в прошлом веке. Во-первых, это ограниченные возможности идеологии, в наше время обернувшиеся концептуальной беспомощностью и идеологическим вакуумом. Во-вторых, потребность власти в нагнетании консолидации и мобилизации. Тогда это было перед войной, сейчас – в предчувствии возможности новых потрясений.

 

 

НОВЕЙШАЯ РЕВИЗИЯ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ

 

 

1) По этим же причинам из подобия официального исторического канона и всей системы публичной утилизации истории изымаются ключевые линии и эпизоды «борьбы за свободу», бывшие центральными в официальной и популярной историософии даже в советский период. Герои восстаний становятся разбойниками и бандитами либо заблудшими либералами, не способными ни на что, кроме деконструктивного, чисто символического протеста. В советское время вопреки идеологии и практике тоталитаризма был создан портрет «народа-бунтаря» с неискоренимой тягой к воле и чувством собственного достоинства. Теперь, в свободной России, этот пытаются переписать в духе конформизма и холопской преданности, благодарной за «скрепы» крепостного права.

2) Из биографий столпов великой русской литературы изымаются их конфликты с властями, с государственной идеологией и моралью, с официальной церковью и т.п. В конъюнктурный, сервильный пиар власти втягиваются потомки великих отступников – Толстого, Достоевского, Лермонтова. Из наследия русской философии извлекаются большей частью консерваторы и этатисты. Раздерганный на цитаты Ильин этой идеологии ближе, чем даже аристократический либерал Чичерин – классик русской философии права, занимавший должность московского «головы». Из склонного к анархизму Бердяева делают унылого государственника. Микшируется нонконформизм в литературе и искусстве советского периода. Видно отчетливое желание переписать историю свободы и культуры личной независимости в духе благонамеренности и чинопочитания. Поэтому и из новейшей политической биографии страны также практически изымается история диссидентства и протеста.

3) На этом фоне история российской власти подается во всем блеске ее непогрешимости и благолепия, деяний и свершений, подвигов руководства и окормления народа. Провалы и преступления даже самых одиозных правлений отодвигаются на задний план. В этой логике получается, что бунты и революции готовят исключительно злоумышленники и революционеры, но ни в коей мере не власти, своей ущербной политикой не раз доводившие страну до революционных ситуаций. Государство подается в ореоле святости, и эта его сакральность распространяется не только на историю, но и на власть как таковую, включая нынешнюю и, видимо, будущую.

4) Одновременно в истории страны уходит на задний план, а то и вовсе изымается все, что связано с социально-экономической и общественно-политической модернизацией. Ключевые эпизоды, которые нельзя игнорировать, начинают трактоваться преимущественно критически. Среди выдающихся деятелей героями этой истории все чаше становятся не реформаторы, а консерваторы и реакционеры. Иначе – с креном в охранительный, если не реакционный консерватизм – начинают трактоваться неоднозначные фигуры. Создается впечатление, что Столыпин, убитый на чествованиях великого, исторического акта отмены крепостного права, ничего в своей жизни не сделал и ничем не прославился, кроме сентенции о «великих потрясениях». С этой консервативно-реакционной версией истории остается непонятным, каким образом Россия, при всех острейших проблемах ее развития, все же стала такой сравнительно модернизированной страной, какой она пока все еще является. Даже в истории СССР едва ли не весь позитив все чаще сводится к военной мобилизации и сплоченности, тогда как научно-техническая модернизация стыдливо обходится новым поколением эффективного менеджмента, растратившего этот потенциал и сдавшего едва ли не все позиции. В активном идеологическом обиходе медленно, но последовательно и методично приглушается все, чем еще вчера гордились, но за потерю чего сегодня стыдно. Купируется величественная и достаточно бурная, хотя и очень неровная история российских модернизаций, на фоне которой нынешние поколения и власть выглядят весьма неприглядно.

5) По сути переписывается история взаимоотношений России с внешним миром. Европейский вектор, мучительная, но продуктивная вестернизация, мощные культурные, интеллектуальные, творческие контакты и устойчивые связи, философское, научное, художественное, духовное и религиозное преемство, даже бывшие достаточно системными матримониальные отношения династии – все это стыдливо прячется ради декларативной, но практически не раскрываемой по смыслу самобытности. Действительную неоднозначность европейской, западной ориентации России теперь пытаются подменить однозначным, плоским, примитивным антизападничеством. Абсурдный и неграмотный тезис «Россия не Европа», который пытались заложить в основу государственной культурной политики, – яркий образец такого ложного патриотизма, торопливо следующего за колебаниями политической конъюнктуры. Нет сомнений в том, что если бы эта попытка удалась, мы бы стали свидетелями основательного переписывания официозом всей истории внешнеполитических, культурных и экономических связей России с миром, вплоть до конкретных биографий. В свою очередь, такая ревизия потребовала бы пересмотра и более объемлющих представлений, вплоть до доморощенной версии всеобщей истории.

 

Все вышесказанное пока существует в виде тенденций, не окончательно возобладавших, но уже отчетливых. Буквально за считанные годы произошел резкий разворот от модернизации к традиции, от модернизма к традиционализму, от прогрессизма к консерватизму с охранительным и даже реакционным уклоном.

 

 

Раздел II. ДИАГНОЗ. КАКОМУ БУДУЩЕМУ НУЖНО ТАКОЕ ПРОШЛОЕ

 

 

ЯЗЫК НОВЕЙШЕГО РУССКОГО ТРАДИЦИОНАЛИЗМА

 

Российский исторический официоз говорит на специальном языке, социальном диалекте. Он неизменно несколько пафосен, возвышен, ориентирован на разоблачение «фальсификаторов», потому что его функция – описывать величие прошлого и тем самым легитимировать настоящее, то есть власть. К формулированию «патриотической истории» подключаются кино, литература, искусство, научпоп, спорт. В этом языке появились знаковые понятия, например, «духовные скрепы», и даже знаковая, возведенная в священный ранг, историческая топонимика, например, «древний Херсонес, где принял крещение князь Владимир».

 

Патриотическая анимация

 

История становится частью идеологически-пропагандистской оснастки власти, поднимаясь до формата «волшебной сказки» и «священной памяти», и в результате низводится до области манипулирования сознанием, а потому ищет новый язык или даже языки. И проникает даже – как крайний пример -- в современную российскую мультипликацию. Типичный кейс, хорошо иллюстрирующий состояние исторической политики: мультфильм студии «Мельница» под характерным названием «Крепость» о «героической обороне Смоленска в 17 веке». Здесь есть все основные историко-патриотические мифологемы и «традиционные ценности», изложенные языком анимации: подвиг предков – мотив наследования славной истории; мотив обороны от врага – осажденная крепость; враг – поляки, представители и сегодняшней «оси зла»; на помощь призываются высшие волшебные силы, благоволящие России; мотив поиска предателя.

 

Закодирование» истории

 

Словосочетание «культурные коды» заимствуется из либерального публичного дискурса и ставится на службу идее российской уникальности. Особая духовность как часть русского Sonderweg’а десятилетиями мифологизирует воображаемые неповторимые свойства россиян и служит способом противопоставления России бездуховному Западу; к этому процессу активно подключается РПЦ со своей борьбой с «ересью человекопоклонничества» и аморальными и антигосударственными (что одно и то же в этом контексте) правами человека.

«Культурные коды» фактически оправдывают оказывающуюся исторически безысходной отсталость России, которая одновременно представляется как недостижимая для Запада духовная высота: «тысячелетняя история» становится более важной, чем просто экономические успехи страны, нормальная жизнь без войн и благосостояние россиян.

 

 

Коллекция мифологем

 

«Основы государственной культурной политики» и сопутствующие этому тексту разъяснительные бумаги, подготовленные Минкультом и НИИ культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачева, -- образцы ключевых идеологических документов, в которых сделана попытка собрать под одной крышей историко-культурные мифологемы – от «маркеров духовных скреп» (на поиски которых был выдан государственный грант) и «исторической идентичности» до «тысячелетней истории», «культурного суверенитета» и «цивилизационной самобытности».

Тем же документом вводятся термины «политика сдерживания России», которая ведет свою родословную, в понимании идеологов, почему-то с XVIII века, «девальвация общепризнанных (кем?) ценностей», «деформация исторической памяти». Последнее понятие, пожалуй, одно из ключевых, потому что оно призвано защитить общественное сознание от таких явлений, как «негативная оценка значительных периодов отечественной истории» (явно речь идет о сталинской эре) и «распространение ложного представления об исторической отсталости России» (не уточняется кем, когда, как, в чем?).

«Духовные скрепы», так толком и не названные поименно, вообще стали притчей во языцех и предметом многочисленных шуток, хотя тем, кто проходит, например, по сравнительно новой статье Уголовного кодекса «Оскорбление чувств верующих» не до юмора: они сталкиваются с серьезными проблемами в результате расширительного толкования судами идеологических понятий.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...