 |
Противоречие между двумя историями
|
|
|
|
Неоднозначность событий и противоречивость исторических фигур осложняют работу даже официальных властей.
Характерной ошибкой стало установление мемориальной таблички маршалу Маннергейму в Санкт-Петербурге, причем под высоким покровительством главы администрации президента и министра культуры. «Наш» человек времен Первой мировой превратился в прямого врага в годы Второй мировой. Разумеется, Великая Отечественная не столь дистанцирована во времени, как Первая мировая, и значение этих двух войн для массового сознания несравнимо. Противоречивость исторической политики проявилась в том, что та же самая власть, которая эксплуатирует Великую Отечественную как социальный «клей» нации, не подумала об иерархии российской «народной» истории. А в ней маршал занимает место среди отрицательных героев. После того, как мемориальная доска была подвергнута нескольким осквернениям, ее отправили в музей Первой мировой войны в Царское село.
Мифологизация Первой мировой вошла в противоречие с исторической интерпретацией Великой Отечественной.
6. Первое лицо и история
Вопрос об интерпретации истории не стоит, когда первое лицо высказывает свое личное отношение к той или иной неоднозначной фигуре. Персональные пристрастия формируют пантеон героев прошлого России – историческая фигура избавляется от своей неоднозначности. Личное одобрение президентом деятельности Ивана Ильина и Петра Столыпина стало поводом для перезахоронения в 2005 году останков философа в России (одновременно были перезахоронены останки генерала Антона Деникина) и установки памятника премьер-министру Российской империи прямо перед Домом правительства в Москве. Симптоматично, что процедура захоронения Ильина и Деникина была названа «символом возрождения духовного единства народа», а церемонию почтили своим присутствием многие ключевые государственные деятели и патриарх.
|
|
|
7. Как нам подморозить Россию
Происходит переоценка «историко-культурных» ценностей и одновременно мифологизация переоцененного. Все, что исторически было на стороне государства, освящалось религиозной санкцией, способствовало «подмораживанию» России, получает статус морально-одобряемого, нормообразующего исторического события. В этой логике крепостничество и самодержавие превращаются в исторические «духовные скрепы».
Реабилитация любой русской власти – жестокой и несправедливой – происходит ровно в силу необходимости легитимизировать сегодняшний политический режим.
Симптоматичен многое объясняющий казус с попыткой разместить к 150-летнию отмены рабства в России в 2011 году, 19 февраля, билборды и перетяжки с цитатой из Александра II: «Крепостное право надо отменить сверху, пока оно само не отменилось снизу». Ни одно из рекламных агентств не согласилось размещать эту цитату, расшифровав ее как неправильную трактовку истории и фронду, пусть и с помощью государя императора.
Не менее симптоматичны истории с установкой памятников Ивану Грозному и князю Владимиру, которые маркируют важные, с точки зрения сегодняшней пропаганды, исторические точки и архетипы. Иван Грозный – царь жестокий, этакий прототип Сталина, опричнина тоже оставляет шлейф внятных исторических аллюзий. Но именно «наведение-порядка-твердой-рукой» востребовано сегодняшней властью и массовым сознанием. Эта мифологема закрепляется мемориальной политикой – установкой памятника. Соответственно, князь Владимир обратил Русь в правильную веру, которая лежит в семантической основе сегодняшних «духовных скреп». И потому появление памятника князю в трехстах метрах от Кремля абсолютно логично.
|
|
|
Установка этих памятников – дополнительная легитимация политического режима «твердой руки» методами монументальной пропаганды.
8. Иерархия лидеров
В этом контексте все «революционно-освободительное» может рассматриваться в негативном контексте как прообраз «оранжевой революции». И в этой логике 1917 год оценивается в отрицательных тонах, а Ленин превращается в отрицательного исторического персонажа, разваливавшего страну и «раскачавшего лодку».
Симптоматично высказывание президента, во многом, как мы отметили, определяющего векторы и контуры исторической политики, о Ленине: «Управлять течением мысли это правильно, нужно только чтобы эта мысль привела к правильным результатам, а не как у Владимира Ильича. А то в конечном итоге эта мысль привела к развалу Советского Союза, вот к чему. Там много было мыслей таких: автономизация и так далее. Заложили атомную бомбу под здание, которое называется Россией, она и рванула потом» (http://www.interfax.ru/russia/490856). Сталин же превращается в персонажа положительного – вынужденно жесткий лидер, восстановивший, в отличие от Ленина, единство страны. Находятся оправдания, причем на самом высоком политическом уровне, и пакту Молотова-Риббентропа, и финской войне – в логике «обеспечения безопасности» (http://www.interfax.ru/russia/440996; https://ria.ru/society/20130314/927341148.html).
9. Пробелы в истории
«Другая» история, «другие» герои, диссиденты и инакомыслящие, исключены из официального дискурса и из официального процесса передачи памяти. Например, множество людей не имеют своего мнения по поводу того, как относиться к путчу ГКЧП, а официальной четко выраженной позиции по этому поводу нет. Поэтому люди склонны оценивать это событие уклончиво – как «эпизод борьбы разных группировок за власть». В результате государствообразующее событие в нашей истории – противостояние путчистам -- носит почти видимый невооруженным глазом оттенок «оранжевой революции».
Или выход на Красную площадь «семерых смелых» в августе 1968 года. Этого события как бы не существует в официальной истории, а те, кто протестовал ценой своей свободы против советского вторжения в Чехословакию, героями страны не считаются. Официальная пропаганда уже косвенно (методом изготовления «документального» кино по федеральному каналу) оправдала вторжение. И снова – в контексте нашего времени – те, кто протестовал, оказываются предтечами не новой России, а «оранжевых революций». Новым поколениям протестующих предстояло сталкиваться с той же аргументацией органов, что и полвека назад – вспомним, например, формулу «мешать движению общественного транспорта».
|
|
|
Характерно, что, например, будапештское восстание 1956 года официальной пропагандой было названо «первой оранжевой революцией». И серьезные пропагандистские силы были брошены на то, чтобы опорочить и исказить мотивы восставших.
В рамках символической политики понятно, что речь идет не столько о тех, кто погибал на улицах Будапешта 60 лет назад, сколько о тех, кто выступает против режима здесь и сейчас, в сегодняшней России.
10. Уголовно наказуемый репост
В мае 2014 года, вскоре после присоединения Россией Крыма, в УК РФ была введена статья 354.1, карающая за отрицание фактов, установленных Нюрнбергским трибуналом. Как однажды заметил один историк, за отрицание такого рода фактов надо не сажать, а госпитализировать. Но в диспозиции этой статьи есть определение, которое действительно способно превратить научную или публицистическую дискуссию в уголовно наказуемое деяние: «…распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР во время Второй мировой войны, соединенных с обвинением в совершении преступлений, установленных указанным приговором (Нюренбергского трибунала. - Авт.), совершенные публично». Теоретически «под статьей» могут оказаться те, кто считает, что Катынское преступление совершили НКВДэшники.
Юридическая неряшливость и идеологическая предвзятость формулировки уже однажды привела к обвинительному приговору по этой статье в отношении Владимира Лузгина, который разместил в соцсети материал о сотрудничестве руководства СССР и Третьего Рейха в нападении на Польшу в 1939 году. Разумеется, судьи разных инстанций, типичные носители типичного массового сознания, сформированного исторической политикой власти, оскорбились за Советский Союз. Обоснованность приговора мотивировалась его соответствием Нюрнбергу, как если бы в истории не было Пакта Молотова-Риббентропа и движения Сталина на Запад – «перехвата» у Гитлера балтийских стран и востока Польши и «зимней войны» с Финляндией.
|
|
|
Де факто это тем самым состоялась реабилитация сталинизма и Сталина, пакта Молотова-Риббентропа, оккупации Польши.
Регероизация дегероизированного, рефальсификация дефальсифицированного – таково ключевое свойство сегодняшней государственной исторической политики. Политический режим и архаично-авторитарные технологии управления страной легитимируются прошлым – благодаря монополии на механизмы передачи коллективной памяти, а сами элиты и пропутинское большинство самоидентифицируются с помощью прошлого. Отсюда новый социальный контракт – вы нам, власти, лояльность, мы вам, гражданам, гордость за «тысячелетнюю историю».
ПАМЯТЬ О РЕПРЕССИЯХ: ДЕСТАЛИНИЗАЦИЯ И НЕОСТАЛИНИЗМ
Поиски легитимации, идентичности и величия в прошлом естественным образом сплетаются в смысловой клубок родственных тем «Сталин», «репрессии», «война», «Победа», «порядок», «величие страны». Можно, разумеется, отдельно говорить о репрессиях, к тому же память о них в современной России вынужденным образом становится частью едва ли не оппозиционного мировоззрения и контрпамяти, вступающей в противоречие с коллективной исторической идентичностью, навязываемой государством. Однако официозная память и контрпамять сталкиваются в смысловом пространстве, где одновременно присутствуют и сопрягаются сразу несколько исторических тематических блоков. «Официализация» Великой Победы в мифологическом дискурсе предполагает умаление значения репрессий для истории страны.
1. Память и контрпамять
В результате главный водораздел в исторической памяти проходит в интерпретации истории репрессий, притом, что формально они осуждаются властью, правда, с гигантским люфтом для публичных «дискуссий».
Противостояние идеологического официоза и гражданского общества превращается в войну официальной памяти с контрпамятью. Война памяти идет, разумеется, не только на внешнем фронте – с версиями истории стран-конкурентов, но и с внутренней исторической «пятой колонной». Для этой войны как будто и времени не существует, потому что нынешняя оппозиция как бы становится наследницей по прямой и диссидентского движения, и вообще любого советского инакомыслия. Диссидентское движение и инакомыслие советского времени в такой логике приравниваются к условной «Болотной площади».
|
|
|
2. На топливе войны
Таким образом, получается, что даже сам по себе акцент на изучении репрессий становится «очернением» истории страны, полной побед, достижений и восстановленных мифов, требующих закрепления с помощью праздничных ритуалов.
Даже когда история сталинского периода в ее официозном изводе подается «через людей» – это все равно военачальники и «выдающиеся государственные деятели», набор мемориальных табличек со стен сталинских высоток. И такая история работает на топливе войны и во имя жестокой, но «эффективной» бюрократии. Такая система музеефицирует охранника, а не заключенного.
3. «Арктиканаша»
Пример историко-идеологической конструкции, заглушавшей репрессии и пронесшей эту функцию через десятилетия -- арктический миф. На истории покорения Арктики было воспитано несколько поколений – это были примеры человеческого мужества и успеха, романтика открытий. И это была живая плоть истории – совпадение во времени арктической героики и трагедии репрессий. Арктический миф был нужен Сталину – именно потому, что в этом случае можно было говорить об истории успеха, загораживавшей собой репрессии. Модель мифа воспроизводится и сейчас, но только от всех человеческих историй и романтики остались исключительно демонстрация силы арктических войск, появление арктического ФСБ, территориальные претензии в стиле «Северный-полюс-наш». Поскольку в сегодняшней Арктике много проблем, в том числе экологических, построить полноценный мобилизационный миф невозможно, но это еще один пример того, как история ставится на службу сегодняшней пропаганде.
3. Наследники по прямой
Фигура Сталина, точнее, историко-мифологический бренд «Сталин» становится одним из «ключей» к современной доминирующей идеологии. Наиболее значимые практические шаги власти – например, присоединение Крыма, наследование по прямой от «славного» прошлого, дешифруются массовым сознанием безукоризненно точно. Согласно данным «Левада-центра», именно к марту 2014 года, времени присоединения Крыма,в два раза увеличился разрыв между положительными и отрицательными оценками Сталина – 40% против 19%, и этот тренд естественным образом закрепился. В марте 2016 года, по данным «Левада-центра», 85% респондентов оценивали роль Сталина в жизни страны как положительную и лишь 8% как отрицательную.
При этом жить при Сталине хотели бы немногие (23% против 60% в марте 2016-го), из чего следует вывод, что бренд «Сталин» -- это преимущественно средство коллективной идентификации со «славным» прошлым, имеющим символическое значение.
Закрепление такой исторической картинки вкупе с массовым незнанием собственной истории, особенно в молодежных возрастных группах, радикально меняет отношение значительной части россиян к репрессиям. Если в 2007 году 72% респондентов «Левада-центра» считали, что репрессиям нельзя найти оправданий, то в 2016-м этой точки зрения придерживаются 45% опрошенных: падение на 27 п.п. – очень серьезный показатель. 26% в 2016-м против 9% в 2007-м готовы оправдывать репрессии политической необходимостью. В 2016 году в молодежной группе практически каждый второй респондент (45%) либо ничего не знал о репрессиях (19%), либо затруднялся давать им какую-либо оценку (26%).
4. Монументальная гонка
Официальной сталинизации, во всяком случае, пока, не происходит. Зато происходит своего рода «гонка памятников» -- где-то удается «увековечить память» Сталина (изба-музей И.В. Сталина в Тверской области), где-то эти попытки проваливаются (демонтаж памятника генералиссимусу, установленного в Сургуте). Последовательное уничтожение, в том числе с использованием закона об иностранных агентов и с шельмовением при участии коммунистов и «кургиняновцев» музея «Пермь-36» -- модельная история. В том смысле, что память о репрессиях уничтожается при поощрении властей, а ее сохранение приравнивается едва ли не к антигосударственной деятельности. Логическим продолжением этих процессов стало объявление международного «Мемориала» иностранным агентом.
В стране за последнее десятилетие был сломан хотя бы условно существовавший со времен горбачевской перестройки общественный консенсус по поводу репрессий, а размывание этого консенсуса и реализация государственной политики и неписаной идеологии, фактически оправдывающих или замалчивающих репрессии, привели к неопределенному отношению к ним молодого поколения. По сути, мы имеем дело с ментальной катастрофой – результатом мифологизации сознания и почти официально насаждаемого невежества.
|
|
|
