Исконным населением Новгородчины были не некие «древние русичи-славяне», а местные саамы, которые говорили на своем финском языке.

«Это не православие. Это не ислам. Ибо Исус – Дух Аллахов. Это в какой вере? Русское православие! Изначальное древнее христианство – то, из которого выделится как православие, так и ислам. Удивительно, но на древнерусских шлемах, как правило, выгравированы коранические тексты. И тут же православные кресты. Если бы этот шлем выполнил мусульманин, то не рисовал бы крестов. Если православный – то не писал бы цитат из Корана. Но на Руси в древности Коран считали Святой Книгой, хотя более распространенной были Псалтырь и Евангелие (кстати, священные и для мусульман). Шапка Иерихонская или шишак князя Ф.И. Мстиславского имеют надписи по-арабски. А на шлеме Александра Невского 13-й аят 61-й суры Корана».

Конечно, московский историк Бычков по традиции говорит обо всем московском именно как о чем-то «русском». Однако очевидно это противоречие: сие не было РУССКИМ, а было именно «МОСКОВСКИМ». То есть – специфической смесью исконно финского, навязанного болгарского и привнесенного Ордой тюркского. Это не Русь и не нечто «русское».

Соответственно – и язык этой «смеси» никак нельзя называть «русским». Цитировавшийся в «Комсомольской правде» царский «историк» Александр Шишков в своих лингвистических изысках для доказательства «происхождения индоевропейских языков из русского языка» весьма односторонен: он подбирал для своих сравнений только те слова «русского языка», которые индоевропейские. Типа «блеск», «сон», «свинья», «слово».

С точки зрения ЧЕСТНОЙ научной методологии – это чистой воды ПОДЛОГ. Потому что базовая лексика других индоевропейских языков, якобы «происшедших от русского», - например, белоруского, польского, летувиского – почти на 100% состоит из индоевропейской лексики. И только базовая лексика русского языка – наполовину финская и тюркская.

Давайте сравним. В русском языке XIX века вся базовая лексика торговли и одежды – ТОЛЬКО ОРДЫНСКАЯ. Чего нет ни в одном индоевропейском языке. Почему же Шишков не взялся исследовать русские слова базовой лексики «деньги» (ордынское «тэньге»), «хозяин» и «хозяйство» (ордынское «хозя», «ходжа»), «товар» и «товарищ» - и прочие, прочие заимствования у Орды? Как, например, быть со «славянским» словом «терем» (существовавшим только в Московской области и ряде окрестных в рамках территории Улуса Орды), которое не только происходит от восточного «гарем», но и функционально именно ГАРЕМ означало в Московии: там точно так держали женщин взаперти на втором этаже? Отменил этот обычай только Петр I.

Шишков все это «упускает», потому что это портит картину «русского языка как прародителя индоевропейских». А сатирик Михаил Задорнов сегодня в своих выступлениях идет дальше: он ордынское «тэньге» трактует как «древнеславянское».

В средние века в городах Московии и в самой Москве писали на «гремучей смеси» болгарского и тюркского языков, что видно хотя бы по книге Афанасия Никитина. А сама княжеская элита, некогда вышедшая из Киева при Юрии Долгоруком, была совершенно безграмотной – и потому в письме никаких связей со своим «исходным» языком Киева уже не имела. Напомню, что первым князем Московии, худо-бедно научившимся буквы разбирать и что-то самому написать, был Иван Грозный; его князья-предки Василий III, Иван III и прочие писать-читать не умели.

Что касается населения деревень окрестностей Москвы и соседних областей – то там туземцы продолжали говорить в семьях на своих исконных финских языках, а «славянская» (то есть болгарская) лексика в их разговорный язык входила весьма медленно. Но именно язык этого деревенского населения (а не язык городов и документов Московии) следует считать ОСНОВОЙ нынешнего РУССКОГО ЯЗЫКА, так как язык нации формируется не в городах, а в деревнях. При этом напомню, что в то время сельское население Московии составляло 95% населения, при Екатерине II – около 85%, в начале XX века – 80%, в 1960 году – 75%. Это показывает, что язык деревни – это и есть ЯЗЫК НАРОДА, то есть РУССКИЙ ЯЗЫК, «великий и могучий».
Итак, давайте взглянем, на каком же языке говорили сельские жители Центральной России.

Как пишет российский лингвист И.С. Улуханов в работе «Разговорная речь Древней Руси» («Русская речь», №5, 1972), круг славянизмов, регулярно повторявшихся в живой речи народа Московии (то есть СЕЛЯН), расширялся очень медленно. Записи живой устной речи, произведенные иностранцами в Московии в XVI-XVII веках, включают только некоторые славянизмы на фоне основной массы местной финской и тюркской лексики. В «Парижском словаре московитов» (1586) среди ВСЕГО СЛОВАРЯ народа московитов-селян находим, как пишет И.С. Улуханов, лишь слова «владыка» и «злат». Всего ДВА БОЛГАРСКИХ слова в ЖИВОЙ УСТНОЙ РЕЧИ мордовских селян Московии (то есть в языке, который Шишков, Задорнов, Чудинов называют «нашим древним русским языком»).

В дневнике-словаре англичанина Ричарда Джемса (1618-1619) их уже больше – целых 16 слов («благо», «блажить», «бранить», «воскресенье», «воскреснуть», «враг», «время», «ладья», «немощь», «пещера», «помощь», «праздникъ», «прапоръ», «разробление», «сладкий», «храмъ»). В книге немецкого ученого и путешественника В. Лудольфа (1696) – их уже 41 (причем некоторые с огромным финским «оканьем» в приставках – типа «розсуждать»). Остальная устная лексика московитов в этих разговорниках – финская и тюркская.

Русские отказываются в это верить. Они толкуют что, дескать, указанные выше слова – это «церковнославянские». Однако слова «ладья», «сладкий», «враг» - это СВЕТСКИЕ слова, а не слова церковного языка. И я совершенно не могу себе представить, как жители Московской области могли без этих слов обходиться до 1618 года – если они действительно были «славянами». На самом деле они были финнами, что и доказывают словари Джемса и Лудольфа: вся остальная там лексика разговорного языка московитов, повторяю, – финская и ордынская.

Таким образом, мы видим, что еще в XVII веке 95% русских НЕ ЗНАЛО РУССКОГО РАЗГОВОРНОГО ЯЗЫКА.

И.С. Улуханов пишет, что, говоря о существовании у московитов двух языков – славянского (церковного болгарского) и своего московитского, В. Лудольф сообщал: «Чем более ученым кто-нибудь хочет казаться, тем больше примешивает он славянских выражений к своей речи или в своих писаниях, хотя некоторые и посмеиваются над теми, кто злоупотребляет славянским языком в обычной речи».

Удивительно! Что же это за такой «славянский язык» Москвы, над которым посмеиваются за употребление славянских слов вместо своих слов финских и тюркских? Такого не было в Беларуси-ВКЛ – тут никто не смеется над людьми, использующими в речи славянские слова. Наоборот – никто не поймет того, кто строит фразы, используя вместо славянской лексики финскую или тюркскую. Этого «двуязычия» не существовало нигде у славян, кроме как в одной Московии.

Эта проблема «двуязычия» из-за отсутствия в России народной славянской основы преследовала всегда и создателей литературного русского языка – как вообще главная проблема российского языка. (Он прошел «стадии развития термина», называясь вначале московитским, затем российским при Ломоносове – до 1795 г., затем при оккупации Россией в 1794 году (закрепленной формально в 1795) Беларуси и Западной и Центральной Украины пришлось его менять на «великорусское наречие русского языка». Именно так русский язык фигурировал в 1840-х годах в названии словаря Даля («Толковый словарь великорусского наречия русского языка», где под самим русским языком обще понимался белорусский, малорусский и великорусский), хотя сегодня все российские лингвисты ненаучно исказили название словаря Даля до «Толковый словарь живого великорусского языка», но словаря с таким названием он никогда не писал.)

В 1778 году в Москве была издана брошюра писателя и лингвиста Федора Григорьевича Карина «Письмо о преобразителях российского языка». Он писал: «Ужасная разность между нашим языком [всюду в работе он называет его «московским наречием»] и славянским [то есть болгарским] часто пресекает у нас способы изъясняться на нем с тою вольностию, которая одна оживляет красноречие и которая приобретается не иным чем, как ежедневным разговором. …Как искусный садовник молодым прививком обновляет старое дерево, очищая засохлые на нем лозы и тернии, при корени его растущие, так великие писатели поступили в преображении нашего языка, который сам по себе был беден, а подделанный к славянскому сделался уже безобразен».

«Беден» и «безобразен» - это, конечно, расходится с будущей его оценкой как «великого и могучего». Оправданием тут служит факт, что Пушкин пока не родился для молодого зеленого языка, созданного только что экспериментами Ломоносова.

Великими деятелями, которые совершают эту языковую революцию в России, Ф.Г. Карин в своей работе называет Феофана Прокоповича, М.В. Ломоносова и А.П. Сумарокова. Так в самом конце XVIII века Россия отказалась от следования болгарскому языку, который ее веками, как веревочка, удерживал в славянском поле и обращал «во славянство», и стала лингвистически себя считать свободной и суверенной, признавая своим языком теперь не болгарский, а тот народный язык славянизированных финнов, который отнюдь не имел, как болгарский, явных славянских черт.

Доктор филологических наук профессор В.К. Журавлев анализировал в журнале «Русская речь» (№3, 1972) финскую составную в русском языке. Он писал, что русский этнос – это в огромной мере этнос русифицированных финнов, из которых многие народности (Мурома, Меря, Мещёра и т.д.) полностью русифицировались, не оставив даже своих языков. В.К. Журавлев отмечал:

«Группа лингвистов (Б.А. Серебренников, В.И. Лыткин, П.С. Кузнецов, А.М. Селищев и др.) видит объяснение некоторых специфических особенностей русского языка именно в финно-угорском влиянии. М. Фасмер, крупнейший специалист по русской этимологии и славянским древностям, подчеркивал, что финно-угорское влияние особенно ярко проявляется в русском устном народном творчестве. Не отвергал финно-угорского влияния на русский язык и академик А.А. Шахматов. Около полувека назад немецкий языковед Э. Леви выдвинул теорию финно-угорского субстрата (языковой подосновы) русского языка».

Таким образом, наука давно показала: нынешний так называемый русский язык - это никакой не древний язык, как и никогда он не был и быть не мог «истоком для других языков». Ибо русский язык – это самое молодое в Евразии образование, родившееся при переходе местных селян финно-угров на околоболгарскую основу лишь 200-300 лет назад. А в основе этого «великого и могучего русского языка» лежит «финно-угорский субстрат (языковая подоснова)…»

Вот некоторые самые характерные финские черты в русском языке, которые перечисляет В.К. Журавлев и которые кардинально отличают русский язык от всех остальных индоевропейских:

«Русский язык в отличие от других индоевропейских и славянских языков не только не сократил число падежных форм, но, наоборот, у нас наблюдается тенденция увеличения их числа: появляется как бы два родительных падежа (вкус чая и стакан чаю) и два предложных (живу в лесу и пою о лесе). А из всех языков мира именно финно-угорские характеризуются большим числом падежей: венгерский – 21-22, пермский – 17-18, финский – 15-17. Это дает основание и здесь видеть финно-угорское влияние.

В отличие от других славянских языков русский более последовательно ликвидировал родовые различия в формах множественного числа, а в некоторых говорах «растворяется» категория среднего рода. И в этом видят финно-угорское влияние на русский язык, так как финно-угорские не знают категории рода.

Полагают также, что и частица «-то», употребляемая изредка в русском литературном языке («а рыба-то жареная») и широко в русских народных говорах, обязана своим происхождением финно-угорскому влиянию. Нечто похожее обнаруживается, например, в марийском и коми языках (Б.А. Серебренников). Считается, что и частица «-ка» в повелительном наклонении (взгляни-ка! запишемтесь-ка!) связана с финно-угорским влиянием. Аналогично – в коми-пермяцком, где частица «-ко» выражает значение слабой просьбы (В.И. Лыткин).

Кардинальное отличие синтаксиса русского языка от синтаксиса других славянских языков заключается в весьма широком распространении так называемых номинативных предложений типа «Ночь. Зима». Даже то обстоятельство, что в русском языке глагол в форме прошедшего времени не изменяется по лицам, склонны объяснять финно-угорским влиянием (Р. Готьо, В. Скаличка).

Конструкции «я имею» в других индоевропейских и славянских языках соответствует русская конструкция «у меня есть». Этот оборот свойственен финно-угорским языкам, и его распространение в русском языке объясняют их влиянием».

Пусть себя проверят читатели-белорусы: мы, перенимая у восточного соседа его язык, тоже стали строить фразы по-фински, заменяя глагол «иметь» (которого нет в финских языках) конструкцией «у меня есть». Это поразительно! Белорусы – это индоевропейцы, которые ничего общего с финнами не имели. Но сегодня, в отличие от всех остальных индоевропейцев, даже говоря по-белорусски, они избегают глагола «иметь». Вместо «я маю» дикторы на ТВ говорят «у меня есць». Это – прямое финское влияние. И сей факт отражает, что ментально белорусы стали строить мысли по-фински, переняв это от русских.

Вот ПРАВДА о русском языке. Который – самый молодой и родился только 2-3 века назад в среде исконного финского сельского населения Центральной России на основе «финно-угорского субстрата (языковой подосновы)». Который тогда не был «великим и могучим», а, как писал в 1778 году писатель и лингвист Федор Григорьевич Карин в «Письме о преобразителях российского языка», был «БЕДЕН И БЕЗОБРАЗЕН».

Первая грамматика этого «русского языка» - вот факт! – появилась только написанная Ломоносовым. Когда не только были написаны грамматики всех остальных языков Европы (а первые грамматики языков белорусов и украинцев как истинные в исконном понимании «русские грамматики» были напечатаны за века до этого). Но даже были к этому времени давно написаны грамматики языка жемойтов и аукштайтов – которые приняли письменность и христианство самыми последними в Европе, в XVI веке. Те казались тогда «самыми отсталыми в Европе», но еще более «отсталой» оказалась Россия – она создала грамматику своего языка вообще последней.

Однако, как кажется, причина тут – вовсе не «отсталость» русских, как иные могут подумать. А только незавершенность тогда перехода селян Центральной России с туземного финского на околоболгарский язык. Именно в рамках «ускорения этого перехода» были приняты решения больше не ориентироваться непременно на «славянские составные» (то есть болгарские), а смело работать с тем, что есть: то есть включать в фактуру оформляемого народного языка России и все местные финские реалии.

Это, конечно, сделало язык уже далеко не славянским. Но и позволило уйти российским создателям языка от искусственно заданного условия якобы «непременно походить на славянское», то есть болгарское исконно.

А самое забавное во всей этой истории рождения «великого и могучего» заключается в том, что сам изначальный ориентир «славянизации» и созидания «русского языка» - то есть болгарский язык – является лишь частично славянским. Фактически болгарский язык – это полуславянский язык лишь славянизированных сербами болгар-булгар с Волги. Так как является единственным среди славянских аналитическим языком (с вынесенными перед словами флексиями, как во французском или английском), а все остальные славянские языки – синтетические, у них флексии входят в часть слова (как и в германских языках).

Искать «эталон славянского языка» в болгарском языке – просто смешно, потому что это единственный (кроме русского) полуславянский язык. Как писал академик В. Янин, берестяные грамоты Новгорода тоже показывали эту «болгарскую аналитичность языка» при постепенном за три века переходе местных саамов на славянскую речь. Вначале, как в болгарском, флексии были вне слова (так проще было строить фразы на славянском языке местным финнам), и лишь затем, через 250 лет, язык берестяных грамот становится полноценным синтетическим славянским.

Могу предположить, что более простой и аналитический болгарский язык – был и более прост для усвоения финнами Московии. Был на порядки проще всех других славянских языков – синтетических. И именно по этой причине славянизация финнов Московии шла через болгарский язык.

Но, как в Новгородчине, язык Московии постепенно становился славянским синтетическим, а не остановился на грамматических нормах болгарского языка – потому что городским и княжеским языком Московии был все-таки синтетический околославянский язык, где ориентиром были древние летописи, писавшиеся языком синтетическим. Ориентируясь на них и на язык Киева (именно и называвшийся тогда «русским»), а не на церковно-болгарский (называвшийся тогда «славянским»), русский язык постепенно обретал синтетику. В итоге вышел такой ГИБРИД в лице русского языка: болгарская лексика (при аналитической грамматике болгарского языка) «укреплена» на грамматику украинского языка (ибо Ломоносов и другие создатели русской грамматики ориентировались не на болгарскую, а на украинскую грамматику), но самой украинской лексики в русском языке практически нет – в сравнении с болгарской.

Отсюда и нынешний парадокс: русский язык основан в ориентации на грамматику синтетических славянских языков (украинский, польский, чешский, сербский) – но лексически опирается на лексику болгарского языка.

Сегодня для многих это кажется «полной загадкой»: почему в русском языке при болгарских словах – грамматика отнюдь не болгарская? Но все просто: в русском языке словарный запас был некогда давно взят из болгарского языка, а уже позже, во времена Ломоносова, грамматику копировали с языков Украины, Чехии и Польши. Вот и вышло такое смешение заимствований. Что не должно удивлять, потому что сам русский язык и является только ЗАИМСТВОВАНИЕМ У СОСЕДЕЙ, а не чем-то исконно родным – кроме, конечно, присутствующих в нем огромных пластов тюркской лексики и огромных пластов финской лексики и финской грамматики...

Этот самый юный язык Европы стал «великим и могучим» НЕ САМ ПО СЕБЕ – что очевидно, а только в первой половине XIX века.


иерей Рустик

«Последнее редактирование: 14.12.2009, 01:35:36 от иерей Рустик»

·

·

· Сообщений: 15443