 |
Рост Московского государства при Иване III и при Василии III
|
|
|
|
Кроме того, почти половина русского населения живет в Литве – государстве, управляемом иноплеменной династией Ягеллонов и официально исповедующем другую религию.
Вся восточная, бó льшая часть русских земель формально принадлежит Орде. Для внешнего мира русские – это народ, поделенный между владениями польско-литовского монарха и «тартарским» ханом.
Теперь переместимся в 1505 год.
На карте Европы появилось новое большое независимое государство, первое по размеру и второе или третье по населению.
Русский монарх общается на равных с римским папой и германским императором, а с ближайшими соседями – литовским государем и ливонским магистром держится высокомерно. Татарские владыки либо дружат с Русью, либо находятся от нее в политической зависимости.
Внутренне это государство достигло единства; централизационные процессы в нем практически завершены. Никакая сила не может соперничать с властью государя.
Дело объединения всех русских земель еще далеко не завершено, но эта цель поставлена. Более того – новая Русь претендует на гораздо большее: на статус «Третьего Рима», то есть уже не национального государства, а наднациональной империи.
И все эти свершения связаны с именем одной личности, являются плодом ее усилий.
Если создателем первого русского государства был полумифический Олег, то второе русское государство – то самое, на фундаменте которого существует современная Россия, – создано Иваном III. Именно он определил контуры постройки, которая во многом сохраняется и поныне, с ее достоинствами и недостатками.
Вот почему мне кажется справедливым мнение тех историков, кто оценивает деятельность Ивана III как блистательную. Я даже склонен согласиться с Карамзиным, который ставит этого государя на первое место среди отечественных правителей, выше Петра Великого. В самом деле: Петр не строил русское государство с нуля, он лишь произвел его реконструкцию. К тому же у осторожного Ивана не было тяжелых неудач, вроде Нарвской и Прутской конфузий. В отличие от прославленного в нашей истории Петра, великий князь Иван Васильевич оставил свою страну не истощенной, а процветающей, богатой и сильной.
|
|
|
И если «второе» русское государство продержалось меньше полутора столетий, виноват в этом не Иван III, а его преемники, не только не сумевшие довести начатое строительство до завершения, но и в значительной степени разрушившие уже построенное.
ВРЕМЯ ВАСИЛИЯ ТРЕТЬЕГО
(1505–1533)
Правителей эпохи самодержавия, когда жизнь всей страны почти полностью зависела от воли (или безволия) одного человека, можно условно поделить на три типа: выдающиеся, скверные и посредственные.
Основное различие здесь следующее.
Выдающиеся правители были активны, сами создавали стратегическую повестку, нацеленную на усиление своей державы, и успешно ее осуществляли. Лучший пример такого самодержца – Иван Третий.
Скверные правители тоже были активны, но своими действиями лишь создавали себе и стране тяжелые проблемы, справиться с которыми не умели. Такие монархи приносили государству множество бедствий, а бывало что и приводили его к катастрофе.
Правители средние чаще всего были малодеятельны и просто плыли по течению, с большим или меньшим успехом решая проблемы по мере их возникновения. Ни стратегии, ни далеко идущих планов такие государи не строили.
Василий Третий, как и два предыдущих московских Василия, был правителем дюжинных способностей. Выражаясь метафорически, он не вел государственный корабль каким-то определенным курсом, а приспосабливался к направлению ветра, поворачивая то в одну, то в другую сторону. Поэтому события его княжения удобнее пересказывать не стратегическими «узлами», как мы это сделали с Иваном Третьим, а хронологически. С течением времени обстоятельства менялись, и государь на них реагировал – будь то события внутри страны, на Востоке или на Западе.
|
|
|
ВАСИЛИЙ III ИВАНОВИЧ В ЖИЗНИ
Дела частные
Еще одно характерное отличие заурядного (и тем более скверного) правителя от правителя выдающегося проявляется в соотношении личных интересов с государственными. Первые русские самодержцы, кажется, и не проводили границы между первым и вторым, рассматривая страну как свое частное хозяйство, однако лидер истинно масштабный, каким был Иван Третий, всегда подчинял частно-семейные интересы потребностям «большой семьи», то есть державы. Его сын, как мы увидим, обычно поступал противоположным образом. Личное, семейное для него значило больше, чем государственное.
Поэтому с обстоятельств его частной жизни мы и начнем – они помогут лучше понять подоплеку многих политических событий.
Великая княгиня Софья Фоминишна родила долгожданного сына после нескольких дочерей 25 марта 1479 года. По древнему княжескому обычаю (кажется, в последний раз) мальчик получил два имени: Гавриила, которым никогда не звался, и Василия – в честь деда.
Портретов на Руси в ту эпоху не писали (вернее сказать, они были условны и к сходству с оригиналом не стремились), поэтому о внешности Василия Ивановича мы имеем еще меньше сведений, чем о внешности его отца – про того хоть известно, что он был высок и сильно сутул. Должно быть, ничего примечательного в облике великого князя не было, иначе дотошный императорский посол Сигизмунд фон Герберштейн, не поленившийся описать даже лицо митрополита, непременно отметил бы что-нибудь особенное во внешности московского властителя. Приходится довольствоваться портретом, который из скудных сведений собрал Карамзин: «Василий имел наружность благородную, стан величественный, лицо миловидное, взор проницательный, но не строгий».
У Василия, как и у отца, имелись братья, тоже доставившие ему немало хлопот. Иван III, невзирая на печальный опыт внутрисемейных раздоров, все же не мог оставить младших сыновей без наследства – это было бы вопиющим нарушением традиций. Поэтому, дав им в духовной наставление беспрекословно повиноваться новому государю («вы, дети мои, – Юрий, Димитрий, Семен и Андрей, держите моего сына Василия, а своего брата старшего вместо меня, своего отца, и слушайте его во всем») и завещав ему львиную долю земель и городов, примерно четверть страны умирающий все же выделил в частное владение остальным. Удельные княжества, которые с таким трудом искоренял Иван, восстановились.
|
|
|
Василий явно тяготился этой данью старинным обычаям и всю жизнь относился к братьям с сугубой подозрительностью.
Все они были размещены недалеко от Москвы, под присмотром: Юрий Иванович в Дмитрове, Дмитрий Иванович – в Угличе, Семен Иванович – в Калуге, Андрею Ивановичу достались Старица и Волоколамск.
Жениться им не позволялось, потому что владения каждого при отсутствии законных детей должны были отойти в государеву казну. (Таким образом удельные княжества братьев мало чем отличались от поместного жалованья, да еще отягощенного унизительным запретом на брак. ) Обзавестись семьей удалось лишь самому младшему, Андрею Старицкому – да и то в пожилом уже возрасте, после того как у Василия родился наследник. Остальные братья так и умерли холостыми.
Каждого князя постоянно окружали шпионы и соглядатаи, докладывавшие в Москву о всякой мелочи. И эта предосторожность не была излишней. По меньше мере двое братьев, Юрий Дмитровский и Семен Калужский, в разное время едва не сбежали в Литву, к заклятым врагам, что было бы для государства тяжелейшим ударом, тем более что Юрий в то время являлся наследником престола. Только осведомленность об этих планах позволила Василию принять своевременные меры. Особенно опасен был Семен Иванович, небездарный полководец. Известно, что в 1510 году государь своей волей переменил ему весь состав двора, то есть фактически поместил под тотальный надзор, да и ранняя смерть Семена современникам казалась подозрительной – не отравлен ли?
|
|
|
Не менее тягостной проблемой, обострявшей болезненность отношений с братьями и висевшей над Василием вплоть до поздних лет, было отсутствие прямого наследника. В отличие от отца, щедро наделенного потомством, Василий Иванович очень долгое время оставался бездетен, притом что женили его молодым.
Роль ревностного оберегателя православия, которую взял на себя объединитель Руси великий князь Иван Васильевич, сильно ограничила матримониальный выбор. Сам государь нашел себе византийскую принцессу-эмигрантку, которая сделала вид, что никогда не переходила в католичество; старшему сыну с трудом сыскал дочь православного валашского господаря. Православных девиц венценосного статуса в Европе больше не оставалось. Подходящей невесты для Василия отец подобрать не сумел.
Сам-то Иван, будучи прагматиком, пожалуй, согласился бы ради политических выгод и на брачный союз с инославным домом, как он сделал, отдав дочь за католика Александра, но когда великий князь попробовал сосватать за наследника дочь датско-шведского короля Ганса, своего союзника, то получил отказ: принцессу не отдали за «схизматика». В конце концов, чувствуя приближение смерти и торопясь женить наследника, Иван III решил: раз нет родовитой невесты, пускай будет красивая и здоровая. Затеяли смотр, куда свезли множество девушек, причем не только из высшей знати – для великого государя все подданные теперь были одинаковы. В оправдание неслыханному событию сослались на византийскую историю: василевсы, не считая чужеземных царей ровней, часто выбирали себе жен на такого рода «конкурсах красоты».
Сначала был произведен отсев по внешней привлекательности. Потом повивальные бабки, гинекологи той эпохи, произвели еще один отбор, оставив только кандидаток, обладавших хорошими природными данными для деторождения. Окончательный выбор, видимо, сделал сам государь. Он велел сыну жениться на девице Соломонии Сабуровой, представительнице весьма скромного рода. Ей было пятнадцать лет, жениху – двадцать шесть. Произошло это в 1505 году. Карамзин высказывает правдоподобное предположение, что скупой Иван нарочно взял сыну жену похудородней, «чтобы иметь более способов наградить родственников невестки без излишней щедрости». С этого времени у московских государей войдет в обычай выбирать жен из собственных подданных, и часто – после обстоятельных смотрин.
Великокняжеских, а затем царских дочерей в редких случаях выдавали за кого-то из приближенных, но чаще они оставались старыми девами или стриглись в монахини.
|
|
|
Однако несмотря на придирчивый отбор по физическим параметрам и в первую очередь по потенциальной «плодоносности», брак Василия Ивановича потомства не дал. Не помогли ни дары храмам, ни паломничества к святыням, ни знахари с ведуньями.
При самодержавной системе правления эта сугубо семейная проблема превратилась в государственную и была чревата серьезным кризисом. Пассивный Василий так, вероятно, и молился бы о чуде до самой смерти и трон перешел бы к брату Юрию, но вдруг с великим князем произошло вполне обычное событие, которое тем не менее имело большие исторические последствия: уже пожилой, сорокашестилетний монарх влюбился. Его сердце покорила юная Елена Глинская, племянница литовского православного магната-перебежчика, о котором речь впереди. Дабы понравиться красавице, Василий Иванович совершил поступок неслыханной экстравагантности: на западный манер обрил бороду, украшение истинно православного человека.
Должно быть, Елена разительно отличалась от русских княжон и боярышень, выросших в запертом тереме. Литовка была образованна, независима и по-европейски воспитанна. Карамзин высказывает следующее непатриотичное соображение:
Может быть, не одна красота невесты решила выбор; может быть, Елена, воспитанная в знатном Владетельном доме и в обычаях Немецких, коими славился ее дядя, Михаил, имела более приятности в уме, нежели тогдашние юные Россиянки, научаемые единственно целомудрию и кротким, смиренным добродетелям их пола.
И тут же пошли разговоры о том, что с бесплодной Соломонией надо развестись, чтобы держава не осталась без наследника. Угодливые бояре были за, говоря, что «неплодную смоковницу посекают и измещут из винограда», но высшее духовенство сомневалось. Прежде московские государи никогда не разводились. Артачилась и Соломония, не хотела идти в монастырь.
Примерно в то же время, столкнувшись с аналогичной дилеммой, английский Генрих VII ради развода с Екатериной Арагонской и женитьбы на Анне Болейн изменил конфессию всего королевства. Московскому государю было легче. Он склонил на свою сторону послушного митрополита, а Соломонию уличили в колдовстве (бедная женщина прыскала заговоренной водой государевы порты, чтобы вернуть мужнину любовь).
В ноябре 1525 года великую княгиню, несмотря на протесты, постригли и отправили в дальний монастырь.
Герберштейн рассказывает: «Она плакала и кричала, когда митрополит в монастыре резал ей волоса; а когда он подал ей куколь, она не допускала надеть его на себя и, схватив куколь и бросив его на землю, топтала его ногами. Иоанн Шигона, один из первостепенных советников, негодуя на этот поступок, не только сильно бранил ее, но и ударил плетью, прибавив: «Смеешь ли ты противиться воле государя и медлить исполнением его приказаний? » Когда Соломония спросила, по какому праву он ее бьет, он отвечал: «По приказанию государя». Тогда с растерзанным сердцем она объявила перед всеми, что надевает монашеское платье не по желанию, а по принуждению, и призывала Бога в мстители за такую несправедливость».
Уже через два месяца нетерпеливый Василий III сочетался браком с Еленой Глинской. Долгое время и этот союз не давал потомства. Когда все уже отчаялись, в 1530 году наконец родился сын Иван (будущий Грозный). Разумеется, поползли нелестные для государя и его жены слухи, будто ребенок не от Василия, но это не имело значения: наконец появился наследник. К тому же год спустя Елена родила еще одного мальчика – правда, глухонемого.
Долгое ожидание наследника, скандальный развод и неординарный брак, наконец запоздалое рождение сына – вот главная коллизия жизни этого не слишком яркого монарха.
В 1533 году Василий тяжело занедужил. В московском государстве болезнь государя означала кризис всей государственной системы, особенно если наследник не готов принять власть – а княжичу Ивану в то время было всего три года.
Летописи подробно описывают болезнь Василия III, потому что это было событием огромной государственной важности. Симптомы выглядят довольно странными. У великого князя на бедре образовался маленький нарыв, превратившийся в гнойную опухоль, из которой вылез какой-то стержень длиной в 25 сантиметров. Василий промучился несколько недель, обессилел и скончался. Консилиум медиков из числа читателей моего блога, ознакомившись с летописным описанием болезни, пришел к выводу, что, по-видимому, великого князя свел в могилу остеомиелит с костным секвестром, осложненный сепсисом, – скорее всего, на фоне диабета.
Василий Иванович умер 3 декабря 1533 года, оставив государство в чрезвычайно шатком положении. Самодержавная конструкция, выстроенная Иваном III, совершенно не предусматривала ситуации, при которой источником принятия всех важных государственных решений окажется трехлетний ребенок.
Таким образом, и в семейно-династическом смысле Василий III оказался не особенно состоятелен: наследника на свет все-таки произвел, но преемственность власти не обеспечил.
Реконструкция личности
При том что события частной жизни и довольно долгого правления Василия Ивановича историкам хорошо известны, об индивидуальных качествах этого человека, как и в случае с его отцом, мы можем судить лишь по поступкам и немногочисленным, не всегда достоверным отзывам современников, а между тем личность этого невыдающегося самодержца наложила отпечаток на ход отечественной истории данного периода, такого же тусклого.
Тяжелое потрясение, пережитое Василием во время спора о престолонаследии 1497–1498 годов, не могло не отразиться на характере князя, которому в то время было 18 лет. Речь ведь шла не только о том, кому достанется венец. На Руси близкие родственники государя, если это были не его дети, находились в серьезной опасности – рассматривались как потенциальная угроза престолу. Мы помним, сколь сурово Иван III обходился с младшими братьями. Если бы государем стал Дмитрий, а вместе с ним партия Елены Волошанки, участь Василия была бы печальна. Вот почему он (несомненно, под влиянием матери Софьи Палеолог) вступил в заговор – и понес тяжелую кару: отец велел его арестовать. Те несколько месяцев, в течение которых Василий находился в заключении, зная, что после смерти отца ему будет еще хуже, должны были напугать и ожесточить его на всю жизнь. Урок, который узник извлек из своего несчастья, заключался в следующем: никакого мягкосердечия в отношениях с родичами. Как безжалостно вел он себя с родными братьями, мы уже знаем. С племянником Дмитрием, чуть было не взявшим верх в борьбе за трон, Василий поступил еще круче.
Перед самой кончиной суровый Иван Васильевич вдруг помягчел. Герберштейн пишет:
…На смертном одре, он приказал привести его [49] к себе и сказал ему: «Милый внук, я согрешил перед Богом и перед тобой, заключив тебя в темницу и лишив тебя законного наследства; заклинаю тебя – прости мне обиду; будь свободен, иди и пользуйся своим правом». Димитрий, растроганный этой речью, охотно простил вину деда. Но когда он выходил из его покоев, его схватили по приказанию дяди Гавриила [50] и бросили в темницу.
Страх Василия был столь силен, что он осмелился ослушаться своего грозного отца. Дмитрия поместили в оковы и посадили в «полату тесну», где вскоре он зачах, а возможно, был отравлен, «быв одною из умилительных жертв лютой Политики, оплакиваемых добрыми сердцами и находящих мстителя разве в другом мире». [51]
Подобную решительность Василий проявлял редко – только когда чувствовал себя в большой опасности или когда, как в истории с разводом, страстно чего-то желал.
Редко бывает, чтобы из наследника, выросшего при властном отце и своенравной матери, получился волевой, самостоятельный правитель. Став великим князем, Василий Иванович не стал изобретать ничего нового, а старался следовать курсом родителя. На первом этапе получалось неплохо, но затем политические обстоятельства стали меняться, приспособиться к ним у Василия не получалось, и дела шли всё хуже и хуже.
Единственное, в чем сын великого Ивана преуспел – еще больше возвысил положение московского самодержца, последовательно ведя линию отца. Впрочем, трудно сказать, чем определялась эта последовательность: осознанием государственной необходимости или природной чванностью. Судя по некоторым деталям – скорее второе.
В отличие от холодного Ивана Васильевича этот монарх был сердечен и прост с теми, кого любил.
Сохранились письма Василия к молодой супруге. Он очень трогательно заботится о ее здоровье и о маленьких сыновьях: «Ты б ко мне о своем здоровье и о детех отписывала, как тебя Бог милует и как детей Бог милует; да и о кушанье о Иванове и вперед ко мне отписывай, что Иван сын коли покушает, чтоб то мне ведомо было». Перед самым концом умирающий очень просил не приносить к нему сына, чтобы малыш не испугался, а прощаясь с женой, уверял ее, что ему совсем не больно.
Однако за пределами домашнего круга этот правитель был еще надменнее отца и приходил в ярость при малейшем возражении. Его придворные были до такой степени запуганы и принижены, что, по свидетельству Герберштейна, боялись сказать лишнее слово, отвечая на всякий нестандартный вопрос формулой: «Про то ведают Бог и Государь». Другой иностранец, Иоганн Фабри, сторонник абсолютизма, видит в русском самодержавии образец для подражания:
Замечательно и заслуживает высшей похвалы у них то, что всякий из них, как бы ни был он знатен, богат и могуществен, будучи потребован князем хотя бы через самого низкого гонца, тотчас спешит исполнить любое повеление своего императора, яко повеление Божье, даже тогда, когда это, казалось, сопряжено с риском или опасностью для жизни… Словом, нет другого народа более послушного своему императору, ничего не почитающего более достойным и более славным для мужа, нежели умереть за своего государя.
Василий был груб с приближенными, а впадая в гнев, бывал и жесток. Однажды боярин Берсень-Беклемишев осмелился заспорить с государем – тот крикнул: «Ступай, смерд, прочь, не надобен ты мне! », а когда боярин не замолчал, ему отрезали язык. Однажды, осерчав, Василий велел утопить в реке татарских послов. За что-то уморил в темнице своего зятя, князя Василия Холмского, женатого на его родной сестре (той самой, которую Иван III неудачно сватал за внука австрийского императора).
Конечно, эта жестокость не идет ни в какое сравнение со зверствами Ивана Грозного. Громких казней во времена Василия не было, однако переменчивость и непредсказуемость его нрава приводила бояр и дьяков в трепет. Он награждал людей без особенных заслуг и так же вздорно отправлял их в опалу. Многолетний советник и наперсник государя боярин Иван Шигона-Поджогин, без которого Василий не принимал никаких решений, вдруг на несколько лет был посажен в темницу, а затем так же внезапно вновь оказался в фаворе.
Именно в ту эпоху в русский официальный обычай входит преувеличенная парадность (так называемая «показуха») как средство произвести впечатление на иностранцев. В дни церемониального въезда важных посольств в Москве закрывались лавки и базары, всех горожан заставляли выйти на улицы и даже сгоняли крестьян из ближних волостей; вперед ставили тех, кто получше одет. Пусть послы видят и расскажут у себя дома, как велик и могуществен русский государь. Наблюдательных иностранцев обмануть не удавалось, однако для организаторов действа важнее было понравиться своему государю.
Подобно отцу, Василий Иванович не мнил себя полководцем и еще меньше, чем Иван III, любил подвергаться военным опасностям. Бывало, что он выступал с войском в поход, но всегда оставался на отдалении от боевых действий. Герберштейну рассказывали, что во время нашествия крымцев государь пустился в бега и даже прятался несколько дней в стогу сена – скорее всего, это преувеличение и выдумка, но само хождение подобной сплетни свидетельствует о том, что великий князь отнюдь не слыл храбрецом. Надо сказать, что среди московских государей, начиная с Ивана Калиты, смельчаков и записных вояк не водилось (за исключением Дмитрия Донского, даже бившегося в рукопашной); ни один русский монарх не сложил голову на поле брани. В этом, как и во многом другом, отечественные властители следовали ордынскому обычаю. Еще Чингисхан завещал своим потомкам зря не рисковать жизнью и никогда не участвовать в сражениях, ибо в государстве ордынского типа гибель вождя означала крах всей системы.
Другой непривлекательной чертой Василия III было коварство. Уловка, с помощью которой он аннексировал Псковскую республику, фактически уже входившую в московское государство, но формально еще автономную, была недостойна законного и полновластного монарха.
Произошло это в 1509 году. Сначала Василий заменил любимого псковичами наместника князя Петра Шестунова-Ярославского на своенравного Репню-Оболенского, который нарочно стал притеснять горожан, очевидно, следуя полученным в Москве инструкциям.
Вскоре в соседний Новгород прибыл великий князь, и представители Пскова, конечно, отправились туда жаловаться на свои обиды. Василий милостиво их принял и сказал, что хочет разобрать все претензии к Оболенскому, для чего велит прибыть в Новгород всем недовольным.
Обрадованные и обнадеженные, псковичи отправили к государю большую делегацию, в которую вошли все лучшие люди города и выборные от народа. Во дворец пустили только именитых псковичей, а прочих оставили ждать снаружи. Сначала арестовали всю знать, а затем и простолюдинов.
После этого, в начале 1510 года, Василий поехал в Псков и проделал там этот фокус еще раз: пригласил к себе оставшихся бояр и купцов, дабы их пожаловать своей милостью, – и всех велел задержать.
С Псковом великий князь поступил так же, как в свое время его отец с Новгородом: переселил оттуда все высшее и все среднее сословие (до шести с половиной тысяч семей), таким образом оставив народ без вождей. Освободившиеся земли и дома были переданы московским служилым людям.
Если Иван III был скуп, то у его сына скряжничество доходило до патологических размеров. Отправляя за границу послов, он не давал им никакого содержания и заставлял экипироваться за собственный счет.
Дьяк Далматов, посланный с важным поручением к германскому императору, стал жаловаться, что у него нет средств на такую дальнюю и дорогостоящую поездку. Тогда государь отобрал у наглеца все его имущество, а самого отправил в дальнюю ссылку, где тот и умер.
Если послы привозили подарки, полученные ими от иноземных сюзеренов, великий князь велел показать дары и забирал себе всё ценное, обещая взамен пожаловать что-нибудь другое.
Это бы еще ладно, но случалось, что чрезмерное скупердяйство Василия приводило к серьезным политическим последствиям.
Московским дипломатам удалось склонить к военному союзу Тевтонский орден, готовый воевать с Польшей. Но немцам не хватало денег на снаряжение войска, и магистр Альбрехт Гогенцоллерн попросил золота, чтобы вывести в поле десять тысяч пехотинцев и две тысячи всадников. Дело для Москвы было выгодное: появился шанс победить давнего врага, да еще чужими руками. Но Василий сначала бесконечно долго торговался и тянул, а потом дал золота всего на тысячу солдат. Альбрехт пошел воевать с маленькой армией, рассчитывая на получение новых сумм. Однако ему послали денег только еще на тысячу пехотинцев. В конце концов видя, что силы неравны и настоящей помощи от русских нет, магистр заключил мир с королем Сигизмундом и принял польское подданство в качестве герцога прусского. Так Русь лишилась, а Польша приобрела важного союзника.
К перечню недостатков Василия III следует прибавить еще то, что он не любил утруждать себя государственными делами.
Великий Князь, как говорили тогда, судил и рядил землю всякое утро до самого обеда, после коего уже не занимался делами, – пишет Карамзин. – Любил сельскую тишину; живал летом в Острове, Воробьеве или в Москве на Воронцове поле до самой осени; часто ездил по другим городам и на псовую охоту, в Можайск и Волок Ламский.
Таков был человек, которому довелось править русским государством с 1505 до 1533 года.
ДЕЛА ВНУТРЕННИЕ
По следам великого отца
Монарх был зауряден и пассивен, но его большая, молодая страна быстро развивалась, становилась богаче и многолюднее, приноравливалась к новым условиям. Национальное возрождение – мощный энергетический импульс к саморазвитию. Механизм, собиравшийся на протяжении ста с лишним лет, со времен Ивана I Калиты и запущенный Иваном III, пришел в действие. Сжатая пружина стала распрямляться, и теперь достаточно было ей не мешать. Василий и не мешал – этим займется его преемник Иван Грозный во второй половине своего долгого царствования.
В эпоху Василия Ивановича во всех сферах русской жизни происходили важные изменения – в силу объективных причин, вне зависимости от намерений и усилий самодержца.
Кропотливая, надолго вперед рассчитанная стратегия Ивана III по сбору русских земель еще какое-то время приносила свои плоды. Как Москва присоединила Псков, мы уже знаем: купеческая республика к 1510 году была так ослаблена, что отказалась от автономии безо всякого сопротивления.
В 1517 (по другой версии, в 1520) году точно так же, без каких-либо осложнений, перешла во владения государя Рязань, давно уже управлявшаяся из Москвы. Рязанского князя Ивана Ивановича, приходившегося Василию двоюродным племянником, обвинили в том, что он-де замышляет стакнуться с крымским ханом, вытребовали в столицу и арестовали. Всех именитых рязанцев, как водится, на всякий случай расселили по другим областям – и бывшее великое княжество прекратило свое существование.
Удельное Волоцкое княжество, принадлежавшее двоюродному брату государя Федору Борисовичу, которому не позволяли жениться, перешло Василию по праву наследства, когда в 1513 году бездетный Федор умер.
Без лишних церемоний в 1517–1523 годах Москва прибрала к рукам опрометчиво отделившиеся от Литвы юго-западные княжества, Черниговское и Северское, воспользовавшись тем, что его правители затеяли между собой свару. Сначала Василий позволил одному князю прогнать другого, потом обвинил победителя в тайных сношениях с Литвой и забрал земли себе. (В этой истории примечательна одна деталь, демонстрирующая подчиненное состояние, в котором к этому времени находилась московская митрополия. Подозревая неладное, удельный северский князь никак не хотел ехать к государю и согласился на поездку, лишь когда сам митрополит пообещал ему безопасность. Василий Иванович пренебрег гарантией и заточил князя в тюрьму, где тот и умер. )
О том, как Василий не собирал урожай, посеянный отцом, а присоединял новые русские земли самостоятельно, посредством оружия, будет подробно рассказано ниже – там всё происходило куда менее гладко.
Свой путь
Во времена этого государя генеральная идеологическая концепция – доктрина Третьего Рима, довольно смутно обозначившаяся при Иване III, получила окончательное оформление. Расширяющейся державе требовалась некая сверхцель, которая обосновывала и оправдывала бы весь ордынский, то есть военно-служебный, строй государства. Сакрализация власти монарха, ее божественность объяснялась высокой миссией, которую Бог возложил на московских государей: спасти истинное христианство, православие, униженное падением Константинополя и теснимое европейскими неправоверцами.
В 1510-х годах старец Филофей, настоятель Елеазаровского монастыря в Пскове, впервые изложил идею, на столетия определившую вектор политического движения России.
Красноречиво, образным языком Филофей доказывал, что спасение христианства в единстве, некогда существовавшем в «Ромейском царстве нерушимом», но первый Рим духовно пал, предавшись католицизму. Второй Рим – Царьград – угодил в руки неверных. Теперь спасти веру может только Москва, которая должна объединить христианство и очистить его от скверны. Именно ей суждено стать третьим Римом – истинным и уже окончательным. «Блюди и внемли, благочестивый царю, – писал Филофей, неслучайно называя великого князя византийским титулом, – яко вся христианская царства снидошася в твое едино, яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быта».
Старец был далек от политики и имел в виду не земное, а духовное первенство, однако эта мистическая идея пришлась Московскому государству очень кстати. В перспективе она давала морально-религиозное обоснование для безграничного расширения, то есть выходила за рамки прежней идеи национального государства «всея Руси». Кроме того, доктрина «Третьего Рима» исторически предопределила и концепцию «третьего пути», уникально российского, отличного и от западной, и от восточной модели развития.
Идеология «Третьего Рима», без сомнения имперская по своей сути, с одной стороны, ориентировала страну на стремление к лидерству, с другой – понуждала ее к обособлению и неучастию в общеевропейской эволюции. Это неминуемо приводило ко все большему техническому, военному и общественного отставанию, поскольку как раз в эту эпоху Западная Европа становится авангардом научного, общественного и социально-политического развития. Иван III, активно используя иностранных мастеров и заимствуя европейские технологии, хотел сократить этот разрыв; его преемники вплоть до Петра будут, наоборот, оберегать «особость» Руси и ее культурную изоляцию, дабы не осквернить чистоту «Третьего Рима».
Управление и законы
Работу по административному реформированию нового большого государства Иван III провести не успел, а Василий и не пытался – он оставил всё, как было при отце.
По-прежнему функционировала Боярская дума, и высшей знати теперь жилось несколько привольнее, чем при строгом Иване III. Новый государь бывал вздорен и вспыльчив, но к этому времени бояре хорошо усвоили науку самодержавного двора: если не перечить великому князю и пониже кланяться, можно существовать вполне безбедно. Московская аристократия раболепствовала перед троном, однако в продолжение всего правления Василия никаких новых покушений на ее права и привилегии власть не предпринимала. Родовитых вельмож по-прежнему назначали на видные должности, военные и гражданские, а за неудачи и поражения строго не наказывали.
Профильные ведомства, приказы, так и остались в зачаточном состоянии. Областями управляли наместники, почти всегда – из первых по знатности родов.
Главные потребности государственного аппарата не усложнились, они сводились, во-первых, к сбору податей и пошлин; во-вторых, к отправлению правосудия; в-третьих, во время войны – к мобилизации войска.
Деньги в казну собирались по старинке, здесь ничего нового не произошло, а вот в судебной системе из-за ее неразвитости и примитивности все же пришлось кое-что менять. Известно, что при Василии был разработан какой-то новый судебник, однако его текст не сохранился. Известны лишь некоторые фрагменты.
Поскольку никакой полиции в ту пору не существовало и преступления раскрывать было некому, власть изобрела отличный способ, как сказали бы сейчас, «повысить раскрываемость»: возложили эту функцию на местных жителей, и если те сами не могли сыскать и представить на суд виновных, то должны были платить большой штраф (за непойманного убийцу – целых четыре рубля).
Итальянец Павел Иовий (Паоло Джовио), расспрашивавший в 1525 году русского посла Дмитрия Герасимова, сообщает, что московиты при следствии используют установленные законом пытки: «льют на голову холодную воду», а «для вынуждения признания, твердыми и заостренными гвоздями отдирают у обвиняемого ногти от пальцев». Ничего экстраординарного в такой судебной практике Иовий не находит – в тогдашней Европе применялись пытки еще более зверские, но в прежней, досамодержавной Руси истязания как законный метод дознания не практиковались.
Самые большие перемены произошли в устройстве русского войска. Число помещиков, служивших в дворянском ополчении, постоянно увеличивалось – их (по, возможно, преувеличенным сведениям) насчитывалось уже до трехсот тысяч. Правда, качество такой конницы было невысокое. В мирное время дворян собирали на смотры раз в два-три года и, кажется, вовсе не обучали искусству группового боя. Вооружение и доспехи тоже оставляли желать лучшего. Сабли имели только кавалеристы побогаче, остальные дрались палицами и длинными ножами. Огнестрельного оружия у дворянской конницы тоже почти не водилось – стреляли из луков. Кольчугу и железный шлем могли себе позволить немногие, основная масса довольствовалась тегилеями – толстыми стегаными кафтанами, набитыми ватой.
Зато русские воины поражали иностранцев своей выносливостью и неприхотливостью. Армия была очень подвижна, поскольку на марше обычно двигалась без обозов. В сущности, это было войско классического ордынского типа: весьма недурное для маневренной войны и опустошительных рейдов, но не слишком пригодное для полевых сражений и тем более осад. В Европе XVI века главной боевой силой стала профессиональная пехота, копейщики и аркебузиры, которых у Василия III было очень мало, а для взятия крепостей требовалась хорошая артиллерия, кото
|
|
|
