 |
Прутский поход
|
|
|
|
Хуже всего было то, что Петр и теперь оставался в заблуждении относительно турецкой слабости. Он явно рассчитывал на быструю и легкую победу. Приготовления к войне были недостаточными.
Адмирал Апраксин должен был привести в боевую готовность Азовский флот. Вот теперь, казалось бы, должны окупиться пятнадцатилетние затраты на воронежское кораблестроительство – но нет, флот так и останется в закупоренном Азовском море.
Шереметев получил приказ привести из Прибалтики двадцать два полка, а Михаил Голицын с Украины еще десять. Хватить этих сил никак не могло. У одного крымского хана Девлета II Гирея войск было больше – еще до подхода главной турцкой армии.
Ошибочен оказался и расчет на новых союзников – валашского (румынского) и молдавского господарей, вассалов султана. Царю обещали, что с приближением русской армии в тылу у турок начнется всеобщее христианское восстание, а господари выступят со своими войсками, однако на деле вышло иначе.
Валашский правитель Константин Бранкован сулил так много, что Петр даже втайне наградил его орденом Андрея Первозванного, но, когда дошло до дела, господарь, чьи земли находились слишком близко к Константинополю, занял выжидательную позицию и ничем не помог. Молдавский Дмитрий Кантемир хоть и выступил, но привел мало людей, к тому же поля его страны опустошила саранча, так что он не сумел обеспечить русскую армию и продовольствием.
Организация снабжения вопреки обычной петровской предусмотрительности вообще была продумана плохо. Петр отправился на войну, взяв с собой пока еще невенчанную жену Екатерину – словно на увеселительную прогулку. В Яссах их торжественно встретил Кантемир, и тут обнаружилось, что не запасено ни провианта, ни фуража.
|
|
|
Состоялся военный совет, на котором большинство генералов-иностранцев предлагали остановиться и дальше не идти, пока войско не обеспечит себя всем необходимым. Но Петра словно подменили, он позабыл о всегдашней осторожности и велел двигаться вперед, на Браилов, чтобы захватить там турецкие склады.
Несколько дней армия медленно шла по июльской жаре, испытывая нужду не только в пище, но и в воде. Отряды крымской конницы налетали со всех сторон и нарушали коммуникации.
7 июля, на полпути к Браилову, русские вошли в соприкосновение с турецким войском, которое вел сам главный везирь Балтаджи Мехмет-паша. Здесь Петр наконец увидел, до какой степени он недооценивал противника. У него было 38 тысяч, а в турецко-крымской армии насчитывалось примерно 190 тысяч человек. О дальнейшем наступлении не могло быть и речи.
8 июля русские отступали, 9 июля весь день отражали атаки. Удалось отбиться, но, пользуясь огромным преимуществом, неприятель окружил войско и прижал его к реке Прут. Петр с ужасом понял, что угодил в западню, откуда нет выхода. Датский посол Юст Юль в своих записках сообщает: Петр «пришел в такое отчаяние, что как полоумный бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова». Еще бы! Пробиться через впятеро превосходящего противника невозможно, кормить солдат нечем, к тому же на исходе боеприпасы. Вся армия и, что еще ужаснее, сам царь обречены.
К везирю отправили парламентера от фельдмаршала Шереметева с предложением «сию войну прекратить возобновлением прежнего покоя», суля в противном случае «крайнее кровопролитие». Ответа не последовало. Тогда отправили новое послание, уже не грозное, а заискивающее, обещая «полезнейшие кондиции». На это Мехмет-паша выразил готовность послушать, что за кондиции, и попросил прислать важного человека.
|
|
|
Отрядили вице-канцлера Петра Шафирова, хитрейшего и умнейшего из петровских дипломатов. Царь дал ему инструкцию: пообещать туркам возврат Азова; если везирь потребует, вернуть всё и Карлу – кроме Петербурга, который можно обменять на Псков; согласиться на возвращение в Польшу Лещинского. Одним словом, Петр отказывался от всего, лишь бы вырваться из ловушки. Для того чтобы «удовольствовать» везиря, ему и другим «начальным людям» Шафиров мог обещать огромные взятки – больше 200 тысяч рублей. Когда из турецкого лагеря от вице-канцлера пришло сообщение, что турки «приволакивают время», царь в панике написал: «Ставь с ними на всё, чего похотят, кроме шклявства [122] ». Это была настоящая катастрофа. Если бы везирь отказался от переговоров, Петр не избежал бы и «шклявства» – деваться ему было некуда.
Однако случилось то, что царь расценил как чудо. Условия, которые выторговал Шафиров, оказались не столь ужасны. Турки потребовали, чтобы Россия вернула Азов, срыла все построенные вокруг него крепости, в польские дела больше не вмешивалась, а шведскому королю не мешала вернуться в его владения. На том быстро и договорились, после чего Петр, не веря своему счастью, увел изнуренную армию с Прута в сторону Днестра. Преодолев границу, царь отметил возвращение благодарственным молебном и пушечным салютом, будто великую победу.
Удивительная покладистость Мехмет-паши породила слухи о том, что везиря подкупили. У многих авторов можно прочитать, что Екатерина якобы отдала для взятки везирю все свои драгоценности, но это маловероятно. Скорее всего Мехмет-паша был не осведомлен о бедственном положении окруженного противника и не очень верил в боевые качества своей армии. Накануне в неудачных атаках он потерял семь тысяч янычар, и уцелевшие не слишком рвались в бой. Вероятно, везирь рассудил, что лучше синица в руках, да и предлагаемые условия вполне хороши – Турция давно уже не побеждала в войнах.
Иначе считал Карл. Он примчался в турецкий лагерь, как только узнал, что Петр выторговал себе спасение, просил дать ему тридцать тысяч солдат для погони, но было уже поздно. Недоволен остался и султан. Мехмет-паша потерял свой пост и отправился в ссылку, где впоследствии был умерщвлен. Условий договора это, конечно, изменить уже не могло.
|
|
|
Хоть Петр считал, что легко отделался, на самом деле плата за его ошибку была недешевой. Кровь, пролитая в азовских походах, тысячи заморенных на строительстве Воронежского флота работников, миллионы потраченных рублей – всё пропало зря, а решение черноморского вопроса было отсрочено на долгие десятилетия.
Потерянное время
1712–1714
Петр хорошо усвоил горький урок и впредь старался избегать риска, иногда даже перебарщивая по части осторожности. Напряженность в отношениях с Турцией длилась еще долго. Два раза, в конце 1711 года и в 1712 году, султан разрывал перемирие, угрожая войной – сначала из-за проволочек с передачей Азова, затем из-за присутствия русских войск в Польше.
Опасаясь нового столкновения с турками, Петр наконец отдал Азов со всеми пушками, срыл таганрогскую и другие крепости, даже поспешил увести свои полки из Польши в Германию. Но турецкая угроза миновала не из-за петровской уступчивости, а вследствие внешнеполитических причин. Война за испанское наследство заканчивалась, в Утрехте шли мирные переговоры. Австрия, вечный враг Турции, выходила из конфликта очень усилившейся, и в Константинополе заторопились уладить отношения с Россией. 24 июня 1713 года в Адрианополе подписали договор, повторявший Прутские кондиции. Лишь теперь у Петра развязались руки для более активных действий на Балтике.
А там дела шли трудно. Прутская катастрофа и долгая вынужденная пассивность главного участника антишведской коалиции дала шведам возможность оправиться. Удобный момент для быстрого завершения войны был упущен.
Шведское правительство – канцлер Арвид Горн и Сенат – предпринимали отчаянные усилия, чтобы мобилизовать все ресурсы. Было сокращено жалованье чиновникам, вдовствующая королева распродала дворцовое серебро, сестра Карла принцесса Ульрика пожертвовала своими драгоценностями – и собрали новую армию. Даже две: одной (она главным образом действовала против датчан) командовал уже упоминавшийся Магнус Стенбок, другой, сражавшейся с саксонцами, генерал фон Крассов.
|
|
|
Союзники, ссорясь между собой, безуспешно осаждали в Германии шведскую крепость Штральзунд. Меншиков надолго застрял у Штеттина. Сам Петр прибыл туда, чтобы ускорить дело, – и тоже ничего не добился.
Тем временем Стенбок с семнадцатью тысячами солдат перешел в наступление, оккупировав страгически важное княжество Мекленбург и взяв его столицу город Росток. В декабре 1712 года под Гадебушем он нанес датчанам тяжелое поражение, истребив почти половину их армии.
Силы все же были неравны. Троекратно превосходящее русско-датско-саксонское войско заставило Стенбока отступить в Голштинию, где он заперся в крепость Тённинг.
В целом же тяжелая германская кампания, по оценке самого Петра, «пропала даром».
Оставив войско на Меншикова, царь весной 1713 года вернулся в Россию. Подписание Адрианопольского мира давало возможность активизировать войну на Балтике. Возник новый план: принудить Швецию к миру, напав с другого фланга – со стороны Финляндии.
Я от верных людей подлинно уведал, – писал Петр, – что ежели до Абова [123] дойдем, то шведы принуждены будут с нами миру искать, ибо все их пропитание из Финляндии есть.
План этот осуществился лишь отчасти.
Без датчан и саксонцев Петр действовал увереннее и успешнее. Правда, и шведских войск в Финляндии было меньше, чем в Германии – не более десяти тысяч солдат, большая часть которых сидела по гарнизонам.
Сначала русские заняли Гельсингфорс (Хельсинки), в то время небольшой городок, а к концу лета, тоже без боя, взяли «Абов». Шведы повсюду отступали. В октябре адмирал Апраксин и генерал Михаил Голицын все же навязали близ Таммерфорса (Тампере) шведскому командующему Карлу Армфельдту битву и заставили его с потерями отступить, а в начале следующего 1714 года Голицын добил шведов под деревней Лаппола. У Армфельдта к тому времени оставалось всего 5000 голодных, измученных солдат; большинство из них были убиты либо захвачены в плен. Русским удалось оккупировать Финляндию, так что в военном отношении кампания увенчалась успехом, но главной своей цели – принудить Стокгольм к сдаче – она не достигла. У Швеции не было ни денег, ни армии, но она продолжала держаться, казалось, на одном упрямстве Карла. На отчаянные мольбы о мире, которыми короля засыпало правительство, бендерский затворник неизменно отвечал отказом.
Оставался, однако, последний оплот шведской мощи – военный флот. Хоть после основания Санкт-Петербурга русские и понастроили на Балтике немало кораблей, но вступать в бой с противником не решались. Шведы полностью доминировали на море.
|
|
|
Много кораблей с пушками и даже наличие базы для снабжения и ремонта – это еще не флот. Нужны опытные адмиралы, офицеры, матросы. С этим у России пока дела обстояли неважно. Петр навербовал много европейских моряков, но и те были не первого сорта.
Командующий Балтийским флотом Корнелиус Крюйс был некогда нанят Петром во время большого заграничного путешествия в Амстердаме, где служил мелким портовым чиновником, а теперь сразу стал вице-адмиралом. Хороший администратор, Крюйс никогда не командовал эскадрой в бою, из-за чего произошел инцидент, оконфузивший молодой русский флот.
Летом 1713 года Крюйс с тремя линейными кораблями встретил в Финском заливе три небольших шведских вымпела и погнался за ними. До сражения дело не дошло. Все русские корабли, включая флагманский, сели на одну и ту же мель, причем 50-пушечный «Выборг» вытащить не удалось – пришлось его сжечь.
За этот позор суд приговорил Крюйса к смертной казни, которую заменили ссылкой. Сурово были наказаны и капитаны – все иностранцы.
Поэтому выходить в открытое море русские предпочитали очень большими группами кораблей, на которые шведы не осмелились бы напасть. Так, перевозя весной 1713 года десант в Финляндию, Петр собрал целую армаду из 95 военных галер и 110 транспортных судов. В шведской же эскадре, действовавшей против русских, насчитывалось всего три десятка кораблей.
Однако летом 1714 года возникла ситуация, когда морское сражение стало неизбежно. Нужно было доставить провиант и подкрепления армии, находившейся в Або. Как обычно, для этой цели в плавание отправилась огромная русская эскадра из сотни кораблей под командой генерал-адмирала Апраксина. Сам царь тоже был здесь под флагом «шаутбенахта Петра Михайлова». Но близ полуострова Гангут фарватер преградил шведский вице-адмирал Ваттранг. У него было недостаточно сил для нападения, но более чем довольно для обороны. Источники оценивают размер шведской эскадры по-разному. Сам Ваттранг в своем судовом журнале перечисляет 20 боевых кораблей – в основном небольших, но это был закаленный, превосходно обученный флот, выстроенный в боевой порядок. Нападать на него было страшно, однако и отступить нельзя – это поставило бы русские войска в безвыходное положение, им пришлось бы уходить из Финляндии.
Петр придумал построить волок через перешеек полуострова и перетащить более легкие корабли на руках. Узнав об этом от местных крестьян, Виттранг отрядил контр-адмирала Эреншельда с частью судов блокировать проблемный участок, а сам с основными силами остался на месте. Разделение и так небольшой вражеской эскадры, а главное штиль, лишивший шведов подвижности, побудили Петра и Апраксина к действию – момент действительно был очень удачный.
27 июля 1714 года русский флот принял участие в настоящем морском сражении – первом в своей истории. Гребные суда, не зависевшие от ветра, обошли основную шведскую эскадру почти без потерь. «Господствовал мертвый штиль, а малый ветерок, который дул, был с севера. К нашему величайшему огорчению, эта масса галер прошла мимо нас… Лишь одна галера была прострелена нами и попалась нам в добычу», – пишет шведский флагман. Зато русским «попалась в добычу» вся эскадра Эреншельда: 18-пушечный фрегат и шесть судов меньшего размера. Передовым отрядом командовал «шаутбенахт Михайлов», который, конечно, не мог упустить случая лично поучаствовать в морском бою. Неприятеля взяли на абордаж. Раненый Эреншельд попал в плен.
Победа при Гангуте не означала, что русский флот уже достиг зрелости. Успех был обеспечен огромным преимуществом, да и действовали петровские галеры попросту, без маневрирования и артиллерийской дуэли – воспользовались благоприятными погодными условиями. Осенью того же года, столкнувшись с менее ласковой погодой, генерал-адмирал Апраксин понес от нее куда худший урон, чем от шведов: во время бури утонуло 16 кораблей и несколько сотен моряков.
Все же гангутская виктория означала, что теперь у шведов нет преимущества и на море. Любимое детище Петра город Санкт-Петербург наконец мог чувствовать себя в безопасности.
Это было тем более важно, что незадолго перед тем царь совершил деяние, не имевшее прецедентов в отечественной истории: перенес в юный город столицу. Начиная с 1712 года, когда Россия более или менее оправилась после Прутского потрясения и ослабел накал шведской войны, царь впервые за долгие годы всерьез занялся делами мирными: переустройством государства, гражданскими реформами и строительством. По его собственному выражению, он кроме шпаги взялся и за перо.
Главным из невоенных расходов стало форсированное обустройство невского города. С этого времени туда начинают массово присылать рабочих (в 1712 году – сорок тысяч человек), свозить всевозможные строительные материалы, а области страны облагаются специальным побором на Петербург.
Петр давно уже стремился проводить в любимом городе как можно больше времени, но теперь он делает Санкт-Петербург своей постоянной резиденцией. Официального манифеста о новом статусе города не публиковалось, но считается, что не позднее 1713 года, когда на Неву перебрались двор, основные правительственные учреждения и иностранные посольства, петровский «парадиз» сделался столицей.
О Петербурге будет более подробно рассказано в третьей части тома, сейчас же отметим политический и исторический смысл этого судьбоносного события. Он очевиден: государство переносит центр управления на окраину лишь в том случае, когда собирается расти по этому вектору и дальше. Петербургская Россия, в отличие от России московской, ориентировалась исключительно на Европу. Петр больше не думал ограничиваться одним-единственным балтийским портом. Теперь у него появились планы экспансии на запад – утвердиться в захваченной Прибалтике, а если получится, то и западнее. По меткому выражению В. Ключевского, у Петра зародился новый «спорт» – охота вмешиваться в дела Германии:
Петр втягивался в придворные дрязги и мелкие династические интересы огромной феодальной паутины. Германские отношения перевернули всю внешнюю политику Петра, сделали его друзей врагами, не сделав врагов друзьями… Главная задача, ставшая перед Петром после Полтавы, решительным ударом на Балтийском море вынудить мир у Швеции, разменялась на саксонские, мекленбургские и датские пустяки, продлившие томительную 9-летнюю войну еще на 12 лет.
Царь надолго погружается в германские заботы.
Пока Петр был занят Финляндией, на западном фронте происходили важные события. Шведская армия Стенбока, блокированная в голштинской крепости Тённинг, держалась сколько могла, но, не получая подкреплений и истощив запасы продовольствия, в конце концов капитулировала. Меншиков в сентябре 1713 года с помощью присланной королем Августом осадной артиллерии принудил к сдаче Штеттин. Саксонцы захватили принадлежавший шведам остров Рюген. У Швеции из всех заморских владений в Германии оставалось лишь несколько разбросанных по побережью крепостей: Штральзунд, Бремен, Верден и Висмар.
Теперь, когда Швеция ослабела, нашлись желающие захватить эти богатые города и помимо участников Северного альянса: новый прусский король Фридрих-Вильгельм I и ганноверский курфюрст Георг, в августе 1714 года унаследовавший английскую корону. К тому же наконец завершилась Война за испанское наследство, и ее бывшие участницы заинтересованно следили за дележом шведской державы.
Про Карла XII, уже пять лет сидевшего в Бендерах, в Европе начинали забывать. Из Турции доходили странные слухи, по которым можно было предположить, что добровольный эмигрант тронулся рассудком.
Султан тщетно упрашивал докучного гостя покинуть страну. В 1713 году терпение наконец иссякло. Турки решили выдворить короля силой. К Бендерам явилось целое войско, 12000 воинов, чтобы сопроводить Карла к границе. Тот ответил, что будет биться до последнего, но свой лагерь не покинет.
Паша оказался в затруднении. У него не было приказа убивать августейшего упрямца, да и янычары относились к Карлу, которого они прозвали «Демир-баш» (Железная Башка), с суеверным почтением, словно к дервишу или благородному безумцу.
Король же забаррикадировался в доме с сорока людьми и готовился к бою. Ему грезились новые Фермопилы.
В конце концов туркам пришлось идти на штурм, и произошла, по выражению Шафирова, «разумная с обеих сторон война», в которой Карл лично размахивал шпагой, порубив кучу янычар, но в итоге был взят живым, со сломанной ногой, отрубленными пальцами и без кончика носа, но очень довольный собой: он не уступил и не сдался. Этот трагикомический эпизод вошел в историю с турецким названием Калабалык («Нелепица»).
Султану стало совестно, что пролилась кровь столь великого человека. Пашу, всего лишь выполнявшего приказ, покарали за непочтительность, а Карл объявил себя больным и к путешествию негодным. Для достоверности он улегся в постель и, несмотря на резвость темперамента, не вставал с нее полтора года. Казалось, он твердо решил любой ценой навсегда остаться в Турции.
И вдруг осенью 1714 года турецкий сиделец столь же непредсказуемо выздоровел и сорвался с места. Кажется, до Карла дошли слухи, что его долготерпеливая страна наконец собирается взбунтоваться против своего полоумного короля.
Безо всяких понуканий, без охраны, всего лишь с двумя адъютантами, Карл под чужим именем за 16 дней пересек с юга на север Европу, где повсюду хозяйничали его враги, и появился у ворот Штральзунда.
Шведы перестали толковать между собой о мире, а для союзников спокойная жизнь закончилась. За послеполтавские годы они так и не сумели додавить безначальную Швецию, теперь же, после возвращения короля-солдата, война должна была вспыхнуть с новой яростью.
Война затягивается
1715–1718
Из Штральзунда, даже не наведавшись в Швецию, Карл сразу потребовал от Сената прислать двадцать тысяч солдат. Правительство отвечало, что страна истощена, денег нет, а рекрутов взять неоткуда.
Тогда король нашел помощника, который пообещал исполнить невозможное. С этого времени главным советником и фактическим главой шведского гражданского правительства становится весьма колоритный персонаж – барон Георг фон Гёрц, под влиянием которого Карл будет находиться все последние годы своей сумбурной жизни.
Гёрц был министром при несовершеннолетнем гольштейн-готторпском герцоге Карле-Фридрихе, племяннике шведского короля. Человек невероятной энергии и изобретательности, большой авантюрист и оптимист в любой ситуации, барон очень понравился Карлу XII – прежде всего тем, что единственный верил в возможность продолжения войны и победы. Он предложил королю такой план действий, что немедленно получил самые широкие полномочия в области и внутренней, и внешней политики. Голштинец фон Бассевич, хорошо знавший Гёрца, объясняет его взлет следующим образом:
Карл XII воображал, что всякое предприятие, не выходящее из пределов человеческой возможности, не может не удасться уму и хитрости Гёрца. «С тремя людьми, подобными ему, – сказал он однажды графу Ферзену, [124] – я обманул бы весь мир». Карл не думал ни о чем, кроме войны, и Гёрц прибыл в Стокгольм властвовать его именем.
Официально не занимая никакого поста и даже не являясь шведским подданным, голштинский барон развернул кипучую деятельность. Он начал с того, что запретил крестьянам продавать урожай частным образом – только в казну. Затем начеканил необеспеченной медной монеты, изъяв из обращения серебро, – то есть повторил эксперимент царя Алексея Михайловича, который в 1662 году привел к Медному бунту. Но Гёрц ввел одно хитрое дополнение: для обычного населения цены были свободными и, разумеется, очень сильно подскочили, но всем военнослужащим разрешалось покупать товары по установленной твердой цене. Тем самым, с одной стороны, обеспечивалась лояльность армии, оказавшейся в привилегированном положении, а с другой – у бедняков появился стимул записываться в солдаты. Но Гёрц не полагался только на добровольцев, он велел брать в армию ремесленников и обложил воинской повинностью сельское население.
Все эти чрезвычайные меры сулили стране множество несчастий – но не сразу, а в будущем. Карла же будущее не интересовало, ему требовалось войско немедленно. Гёрц обещал выполнить невозможное – и выполнил.
С не меньшей предприимчивостью занялся он и внешнеполитической деятельностью, опять-таки руководствуясь задачами сегодняшними и игнорируя завтрашние последствия. Королю срочно нужны деньги? Барон добыл их у французского короля, а заодно велел захватывать на море нейтральные корабли, везущие товары в страны антишведской коалиции. К чему это привело, мы сейчас увидим, зато в результате усилий Гёрца у короля очень скоро появились так необходимые ему солдаты – пусть не двадцать тысяч, а только семнадцать, но это все же была армия.
Карл не придумал ничего лучшего, как, уже имея более чем достаточно врагов, напасть на нового – ему хотелось наказать Пруссию, которой без войны досталась часть бывших шведских владений. Весной 1715 года он начал вытеснять прусские гарнизоны с оккупированных померанских территорий.
Пруссия, до сих пор колебавшаяся, вступать ли ей в войну, сразу после этого присоединилась к русско-датско-саксонской коалиции. Перевес сил в пользу союзников, и прежде очень значительный, стал еще больше, к тому же армия у пруссаков была очень хорошая.
На море ситуация тоже изменилась в худшую для Швеции сторону. Как я уже писал, ганноверский курфюрст Георг, только что ставший английским королем, зарился на шведские владения Бремен и Верден, но до сих пор он мог выставить против Карла лишь свою собственную небольшую ганноверскую армию, а Британия с Швецией не враждовала (примерно в такой же ситуации пятнадцатью годами ранее находился саксонский курфюрст и польский король Август). Захват шведами на Балтике купеческих кораблей, большинство которых были английскими, дал Георгу предлог задействовать всю мощь британских военно-морских сил. Флот его величества появился у шведских и датских берегов, готовый помогать союзникам.
За несколько месяцев шведский король сумел настроить против себя почти всю Европу – за исключением одной только Франции, но та после неудачной войны за испанское наследство утратила былую мощь и могла разве что оказывать Карлу небольшую финансовую помощь. Впрочем, его все эти неприятности совершенно не пугали. Король был счастлив, что у него снова есть армия, и хотел только одного: драться. Из своей главной базы, Штральзунда, он пытался нападать на всех сразу, но на него шли 40 тысяч пруссаков, 24 тысячи датчан и 8 тысяч саксонцев. Карлу пришлось запереться в Штральзундской крепости. В ноябре он сделал дерзкую вылазку, атаковав у Штрезова прусский корпус, но соотношение сил было невозможное (две тысячи солдат против десяти), да и шведская армия стала не той, что раньше. Атаку отбили, а король был ранен пулей в грудь.
Стало ясно, что Штральзунд обречен. Ночью Карл с несколькими офицерами уплыл из города на лодке, был подобран шведским кораблем и наконец вновь оказался на родине, но в Стокгольм не поехал, а остался на южном берегу, в военном порту Карлскруна, где стал собирать еще одну армию. Сдаваться он не собирался, а достать его в Скандинавии было гораздо трудней, чем на континенте.
В следующем 1716 году антишведская каолиция продемонстрировала, как мало она способна к совместным действиям.
Всем было ясно, что придется перевозить армию через проливы и биться на вражеской территории. Руководство грандиозной операцией решил взять на себя Петр. С весны он активно готовился к этому великому событию: сговорился с Данией о создании совместного десантного корпуса, с Англией и Голландией – о морской поддержке, привел в Копенгаген русскую эскадру, подтянул лучшие полки. План заключался в том, чтобы высадить в южной Швеции 50 тысяч солдат, разбить то небольшое войско, которое успел собрать Карл, и тем закончить бесконечную войну.
Союзники постоянно друг друга подозревали в двоедушии и непрестанно ссорились. Подготовка тянулась и тянулась. Английский адмирал Норрис то обещал содействие, то начинал вести себя уклончиво. В августе объединенный флот из семидесяти вымпелов под командованием Петра, очень гордого такой честью, даже сплавал к шведским берегам, пострелял там из пушек и вернулся обратно. Еще не все войска, предназначенные для десанта, прибыли на место.
В сентябре наконец все вроде бы было готово. И тут произошло нечто странное. Петр, так истово всех подгонявший, вдруг утратил боевой пыл.
Ничто, казалось, не препятствовало теперь высадке в Сканию, – пишет фон Бассевич. – Столько собранных вместе морских и сухопутных сил ручались за успех, и Дания настоятельно требовала ее; но царь, прежде сам так горячо торопивший эту экспедицию, теперь вдруг уклоняется от нее и под предлогами довольно слабыми откладывает все дело до будущего года. Пламенное желание укротить упрямого героя Швеции как бы остывает в нем.
Опять – как перед первой Нарвой и дважды при Гродно – Петр не захотел лично биться с Карлом. Казалось бы, полтавскому победителю можно было так уж не осторожничать, но после Полтавы случился Прут, и Петр очень хорошо запомнил тот горький урок: как можно разом лишиться всего, чего достиг. К тому же, пока союзники бранились и рядились, Карл успел укрепить берега и поставить под ружье 20000 солдат. Операция по высадке больших масс войск на глазах у такого непредсказуемого, инициативного полководца безусловно была делом опасным, а при плохом исходе Петр потерпел бы фиаско не где-то далеко, на краю света, а на глазах у всей Европы.
И Петр к ярости и возмущению союзников сообщает, что десант отменяется. Русские войска поплыли из Дании обратно в Германию. Царь уныло писал Шереметеву: «И тако со стыдом домой пойдем». Это был серьезный удар по престижу России и ее монарха, но все же не такой, каким стала бы военная катастрофа.
Война зашла в тупик, из которого, казалось, нет выхода. У Петра возникает новый план: принудить Швецию к миру, оставив ее без последнего союзника – Франции.
Годом ранее умер старый Людовик XIV, вступивший на престол еще при первом царе династии Романовых. Появилась надежда, что Франция, традиционно враждебная по отношению к России, много вредившая ей дипломатическими каверзами в Константинополе и помогавшая Швеции субсидиями, теперь изменит свою политику. Регент Филипп Орлеанский, правивший королевством от имени малолетнего Людовика XV, давал понять, что готов улучшить отношения и, может быть, выдаст свою дочь за вдовеющего царевича Алексея. Петру сразу же захотелось большего.
Весной 1717 года он отправился из Голландии в Париж, надеясь добиться многого: получить от Франции признание русских приобретений в Прибалтике, оторвать Париж от Стокгольма и породниться с королевским домом. На непутевом старшем сыне царь к этому времени поставил крест (скандал с бегством наследника за границу был в самом разгаре), да и принцесса Орлеанская выгодной партией Петру не казалась, но он загорелся идеей отдать младшую дочь Елизавету за самого французского короля. Правда, предполагаемым жениху и невесте было по семь лет, но царя это не смущало.
Визит Петра в самую блестящую столицу Европы был обставлен со всем возможным почетом. Французы очень старались приветить русского царя, новую звезду большой политики, поразить его чудесами и красотами Парижа. Петр же вел себя с всегдашней бесцеремонностью, которая на сей раз воспринималась европейцами не как варварство, а как оригинальность великого человека.
Регент сам нанес высокому гостю первый визит, а затем, что было неслыханно для церемонного французского двора, приехал и король. Петр описал эту встречу Екатерине в обычной для их переписки юмористической манере: «Объявляю вам, что в прошлый понедельник визитовал меня здешний королища, который пальца на два более Луки [125] нашего». На следующий день, отдавая визит, царь попросту подхватил мальчика на руки и поднялся так по дворцовой лестнице.
Переговоры продолжались полтора месяца, в течение которых Петр осмотрел всё, что ему было интересно – военные, производственные, механические, торговые и научные заведения. Из всего красивого и изящного – того, чем славились Париж и Версаль – царя привлекли лишь вещи практические: устройство парков и производство гобеленов.
Ему пришлась по душе академия наук, где ученые мужи повели себя очень правильно: не стали утомлять Петра умными рассуждениями, а показали ему работу всяких новоизобретенных машин. Петр выразил желание быть принятым в такое хорошее учреждение, стал членом академии и впоследствии – событие огромного значения – основал в Петербурге ее российский аналог.
|
|
|
