 |
Стефан Яворский. Г.А. Афонасьев
|
|
|
|
Стефан Яворский
Г. А. Афонасьев
Стефан Яворский, уроженец Волыни и питомец Киевской академии, ученый богослов, приехал с Украины всего несколькими месяцами ранее, поставленный в митрополиты рязанские. Он всячески отбивался от местоблюстительства, а когда был вынужден покориться царской воле, держался тихо и никаких проблем Петру не создавал, лишь время от времени просился отпустить его домой, доживать на покое. Но царь Стефана никуда не отпустил и продержал на должности до конца жизни, больше двадцати лет. Единственное дело, которым экзарх мог заниматься без ограничений и с царского одобрения, было распространение церковной учености.
Однако со временем государь пришел к убеждению, что и при таких условиях патриархия все же недостаточно контролируется государством. Последовал второй этап реформы.
В 1721 году управление русской церковью было преобразовано. Она превратилась в одно из правительственных ведомств – духовную коллегию или Святейший Правительствующий Синод. Этому, как всегда у Петра, предшествовало составление регламента, подробно определявшего правила существования церкви.
Двенадцать членов Синода должны были приносить клятву, в которой обязывались признавать царя «крайним судией духовным», то есть, собственно, главой русского православия. Императора в новом органе представлял гражданский чиновник, обер-прокурор, который и становился фактическим управителем церкви. Создавалось и фискальное ведомство для наблюдения за духовенством и прихожанами.
Стефан Яворский долго противился подписанию Духовного регламента, но в конце концов, как обычно, уступил давлению и из экзархов стал «президентом коллегии». Вскоре он умер и во главе «религиозного министерства» встал церковный деятель совсем иного склада – Феофан Прокопович, петровский единомышленник и сподвижник, убежденный сторонник концепции, согласно которой монарх и должен являться главой церкви (позднее этот принцип назовут «цезаропапизмом»).
|
|
|
По мысли Петра, помимо управления духовенством, Синоду следовало осуществлять еще несколько важных функций.
Во-первых, создать систему церковного образования, для чего устроить в епархиях начальные школы для поповских детей. Учреждались также «семинариумы» – средние духовные училища, устроенные по казарменному методу. Преподавать там следовало отнюдь не только Закон Божий, но и светские науки вроде грамматики, истории, географии, даже физики. Высшим учебным заведением становилась Духовная академия. Конечно, в полном объеме чудесная образовательная система работать не могла за неимением достаточного количества преподавателей истории, географии и физики, однако с этого времени уровень образованности русского духовенства, прежде весьма невежественного, начинает повышаться.
Во-вторых, Синод должен был сражаться с суевериями, которые Петр ненавидел всей душой. Вероятно, они возмущали его своей нерегламентированностью. Народу полагалось верить в то, во что ему приказывают, а не выдумывать себе примет, святынь и обычаев по собственному усмотрению – особенно если обычаи были вредные, вроде нежелания делать какие-либо дела в пятницу или таскаться в дальние богомолья, вместо того чтоб работать.
В-третьих, у приходов, раз уж там все равно крестят новорожденных и отпевают покойников, появилась «по совместительству» полезная государственная нагрузка – вести учет численности населения.
Наконец, руководимая Синодом церковь обязывалась наблюдать за состоянием умов и докладывать начальству о всяком неблагополучии. Это извечная мечта всякого тоталитарного режима – контролировать не только поступки, но и душевные движения подданных. Петру казалось, что эта задача тоже может быть решена административно. В 1714 году вышел указ, по которому каждый человек обязывался регулярно ходить на исповедь. Уклоняющихся приходской священник будет вносить в список, передавать его начальству, и виновным придется платить штраф. По мысли царя, это выявляло бы еретиков с раскольниками, а заодно пополняло бы казну. Если же кто на исповеди расскажет об измене или злом умысле против государства, духовник должен был немедленно донести властям. (По-видимому, Петру не приходило в голову, что люди на исповеди, которая перестала быть тайной, тоже начнут что-то утаивать. )
|
|
|
Смысл церковных реформ Петра очевиден. Русская православная церковь окончательно превратилась в государственный департамент, а священники – в служащих, по закону обязанных ставить интересы земной власти выше христианской доктрины. Даже придворный историограф Карамзин признает:
Со времен Петровых упало духовенство в России. Первосвятители наши уже только были угодниками царей и на кафедрах языком библейским произносили им слова похвальные.
Дипломатия
В первой четверти восемнадцатого столетия положение России в мире кардинально изменилось. Соответственным образом преобразовалась вся ее внешняя политика и дипломатия. Собственно говоря, российская дипломатия в современном значении этого понятия только при Петре и возникла – если иметь в виду постоянные отношения с великими державами, приверженность европейским традициям и общность протокола.
Движение России и Европы было встречным, совместным. Пожалуй, даже можно сказать, что Запад проявил здесь не меньшую активность. Мы часто поминаем пресловутое «окно», якобы прорубленное Петром в Европу (и еще вернемся к этой метафоре), но на самом деле Московия давно уже проделала в ту сторону если не окно, то окошко, через которое поглядывала на быстро развивающийся Запад недоверчивым, но любопытствующим и все более завистливым взглядом. Это Европа долгое время смотреть в восточную сторону не желала, находя там мало любопытного. И вдруг гигант проснулся, зашевелился, поднялся во весь исполинский рост, и не замечать его стало невозможно. Он оказался и пугающ, и непредсказуем, но в то же время очень интересен сразу в разных смыслах: военном, политическом, торговом. Раньше про Россию думали, что она скорее Азия, теперь стали думать, что она, пожалуй, скорее Европа.
|
|
|
Это была эпоха, когда происходила перетасовка в колоде великих держав. Одни поднимались, другие слабели. Некоторые – Голландия, Швеция, Османская империя – вовсе утрачивали этот статус. Взамен вырастали новые сильные игроки, которые и назывались по-новому: Российская империя и Прусское королевство.
Очень коротко и схематично выход России на международную арену можно разделить на несколько этапов.
На первом, в 1690-е годы, Петр считал основной задачей выход к южным морям, а главным препятствием на этом пути видел Османскую империю, поэтому все усилия Посольского приказа направлялись на составление антитурецкой коалиции.
Когда из этого проекта ничего не вышло, Россия переориентировалась на движение в сторону Балтики. Сначала вступила в антишведский альянс, потом, когда он развалился, пыталась его восстановить и обрести новых союзников в Европе. Из этого мало что получалось, потому что европейские дворы (в особенности после Нарвского поражения) относились к «русским варварам» пренебрежительно.
Ситуация коренным образом переменилась после Полтавской виктории. Первые европейские державы наперебой стали предлагать Петру помощь, союз, посредничество – всё то, чего он прежде тщетно добивался. Дипломатическая жизнь от этого только усложнилась, и в какой-то момент царь чуть не ввязался в войну с могущественной Англией, которая теперь стала смотреть на Россию как на опасного соперника.
Когда Петр Алексеевич скончался, многие трудные дипломатические узлы оставались неразвязанными, и слабым преемникам сильного самодержца досталось очень непростое наследие.
Царь лично руководил внешней политикой державы, вмешивался в любые мелочи, наконец сам бывал с визитами в иностранных столицах (довольно необычное для той эпохи явление). Повсюду он производил весьма яркое, хоть и не всегда благоприятное впечатление. Под воздействием личности Петра у европейцев надолго сложилось стойкое мнение о русских в целом как о людях порывистых и грубых, ненавидящих условности и размашистых во всех своих проявлениях. Однако русские посланники, «резиденты» и переговорщики были совсем не таковы. Созданная ими дипломатическая школа объединяла новые европейские тактики со старыми московскими навыками, истоки которых уходили в Орду и Византию. Это были сильные и изобретательные оппоненты.
|
|
|
Организационно внешнеполитическое ведомство России менялось вместе со всем правительственным аппаратом.
Посольский приказ просуществовал до административной реформы 1718 года. До 1706 года им руководил Федор Головин, ближайший помощник Петра. Он первым из русской знати сбрил бороду, первым получил звание генерал-фельдмаршала, первым заслужил графский титул, первым стал называться канцлером, а иностранные дипломаты именовали его попросту: первым министром.
После смерти Головина ведомством управлял Петр Шафиров, человек выдающихся и разнообразных способностей. Числился он при этом вице-канцлером – из-за своего низкого происхождения, а также потому, что канцлером стал Гавриил Головкин, соперничавший с Шафировым из-за влияния в дипломатических делах. В конце концов канцлер переиграл вице-канцлера и возглавил созданную в 1718 году Коллегию иностранных дел. Она переняла все функции Посольского приказа и проводила внешнюю политику империи на протяжении всего восемнадцатого века.
Главным новшеством для России стал обмен постоянными представительствами со всеми первостепенными и рядом второстепенных стран. Теперь империя беспрерывно получала сведения о происходящем за рубежом и могла доносить до иностранных правительств свою позицию, а в некоторых столицах (например, в Константинополе) даже влиять на внутреннюю политику государства-партнера.
К концу петровского правления русские посольства имелись при турецком, шведском, французском, английском, прусском, саксонском и датском дворах. В городах, имевших важное значение для торговли, появились консульства: в Венеции, Амстердаме, Кадисе, Бордо, Шемахе и даже в далеком Пекине.
На содержание дипломатической службы тратились немалые деньги, основная часть которых, согласно тогдашним русским понятиям о правильном ведении дел, предназначалась на «дачи», то есть на взятки. При знаменитом своей коррумпированностью султанском дворе эта тактика работала отлично, в Европе много хуже, но и там русские послы пытались соблазнить важных людей деньгами и соболями – подчас небезуспешно. Вспомним, что подобным образом удалось превратить в русского «агента влияния» самого герцога Мальборо, могущественнейшего вельможу. Известно, что даже в 1710 году, то есть в год, когда в казне обнаружился огромный дефицит, Россия потратила на «посольские дачи» почти сто пятьдесят тысяч рублей.
|
|
|
При Петре у русской дипломатии возникает новая любопытная миссия: контрпропаганда. Это была эпоха, когда в Западной Европе уже издавались газеты и публицистические брошюры; всё большее значение начало приобретать невиданное на Руси диво – общественное мнение. У Петра не раз была возможность убедиться, что оно способно влиять на политику. К тому же царь очень болезненно относился к личным выпадам в свой адрес. На родине такое, конечно, было немыслимо, а в Европе про Петра писали язвительные памфлеты, рисовали на него карикатуры, даже чеканили обидные медали.
Русский «министр» в Гааге князь Куракин имел задание препятствовать появлению газетных статей, выставляющих Россию в невыгодном свете. Посол пытался объяснить царю, что в Голландии это невозможно:
Относительно газетеров, к моему собственному несчастию, не могу достигнуть желаемой цели; не один я из министров приношу на них жалобы, но предупредить никто этого не может.
Однако усвоить идею свободной прессы Петру, конечно, было непросто.
В 1704–1706 годах произошел весьма неприятный инцидент. Бывший воспитатель царевича Алексея данцигский уроженец Мартин Нейгебауэр, недовольный тем, как с ним обошлись в России, вернувшись в Европу, стал выпускать разоблачительные трактаты («Искреннее послание знатного немецкого офицера к одному вельможе о гнусных поступках москвитян с чужестранными офицерами» и т. п. ), которые бесплатно рассылались повсюду. Это начинало наносить серьезный вред русским интересам – особенно при найме на службу иностранцев.
Сначала русская дипломатия действовала по-московски: потребовала запретить хождение обидных пасквилей. В Саксонии и Пруссии это даже получилось, но в более свободных странах лишь послужило Нейгебауэру бесплатной рекламой, и он стал писать еще активней.
Тогда царские представители решили лечить подобное подобным и наняли памфлетистов, которые принялись защищать Россию и разоблачать очернителя. Первое такое сочинение вышло в 1705 году и получилось неуклюжим. Через год пришлось издавать еще одно, заказанное новому наставнику царевича барону Гюйссену, доктору юриспруденции. Ради этого барон даже специально отправился в Германию и выпустил книжку под названием «Пространное обличение преступного и клеветами наполненного пасквиля, который за несколько времени перед сим был издан в свет под титулом: Искреннее послание знатного немецкого офицера» (вторая, обидная часть титула была опущена). Не слишком мудрствуя, автор объявлял, что Нейгебауэр все врет, а сам он негодяй и «архишельма». Нечего и говорить, что «архишельма» такой полемике лишь обрадовался и сочинил новые разоблачения, да еще и получил от шведов приглашение на дипломатическую службу.
На фронте пропаганды российской дипломатии предстояло еще учиться и учиться.
Основные маневры и действия российской дипломатии военного времени были изложены во втором разделе. Мы видели, что в какие-то моменты дипломаты обретали большее значение, чем полководцы, а один раз, на Пруте, даже спасли страну от катастрофы. Триумфом внешнеполитического ведомства стал и Ништадтский мир.
Теперь посмотрим, в каком состоянии находились отношения России с основными ее оппонентами и партнерами на исходе петровского царствования.
В прежние времена для Москвы важнее всего были контакты с традиционным соперником – Речью Посполитой. Но в начале нового века Польша утрачивает всякое политическое влияние. Во время войны русские и шведские войска беспрепятственно и бесцеремонно перемещаются по ее территории; вопрос о том, кому быть польским королем, решается не поляками, а шведским королем и русским царем. Бывшая великая держава, сто лет назад завоевавшая Россию, была обречена. Скоро ее поглотят и разделят между собой хищные соседи.
Другим аутсайдером нового европейского порядка после поражения стала Швеция. Истощенная войной, оставшаяся без армии и флота, она тоже потеряла всякое величие и перестала представлять для России опасность. При этом Петр сохранил к упорному врагу большое уважение и желал жить со Стокгольмом в дружбе. За год до смерти царь заключил с Швецией оборонительный союз, две страны обязались приходить друг другу на помощь в случае агрессии со стороны третьего государства.
Ситуация с третьим важным соседом, Турцией, выглядела нетриумфально. Попытка Петра утвердиться на южном море была во всех смыслах дорогостоящей и ни к чему не привела. Пропускать русские корабли через проливы на средиземноморские рынки Константинополь отказывался, а для того, чтобы добиться этого оружием, у России пока не хватало сил. Эту задачу Петр должен был оставить своим преемникам. В 1720 году Россия и Турция подписали договор о «вечном мире» («вечность» продлится 15 лет).
В начале своего царствования Петр из всех зарубежных стран больше всего интересовался Голландией, потому что голландцев было много в Немецкой слободе, они научили любознательного юношу ремеслам и привили ему любовь к флоту. Петр заочно полюбил Голландию, выучил язык и в 1697 году осуществил свою мечту – поехал в Нидерланды. Эту привязанность он сохранял и в дальнейшем, даже взял голландский флаг за образец для российского, переменив местами цвета. На первых порах самый видный российский дипломат Андрей Матвеев был размещен в Гааге, ведая оттуда всеми европейскими связями, но впоследствии и царю, и его советникам стало ясно, что большая политика делается в иных местах, и отношения с Соединенными Провинциями сделались по преимуществу коммерческими. Россия даже не держала в Голландии постоянного посольства.
Если говорить о большой европейской политике, то у нее в 1720-х годах было три центра: Вена, Париж и Лондон.
Сначала для России важнее была Австрия, поскольку император активно участвовал в восточноевропейских делах и тоже враждовал с Портой. Император Леопольд в 1698 году к «московитскому царю» всерьез не отнесся, совершенно разбив планы Петра об антитурецком союзе. Посланнику Петру Голицыну, прибывшему в Вену вскоре после нарвского разгрома с просьбой о мирном посредничестве, пришлось еще труднее. Он жаловался, что все над ним потешаются, а главный министр не хочет и разговаривать. Нужна хотя бы «малая виктория» над шведами, чтобы к русским стали относиться с уважением, писал Голицын.
После «большой виктории» 1709 года венский двор начал смотреть на Россию иначе – как на потенциально ценного союзника. Романовы породнились с Габсбургами: Алексей Петрович и Карл VI были женаты на сестрах. Однако когда царевич сбежал в австрийские владения, свояк фактически заставил его вернуться домой, на гибель. Хорошие отношения с Петербургом для Вены были важнее. У обеих держав были общие интересы в противостоянии с Турцией, во многом совпадали они и в Европе. В последние годы Петр желал расширить союз с Швецией, присоединив к нему и Австрию, но довести дело до конца не успел. Две империи договорятся о политическом альянсе уже после смерти царя, в 1726 году, и это соглашение окажется удивительно прочным – оно продержится до середины XIX века, став одним из важных факторов европейской политики.
Франция, несмотря на неудачный для нее исход Войны за испанское наследство, все равно оставалась первой по могуществу страной континента. Долгое время, в том числе и после Полтавы, Версаль занимал враждебную позицию по отношению к России. Тому было две причины. Во-первых, Франция поддерживала Турцию, которая оттягивала на себя силы Австрийской империи, поэтому послы Людовика XIV, а затем и Людовика XV всячески интриговали в Константинополе против русского влияния. Во-вторых, французы сделали ставку на Карла XII, надеясь перетащить его на свою сторону или, во всяком случае, пугать австрийцев и англичан такой перспективой. Однако, когда мир в Западной Европе восстановился, между Францией и Россией началось некоторое сближение. В 1717 году Петр побывал с визитом в Париже, после чего отношения стали почти сердечными (даже возник проект обручить маленького короля с царской дочерью Елизаветой). Французы пытались устроить мирные переговоры между Стокгольмом и Петербургом, а затем пробовали посредничать в русско-английском дипломатическом конфликте.
Отношения с Англией были очень сложными, зигзагообразными. Они сильно испортились в 1708 году, когда Карл XII повернул на восток. В Лондоне не сомневались, что шведы скоро победят, и признали польским королем Станислава Лещинского. Когда же русский посол Андрей Матвеев после этого собрался уезжать, с ним обошлись так, как с иностранными дипломатами не поступают: под предлогом невыплаченного долга грубо задержали и посадили в тюрьму. За этот безобразный инцидент англичане впоследствии (разумеется, уже после Полтавы) принесли извинения от имени королевы Анны и парламента.
Англия тоже, как и Франция, претендовала на роль посредника между Швецией и Россией, и сильный британский флот служил гарантией того, что при таком арбитре мир будет соблюдаться. «Шведский след» в якобитском заговоре, раскрытом в 1717 году, рассорил англичан с Карлом XII, но у них имелись основания подозревать и Петра в связях к претендентом – небезосновательные, поскольку царь действительно симпатизировал Стюартам. Когда Карл погиб, у Лондона не осталось причин враждовать с Швецией, зато намерения Петра касательно балтийской торговли и его продолжающиеся контакты с эмигрантской партией побуждали Британию держаться антироссийского курса. На последнем этапе Северной войны русско-английские отношения настолько ухудшились, что балтийскому флоту пришлось опасаться нападения эскадры адмирала Норриса. До выстрелов не дошло, но дипломатические контакты были разорваны, когда Англия отказалась признать за Петром императорский титул. Французы, тогда не заинтересованные в обострении европейской ситуации, несколько смягчили это противостояние, однако при жизни Петра отношения так и не восстановились.
Королевство Пруссия, образовавшееся из Бранденбургского курфюршества в 1701 году, с самого начала было в дружеских отношениях с Россией, поскольку рассчитывало поживиться за счет континентальных шведских владений. Рачительный и осторожный Фридрих-Вильгельм I (1712–1740), которого Петр находил «зело приятным», дождался момента, когда Швеция совсем ослабеет, и потом присоединился к русско-датско-саксонскому альянсу, значительно увеличив свои земли и в благодарность признав все российские приобретения на Балтике. Со временем прусские интересы в регионе столкнутся с русскими, но это произойдет уже не при Петре.
Царь тоже умел быть приятным по отношению к ценным союзникам. У Фридриха-Вильгельма была идея-фикс: он мечтал набрать полк гвардейцев исполинского роста и, хоть был баснословно скуп, не жалел на это никаких денег. Его «потсдамские гиганты» должны были иметь рост не ниже 188 сантиметров – в восемнадцатом веке таких верзил рождалось немного и обходились они дорого. Известно, что за ирландца ростом 2 метра 17 сантиметров король выложил 6000 фунтов стерлингов.
Пытаясь сэкономить, Фридрих-Вильгельм насильно женил своих великанов на очень высоких женщинах, но эти генетические эксперименты не всегда удавались и больно уж долго приходилось ждать результата. Петру ничего не стоило оказать другу ерундовую любезность. Довольно было разослать по губерниям приказ собрать «больших мужиков». Каждый год в Пруссию отправлялись партии таких живых подарков, и отношения двух стран были превосходными. Всего царь презентовал королю 248 своих подданных.
Среди прочих дипломатических интересов России стоит упомянуть о папском престоле, поддержка которого требовалась Петру в польском вопросе. Но понтифик хотел, чтобы Петр разрешил в своем государстве свободное исповедование католицизма, а на это русские пойти не могли.
Еще царь с 1723 года завел посольство в Мадриде – кажется, в расчете использовать эту страну против Англии, но и из этого ничего не вышло, поскольку Испания находилась в жалком состоянии и ни с кем воевать не могла.
На развитие азиатских связей (если исключить Персидский поход, имевший мало отношения к дипломатии) у Петра времени не хватило. С великим дальневосточным соседом, Цинским Китаем, посольские дела велись лишь в связи с разметкой границы и с торговлей. Последняя, впрочем, развивалась очень активно, так что в 1719 году в Пекине даже поселился русский консул Лоренц Ланг (плененный под Полтавой швед, поступивший на русскую службу).
В начале восемнадцатого века империя еще не стремилась стать евразийской, ей пока хотелось быть европейской.
Европеизация
В течение нескольких веков Русь вела календарь по византийской системе – от сотворения мира, который, согласно расчетам богословов, был создан 1 сентября, за 5508 лет до рождения Христа. Русский 7208 год начался с осени европейского 1699 года и продолжался всего 4 месяца. 20 декабря вышел указ жить по-западному: с 1 января начнется новый 1700-й год.
Известно великому государю, что не только во многих европейских христианских странах, но и в народах славянских, которые с восточною православною нашею церковью во всем согласны, как волохи, молдавы, сербы, далматы, болгары, и самые великого государя подданные черкасы и все греки, от которых вера наша православная принята, – все те народы согласно лета свои счисляют от Рождества Христова, – говорилось в указе.
На фоне недавних стрелецких казней и множества других диковинных нововведений, которые царь обрушил на подданных после заграничного путешествия, календарная реформа была воспринята равнодушно, против нее воспламенились только упрямые старообрядцы, продолжавшие вести отсчет времени по-старому. В раскольничьем антипетровском сочинении «Собрание от Святаго Писания о Антихристе» говорится, что Петр «возобнови по совершенном своея злобы совершении новолетие янусовское [132] ».
Переход на западное летоисчисление весьма выразительно продемонстрировал твердое намерение Петра существовать в одном времени с Европой. Правда, царь сохранил в употреблении юлианский календарь, к XVIII веку отставший от григорианского на одиннадцать дней, но в те времена так же отсчитывали дни самые главные для Петра страны – Голландия, Швеция и Англия.
Немедленно последовало приказание обязательно праздновать первое января с по-петровски подробной инструкцией, как это надлежит делать: служить в церквах молебны, украшать ворота хвойными ветками, снимать которые запрещалось в течение недели, обязательно поздравлять друг друга с новым годом, ну и, конечно, пускать ракеты и палить из пушек – у Петра без этого не бывало.
В новом 1700 году россиянам было велено и одеваться по-новому. 4 января вышел еще один указ, произведший гораздо больший шок, чем календарная встряска. Царь приказал:
Боярам, и окольничим, и думным, и ближним людям, и стольникам, и стряпчим, и дворянам московским, и дьякам, и жильцам, и всех чинов служилым, и приказным, и торговым людям, и людям боярским, на Москве и в городех, носить платья, венгерские кафтаны, верхние длиною по подвязку, а исподние короче верхних, тем же подобием.
Повсюду были выставлены образцы разрешенной одежды. Мужчинам всех сословий, исключая лишь духовенство и пахотных крестьян, предписывалось брить бороды – потому что со времен Людовика XIV в Европе повсеместно распространилось брадобритие. Король-солнце, начав лысеть, установил еще и моду на накладные волосы, так что европейцу мало-мальски заметного социального положения стало неприлично появляться вне дома без парика. Петр позаимствовал и этот обременительный, негигиеничный обычай. Сам он, правда, «перруку» почти никогда не надевал, но дворян, а затем военных и чиновников принудил покрывать голову женскими волосами (нижние чины, правда, из-за дороговизны натурального продукта обходились паклей).
У государя к бородам была какая-то патологическая ненависть. Вероятно, они ассоциировались у него со всем косным, московским, упрямым. Реформатору очень хотелось побрить не только служивых, но всё население, и эта мечта не оставляла царя до конца жизни. Он вводил плату и штрафы за бороды, велел не принимать челобитных от необрившихся, в 1722 году даже приказал им носить особый зипун с нелепым воротником, но переодеть и побрить удалось лишь верхнее сословие, которым было легче управлять. В конечном итоге оно одно и европеизировалось, хотя бы внешне. Дворяне не превратились в европейцев, но стали выглядеть европейцами. Петру, менявшему фасад, но не архитектуру государства, собственно, только это и требовалось.
Еще одно важное отличие Европы от Московии, замеченное молодым монархом во время заграничного путешествия, состояло в том, что на Западе все читали книги и газеты, а на Руси привычки к печатному слову почти не было. Сам Петр особенным книгочеем не являлся, у него не хватало на это ни времени, ни усидчивости, но, затеяв переделку своего царства на европейский лад, государь не мог оставить в стороне типографское дело. В указе 10 февраля 1700 года о книгопечатании довольно простодушно на первом месте указывается, что делается это «к славе нашему превысокому имени и всему Российскому нашему царствию, меж европейскими монархи к цветущей наивящей похвале» и лишь затем упоминается об «общей народной пользе» и «обучении всяким художествам».
Поскольку с типографиями на родине было плохо, заказ на печатание книг, «чертежей» и «персон» получил амстердамец Иоганн Тессинг, равно как и пятнадцатилетнюю льготу на книготорговлю по всей России. Должно быть, к этому времени Петр уже познакомился с вольностями, которые позволяла себе европейская печать касательно властей, потому что в указе специально оговаривалось: в изданиях не могло содержаться «пониженья нашего царского величества превысокой чести и государств наших славы». Тессинг с заказом не справился, пришлось заменить его на другого издателя, Илию Копиевского, который и напечатал в Голландии самые первые (и, должно быть, самые нужные) петровские книги: по грамматике, морскому делу, арифметике и истории. Одновременно оживилось и типографское дело в Москве, где просветитель Леонтий Магницкий тоже выпустил учебник по арифметике, а также русско-греческо-латинский лексикон.
|
|
|
