 |
Территориальная реформа 1708 г.
|
|
|
|
Московская губерния досталась пожилому Тихону Стрешневу, своего рода посреднику между царем и старым боярством. Любимая царем Ингерманландия с Питербурхом – главному любимцу Меншикову. Киевская губерния, близкая к театру главных военных событий, была доверена опытному администратору Дмитрию Голицыну. В Азовскую губернию, где строился флот, был назначен адмирал Федор Апраксин. Малонаселенная, но очень важная для пополнения бюджета Сибирь досталась энергичному (как мы увидим, даже слишком энергичному) Матвею Гагарину. Другая губерния-«кормилица» (за счет морской торговли), Архангельская, была доверена Петру Голицыну, отучившемуся морскому делу в Венеции и привычному к общению с иностранцами. Прифронтовая Смоленская губерния была вверена боярину Петру Салтыкову, лучшему петровскому провиантмейстеру. В неспокойную из-за инородческих волнений Казанскую губернию царь отрядил Петра Апраксина, брата генерал-адмирала, – этот сановник недавно участвовал в подавлении астраханского восстания и «замирении» калмыков.
Несмотря на столь тщательный подбор наместников, из реформы ничего путного не вышло. Неудачной была сама идея устроить восемь региональных центров для сбора доходов и мобилизации рекрутов, не имея нормально работающего центрального правительства. Сбор доходов увеличился только в Ингерманландии, то есть в непосредственной близости от обиталища власти. Вдали от царя, обладая огромными полномочиями и не имея над собой контроля, некоторые губернаторы предпочитали «работать на собственный карман», а присылаемые ими средства перераспределялись бестолково.
Лишь столкнувшись с этой проблемой, Петр (с 1711 года) приступил к реформе центрального правительства, создав сначала Сенат, а затем коллегии.
|
|
|
Понемногу начало видоизменяться и региональное управление.
Сначала губернский штат был довольно примитивен. В него кроме главного начальника входили вице-губернатор, областной судья-ландрихтер и несколько чиновников для контроля за разного вида сборами и повинностями. Скоро стало ясно, что эффективно управлять огромной территорией такая структура не способна. Тогда некоторые губернии были разукрупнены, и число их дошло до одиннадцати, но и этого оказалось недостаточно. В 1719 году возникла новая административная единица – «провинция» (то, что сегодня мы назвали бы областью). Центр губернии (собственно, генерал-губернаторства) теперь превратился в столицу военного и судебного округа, а финансовые, хозяйственные и полицейские полномочия были доверены областному начальнику – воеводе. При воеводах появились провинциальные управления – земские канцелярии, где существовало распределение функций. Земский камерир отвечал за сбор податей и пошлин, рентмейстер исполнял обязанности казначея, провиантмейстер ведал главными стратегическими поставками – хлебными. В Санкт-Петербургской губернии (бывшей Ингерманландской) было двенадцать провинций, в Московской – девять, в малонаселенной Сибирской сначала только три, но из-за обширности это число неоднократно увеличивалось и в конце концов дошло до девятнадцати.
Провинция делилась на дистрикты (районы), которыми управляли земские комиссары. Низшим звеном административной инфраструктуры были сотские и десятские – не чиновники, а выборные начальники, формально утверждавшиеся на крестьянских сходах, но фактически обычно назначавшиеся сверху.
Так в общих чертах сформировалась конструкция регионального управления, принципиально не изменившаяся вплоть до настоящего времени. Важным ее элементом стало учреждение почтового ведомства, отделения которого появились во всех мало-мальски значительных городах. Связь между столицей и губернаторами, а также между губернаторами и воеводами стала регулярной и для той эпохи довольно быстрой. Ямской эстафетой (казенными станциями, лошадьми, повозками и ездовыми) могли пользоваться и частные лица – за плату. С 1718 года появились почтальоны, доставлявшие казенные документы. Про эту службу ганноверский резидент Фридрих Вебер пишет, что она «устроена по немецкому образцу, и почтальоны дуют теперь в рог как умеют, и носят серые кафтаны, на спинке которых пришит вырезанный из красного сукна почтовый рожок».
|
|
|
Таким образом, с сугубо административной задачей возведения властной «вертикали» местного управления петровское царствование вполне справилось.
Менее успешны были попытки Петра придать этому зданию черты «европейскости», то есть внедрить в эту восстановленную «чингисхановскую» структуру (тумен–тысяча–сотня–десяток) элементы общественного представительства.
В 1713 году было приказано учредить в губерниях «консилиумы» из дворян-ландраторов, и чтобы губернатор вел себя там «не яко властитель, но яко президент», решая вопросы большинством голосов. Идея была позаимствована из шведского опыта, но с русской поправкой: ландраторов подбирал сам губернатор, что обесценивало всю демократичность. Подумав, Петр постановил, что ландраторов все же должно выбирать «всеми дворяны за их руками», но из этого ничего не вышло. В конце концов центральная власть поступила наиболее естественным для себя образом: стала сама сверху назначать губернатору советников. Потребного количества назначенцев, впрочем, взять было неоткуда, и довольно скоро «консилиумы» вообще отмерли, так что губернаторы остались неограниченными владыками в своих владениях.
Тем же завершилось и поползновение учредить в России городское самоуправление на европейский манер. Как я уже писал, первым административным начинанием молодого Петра после заграничного турне было введение бурмистерских палат (1699), которые руководили бы городской жизнью: собирали налоги, решали имущественные судебные споры, управляли кабаками и так далее. В ратуше как органе городского самоуправления должны были заседать выборные люди из купцов и промышленников, а государственному наместнику оставались лишь функции воинского начальника да отправление уголовного суда. Петр совершенно верно полагал, что такое устройство местной жизни нанесет сильный удар по коррупции и очень оживит торгово-промышленную деятельность. Однако начавшаяся вскоре война заставила государство отказаться от еще не успевшегося утвердиться новшества в пользу прежней системы голого администрирования, более простой и привычной.
|
|
|
Когда наступил мир, Петр вернулся к полюбившейся ему идее, тем более что нужно было восстанавливать подорванное войной хозяйство. В начале 1721 года была начата новая городская реформа. Города по своему размеру разделились на пять разрядов (Петр очень любил такие градации). Перворазрядным считался город, в котором не менее 2000 дворов, то есть от десяти тысяч жителей. Таких в России набралось всего одиннадцать: Москва, Петербург, Новгород, Рига, Ревель, Архангельск, Ярославль, Вологда, Нижний Новгород, Казань и Астрахань.
Жизнью города должен был ведать выборный орган магистрат во главе с президентом или, в общинах меньшего размера, с бургомистром. Население делилось на 4 категории: крупные купцы и всякого рода мастера относились к первой гильдии, мелкие торговцы и ремесленники – ко второй, наемные работники числились по разряду «подлых людей» (это слово еще не приобрело обидного смысла, оно означало просто подчиненность), а дворяне и духовные особы существовали наособицу и магистрату не подчинялись. Помимо этого ремёсла и «художества» должны были объединяться в цеха, возглавляемые альдерманами и имеющие собственный устав. В городах побольше на центральной площади предписывалось иметь ратушу, притом непременно каменную и двухэтажную – чтоб все было, как в Европе. Эта реформа вообще пыталась воспроизвести городское устройство, возникшее в Европе еще в Средневековье и к XVIII веку, с развитием капитализма и промышленности, уже становившееся анахронизмом.
|
|
|
Было, впрочем, одно «усовершенствование» типично «ордынского» свойства. Петр не был бы Петром, если бы разрешил городам своей державы действительное самоуправление. В столице учреждался контрольный орган под названием Главный Магистрат, который сам устанавливал, когда проводить местные выборы, а потом вызывал к себе избранных и на месте решал, годны они для своей должности или нет. И лишь получив одобрение этой высшей инстанции, президенты с бургомистрами могли приступать к исполнению полномочий.
При такой постановке дела магистраты так и остались декорацией при настоящей власти – исполнительной, и на практике полными хозяевами городов по-прежнему являлись губернаторы и воеводы. Со временем магистраты стали ведать лишь второстепенными хозяйственными вопросами и разбирать тяжбы между горожанами, а в конце столетия были вовсе упразднены. Городское самоуправление в империи не прижилось, да и не могло прижиться, поскольку противоречило основополагающему принципу «вертикального» государства.
Помимо «великорусских» областей в стране имелись иноэтнические и иноверческие окраины и анклавы, и в управлении ими Петр проявлял известную гибкость.
Главным, недавно еще полуавтономным образованием, своего рода протекторатом была Украина, избиравшая себе гетмана и имевшая собственные вооруженные силы. Измена Мазепы дала царю возможность значительно ограничить прежние украинские вольности. Не удовлетворившись назначением в гетманы своего ставленника (Ивана Скоропадского), Петр приставил к нему наблюдателей, «государевых министров», подчинив им все русские воинские части.
В 1722 году появляется Малороссийская коллегия, «министерство» по делам Украины, отобравшее у гетмана остатки власти и превратившее его в фигуру номинальную. Как раз в это время умер послушный Скоропадский, и старшина попробовала сама выбрать нового гетмана, которым стал популярный Павел Полуботок, но Петр не признал его полномочий и арестовал вместе со всеми приближенными, предъявив совершенно надуманные обвинения. По царскому указу украинское казачество теперь лишалось права избирать себе даже полковников – их отныне назначали сверху. Император, по-видимому, воообще не собирался сохранять институт гетманства, а намеревался превратить Украину в обычную губернию. (Лишь после смерти Петра, в период ослабления центральной власти, Малороссийская коллегия будет упразднена и в Малороссии снова появятся гетманы. )
Вместе с тем, памятуя о легкости, с которой казачество бралось за оружие, Петр опасался настраивать украинские низы против самодержавной власти и, по выражению Костомарова, «ласкал малороссийский народ», облагая его меньшими тяготами, чем русских крестьян. В 1710 году царь даже выпустил специальный указ, строго запрещавший чиновникам и военным оскорблять украинцев под угрозой смертной казни. В результате недовольство выражала только старшина, а народных восстаний в Малороссии не происходило.
|
|
|
Еще осторожнее Петр вел себя в новоприобретенных балтийских провинциях. Он не стал покушаться ни на административное устройство бывших шведских городов, ни на местный суд, ни на права остзейского дворянства, которому даже были возвращены «редуцированные» владения. В благодарность прибалтийские немцы станут служить Романовым верой и правдой, став одним из прочнейших столпов империи. Петр не пытался искоренять местные языки, не трогал лютеранскую церковь и пообещал покровительство Дерптскому университету – пока единственному в России.
В то же время с иноверцами внутренних областей, поволжскими мусульманами, царь не церемонился. В 1715 году вышел указ о «мурзах, которые креститься не хотят». Таковым воспрещалось владеть православными крепостными. Зато крестившиеся получали все права российского дворянства. С простолюдинами власть вела себя мягче: крестить татар и башкир насильно запрещалось, но тех, кто добровольно сменит веру, освобождали от податей. (Так же действовали русские воеводы в Сибири, но с мусульманами «метод материального стимулирования» работал хуже, чем с язычниками. )
Главный смысл петровской региональной политики заключался в достижении лучшей управляемости, и с этой задачей административная реформа, в общем, справилась. Во всяком случае, Российская империя стала более слаженным механизмом, чем Московское царство. Но казенная «вертикаль» не умела бороться со злоупотреблениями собственного аппарата, и параллельно с его усилением возрастали масштабы коррупции.
Чем дальше от самодержца, тем привольнее было наместникам, и самый дальний из них, сибирский губернатор князь Матвей Гагарин, чувствовал себя неограниченным владыкой своей громадной территории. Этот энергичный администратор царствовал в Сибири больше десяти лет. Чем-то он был похож на Петра, одинаково размашистый в добрых и злых деяниях. Он немало способствовал развитию края, разрабатывал новые месторождения полезных ископаемых, исправно поставлял в казну меха и «рыбий зуб», твердую валюту того времени. Гагарин гуманно и с умом обошелся с пленными шведами, сосланными в Сибирь после Полтавы: их было девять тысяч человек, и князь относился к ним как к ценным работникам, берег их, даже содержал за свой счет. Но с не меньшим усердием губернатор ратовал о собственных барышах, обирая купцов, наживался на контрабандной торговле и винных откупах, чем нажил себе сказочное богатство.
Знаменитый обер-фискал Нестеров (как уже говорилось, впоследствии сам казненный за лихоимство) долго интриговал против сибирского наместника и в 1719 году наконец добился его ареста. Петр велел торжественно, при всем дворе, повесить этого своего соратника в знак того, что за воровство пощады не будет никому, и целых семь месяцев не давал снимать труп с виселицы. Никто, впрочем, особенно не испугался…
Законы
Петр энергично вмешивался во все сферы российской жизни, но нигде его деятельность не была столь кипучей, как в области законотворчества. Тому имелись две причины – объективная и личная.
Обновление государства безусловно требовало новых письменных правил, по которым отныне будет существовать империя. Изменилось самое назначение государства. Прежде оно, по очень точному выражению М. Богословского, ставило перед собой только три задачи: обеспечивать оборону от внешних врагов, блюсти внутреннюю безопасность и собирать необходимые для этого средства. В общественную и частную жизнь подданных оно вмешивалось очень мало. «Регулярное» государство, хотя бы внешне берущее за образец Европу, подобными функциями ограничиваться не могло, а военно-бюрократическая империя, которую строил Петр, и подавно. Как мы помним, согласно петровскому идеалу, держава должна была работать как часы, а это требовало составить строгие предписания и инструкции для каждого «колесика» и «винтика».
Но помимо рациональной мотивации в том извержении законов и указов, который Петр обрушил на страну, безусловно ощущается и характер преобразователя, одержимого страстью к регламентации всего и вся. Царь верил, что ему достаточно расписать жизнь до мелочей, ничего не упустив, обо всем распорядиться, и тогда наконец наступит порядок.
Обстоятельства, правда, были таковы, что всерьез заняться любимым законотворческим делом Петр смог только в самый последний период царствования – раньше он был слишком занят борьбой со шведами.
|
|
|
