 |
Леонард Эйлер Герхард Миллер
|
|
|
|
Леонард Эйлер Герхард Миллер
Я. Хандманн Неизвестный художник. XVIII в
Самым же ценным сотрудником оказался лейпцигский студент Герхард-Фридрих Миллер, настоящий полимат, занимавшийся лингвистикой, историей, географией, этнографией и статистикой. В 1730-е годы Миллер состоял в экспедиции, которая исследовала всю Сибирь, и впоследствии написал «Историю Сибири». Памяти этого замечательного ученого сильно помешала его вражда с Михайлой Ломоносовым. В первом томе я рассказывал, как печально закончилась для немца попытка обосновать варяжскую гипотезу происхождения русской государственности (политически грамотный Ломоносов победил оппонента, нажаловавшись начальству на возмутительный непатриотизм подобной теории).
Первые русские сотрудники академии пока не поднимались выше адъюнктов, но объяснялось это не «бироновщиной» и не «засилием немцев», а нехваткой опыта. Скоро, впрочем, ситуация изменится.
Не без участия Академии открылся в 1732 году и Шляхетский корпус, который стал главным поставщиком кадров для военной и гражданской службы. Юных дворян обучали здесь не только «экзерциции» и фортификации, но также истории, географии, математике. Старшеклассники, «имеющие охоту к высшим гражданским наукам», имели в качестве учителей академических профессоров. В корпусе обучалось всего двести недорослей – для большой страны совсем немного, но главное, что был задан некий стандарт образованности, служивший примером для всего дворянского сословия.
|
|
|
Другой новацией, тоже не слишком массовой и сугубо столичной, стала мода на театр. Великий Петр эту европейскую забаву не жаловал. Царю с его патологической гипердинамией было трудно долго оставаться в положении зрителя, он предпочитал действа, в которых мог участвовать сам. Иного склада была ленивая Анна Иоанновна. Не довольствуясь доморощенными шутами и шутихами, она завела в Петербурге театральные зрелища: оперу, балет, итальянскую комедию. Публика с воодушевлением впитывала новые художественные впечатления. Построенный при Зимнем дворце театр, где выступали заезжие труппы, всегда был полон. Спектакли считались царским развлечением и могли происходить только в присутствии ее величества. Если императрица почему-либо не приезжала, занавес не поднимался и зрители должны были расходиться по домам. Притом билетов не продавали, в театр пускали только по придворным приглашениям-«повесткам», которые обычно выдавались особам старших чинов. Всё это придавало чужестранному развлечению возвышенный статус и готовило почву для создания русского театра. Он появится уже при Елизавете Петровне.
К описываемому времени следует отнести и зарождение пока еще очень малочисленной прослойки профессиональных деятелей культуры. По социальному статусу находясь между высшим и низшим классами, эта «протоинтеллигенция» кормилась исключительно за счет своего образования, жадно впитывала новые европейские идейные и культурные веяния, переосмысливала их на свой лад и пыталась пересадить на местную почву. Признанием и уважением эти люди избалованы не были, но некоторая их полезность властями все-таки признавалась.
Пращуром российских интеллигентов можно считать В. Тредиаковского, история которого хорошо демонстрирует условия, в которых возникало это почтенное в будущем сословие.
Василий Кириллович был сыном провинциального священника, вырос в захолустной Астрахани, где случайно, у заезжих капуцинов, выучился латыни. Главной страстью юноши была жажда знаний. Он сбежал в Москву, чтобы продолжить учебу в Славяно-греко-латинской академии. Постигнув всю невеликую сумму тогдашней русской церковной учености, Тредиаковский каким-то образом сумел перебраться в Европу, возмечтав попасть в Сорбонну. «С крайним претерпением бедности», пешком, дошел до Парижа и два года изучал там философию, математику и «свободные искусства».
|
|
|
Вернувшись на родину, Тредиаковский пристроился секретарем в недавно открытой Академии, однако известность приобрел не научными, а литературными занятиями, в особенности сочинением правильно рифмованных, ритмичных стихов, что тогда было внове и казалось очень ловким штукачеством.
Эта затейность привлекла внимание скучающей Анны Иоанновны, которая, как мы помним, специально собирала даже крестьянские частушки.
Василий Кириллович удостоился великой чести лично явить свой дар государыне. Первая встреча российской Высшей Власти с отечественной интеллигенцией произошла при обстоятельствах, которые сам поэт описывает следующим образом: «Имел счастие читать государыне императрице у камина, стоя на коленях перед ея императорским величеством; и по окончании онаго чтения удостоился получить из собственных ея императорскаго величества рук всемилостивейшую оплеушину».
Менее радостно закончилось для Тредиаковского приказание поучаствовать в знаменитом действе с Ледяным домом, живописно изображенное романистом Лажечниковым и другими авторами.
Чудесный дворец изо льда был выстроен на Неве зимой 1740 года для потешного бракосочетания старого шута князя Михаила Голицына-Квасника с пожилой шутихой Бужениновой. Одним из пунктов обширной программы развлечений значилась декламация скабрезного стихотворения, которое и поручили сочинить ученому пииту.
Кабинет-министр Волынский, находившийся тогда в зените могущества, обошелся с Василием Кирилловичем, как с последним холопом: сначала велел приволочь чуть ли не силой, в ответ на жалобные речи поколотил, а потом велел еще и выдрать.
Страдая от побоев и обиды (но, кажется, не от унижения, поскольку понятие личного достоинства у русских людей тогда еще не сформировалось), Тредиаковский тем не менее выполнил заказ.
|
|
|
Похабное стихотворение, начинавшееся строками «Здравствуйте, женившись, дурак и дура, ещё и блядочка, то-та и фигура», поэт зачитал перед царицей и вельможами в потешном платье и клоунской личине.
Впоследствии Василий Кириллович, правда, получил за свои обиды компенсацию – целых 360 рублей, так что остался не в претензии.
Вероятно, самая значительная перемена в русской жизни была подготовлена указом 1731 года, хотя на первый взгляд он не слишком примечателен. Речь в нем шла всего лишь об имущественных правах дворянских вдов, которым отныне по закону полагалась часть собственности умершего супруга. С этого момента женщины благородного звания получают юридическую самостоятельность, могут отстаивать свои интересы, судиться за свои права – век становится «женским» уже не только на уровне престола, но и в широком, общественном смысле. Это еще одно важное свершение столь непопулярной у историков аннинской эпохи.
ДЕЛА ВНЕШНИЕ
Страна, ставшая империей
Когда страна, прежде бывшая национальным государством, то есть жившая преимущественно внутренними интересами, превращается в империю, содержание и смысл ее внешней политики кардинально меняются. Империя взваливает на себя массу тяжелейших обязательств. Нужно постоянно расширяться; нужно сохранять и увеличивать свое международное влияние; нужно защищать сателлитов; нужно тратить основную часть доходов на вооруженные силы. Одним словом, на этой розе хватает острых шипов.
На первый взгляд позиция, на которую Петр Первый вывел свою страну, выглядит невероятно выигрышной. Россия вошла в ряд великих держав, стала владычествовать в Балтийском бассейне, приобрела множество земель, а еще большее количество сделала в той или иной мере зависимыми – Курляндию, Мекленбург, Голштинию, да, в общем, и огромную Речь Посполитую. Захват южного побережья Каспия гипотетически открывал дорогу в Индию. За юго-восточными степями и пустынями лежала аппетитная Средняя Азия. Где-то по ту сторону Сибири маячила Америка, куда Петр снаряжал экспедицию Беринга.
|
|
|
И каждое, буквально каждое из этих достижений влекло за собой проблемы.
Положение одного из главных политических игроков Европы требовало активного вмешательства в любые конфликты, сулившие изменение баланса сил между державами.
Северогерманская зона влияния сталкивала Россию с Данией и Англией (король которой одновременно являлся ганноверским курфюрстом).
В подконтрольной Польше вечно происходили потрясения, требовавшие дипломатического, а то и военного вмешательства.
А еще приходилось участвовать в политических интригах Швеции, потому что одна из тамошних партий являлась союзницей Петербурга, и как же было ей не помочь?
Ослабление Турции позволяло надеяться на то, что в следующий раз, может быть, удастся закрепиться на Черном море, а то и получить заветный выход в Средиземноморье.
Таковы были искушения и соблазны новосозданной империи. Они определяли и ее дипломатию, которая становится чуть ли не самым первым из государственных дел, так что даже бездеятельная Анна, пренебрегавшая всеми другими сферами управления, считала своим долгом лично руководить внешней политикой.
Естественной союзницей России – по общей вражде с Турцией – была Австрия, и в 1726 году, при Екатерине I, две империи заключили договор о взаимопомощи: если на союзника нападет третья сторона, его следовало поддержать силой оружия. Архитектором этой геополитической конструкции был Остерман, самый дальновидный из российских деятелей этого межеумочного времени. В его докладе «Генеральное состояние дел и интересов всероссийских со всеми соседними и другими иностранными государствами» барон обосновал долгосрочную прочность и выгоды сближения с Австрией.
Насчет долгосрочности Андрей Иванович оказался прав, насчет выгод – не очень.
Дело в том, что у Австрии имелись враги и помимо Турции: прежде всего Франция, а также быстро крепнущее новое королевство Пруссия, соперничавшее с Веной за первенство в германском регионе. С Пруссией у Петербурга отношения будут эволюционировать по-разному, но Франция, первая держава Европы, станет вредить российским интересам всюду, где только сможет.
Важными европейскими странами тогда были Дания, Голландия и Швеция. Две первые традиционно дружили с Россией, третья очень сошлась с нею после Ништадтского мира. Однако неуклюжими, плохо продуманными действиями русское правительство настроило эти северные страны против себя. Причиной стал так называемый «голштинский вопрос», который будет проклятьем российской внешней политики на протяжении нескольких десятилетий.
|
|
|
Началось всё с того, что Дания, союзница Петра по Северной войне, захватила владения герцога Фридриха Голштинского, воевавшего на стороне Карла XII. Сын Фридриха, знакомый нам Карл-Фридрих, перешел в противоположный лагерь (женился на дочери Петра), но отнятых владений назад не получил. При Екатерине молодой человек стал большой персоной в Петербурге и убедил тещу-императрицу идти на Данию войной.
Похода не получилось – Англия объявила, что не пропустит русские корабли к Копенгагену, но воинственный демарш настроил против России и Данию, и Швецию (Карл-Фридрих ведь еще и претендовал на шведский престол). Обе эти страны, а за ними и Голландия примкнули к антиавстрийской, а значит и к антироссийской коалиции.
При Екатерине войны так и не возникло, но на европейском небосклоне сгущались тучи – сразу в двух пунктах, и оба имели к России непосредственное отношение.
Вот-вот должен был умереть старый польский король Август II, в споре за трон которого русские никак не могли остаться в стороне. И еще назревал конфликт из-за наследства австрийского императора Карла VI, где схлестнулись интересы почти всех европейских держав – Россия же, по договору, должна была в случае войны драться на стороне Вены.
Тут-то и обнаружилась истина, с которой Россия будет вынуждена считаться вновь и вновь: внешние задачи империи приоритетны по отношению к внутренним. Мы видели, что после смерти Петра правительство очень хотело сократить траты на армию, разорявшие страну. Но частичная демилитаризация продолжалась всего несколько лет и вместо экономии привела лишь к худшим расходам.
Из-за небрежения флот пришел в совершенный упадок. В 1731 году выяснилось, что к выходу в море пригодны всего 12 кораблей. Пришлось ввиду грядущих баталий наскоро восстанавливать морские силы. Специальная комиссия отказалась от чересчур дорогих многопушечных кораблей, но была вынуждена найти деньги на строительство судов среднего размера – чтоб хотя бы защитить собственные берега. К 1740 году, когда флот понадобился, в строю было уже 40 кораблей, но лишь один крупный, стопушечный.
Не получилось сэкономить и на сухопутных войсках. После Петра регулярная армия мирного времени насчитывала 157 тысяч солдат. В 1736 году эта цифра возросла до 240 тысяч. По данным И. Курукина, за аннинское царствование пришлось забрать в рекруты 5% всего мужского населения страны. Если считать только молодых мужчин, процент получится много выше.
Ничего не поделаешь: вооруженные силы – основной инструмент империи, и держать его всегда следует в боевой готовности. Со временем этот урок будет хорошо усвоен.
Очень коротко внешнеполитическое положение России после смерти Петра можно подытожить так: империя откусила больше, чем могла прожевать и тем более переварить, поэтому за некоторые куски пришлось сцепиться с другими хищниками, а кое-что и выплюнуть обратно.
Персидская ретирада
Самым проблемным из таких кусков были южные завоевания Петра, соблазнившегося царившей в Персии междоусобицей. В 1722 году русские войска без труда оккупировали большую территорию, протянувшуся вдоль Каспия на полторы тысячи километров, от Тарки до Астрабада. Это была плохо продуманная авантюра, которая России очень дорого обошлась: никакой прибыли, сплошные убытки, а главное – непонятно зачем нужен гипотетический плацдарм для экспансии в Индию, когда стране совершенно не до Индии.
Преемники Петра не знали, что делать с этой обузой: и отказаться от петровского наследия стыдно, и содержать накладно.
Размещенные в Персии гарнизоны так называемого Низового корпуса, двадцать батальонов, несли тяжелые потери – не столько в боевых действиях, сколько от гнилого климата, скверной воды и малярии. За один только 1725 год умерло больше пяти тысяч человек, и надо было все время слать новых рекрутов, не говоря уж о том, что снабжение и денежное довольствие корпуса ложились тяжким бременем на разоренную казну.
В уже поминавшейся записке генерал-прокурора Ягужинского, поданной сразу после смерти императора и ратовавшей за оптимизацию государственных расходов, впервые было высказано осторожное предложение как-нибудь отделаться от персидских владений, а вскоре уже весь Верховный Тайный Совет обратился к Екатерине с тем же. Императрица, неуверенно чувствовавшая себя на оставшемся после великого супруга троне, колебалась.
На первое время ограничились тем, что повелели командующему экспедиционными силами никаких новых земель не завоевывать, а удерживать то, что есть. Но эта полумера проблемы не решила. Деньги по-прежнему таяли, солдаты мерли.
Из Петербурга пришел новый приказ: попробовать найти в безначальной Персии какого-нибудь правителя, чтобы заключить с ним договор – и пусть заберет себе все захваченные области. Но и это оказалось непросто. Угадать, кто в Персии возьмет верх, было трудно.
|
|
|
