 |
Аллегорический прижизненный портрет лучезарной Елизаветы Петровны
|
|
|
|
Аллегорический прижизненный портрет лучезарной Елизаветы Петровны
Г. Каспар
Впрочем, во всем, кроме государственных занятий, Елизавете энергии было не занимать. В погоне за развлечениями она могла сутками не вылезать из седла (однажды доскакала из Москвы в Петербург за два дня), могла ночь напролет танцевать, а потом пойти и отстоять заутреню. При дворе не прекращался праздник: приемы, балы, маскарады, спектакли, конные прогулки. Когда любительница увеселений умерла, в ее гардеробе оказалось пятнадцать тысяч платьев (вдвое больше, чем количество дней, которые она процарствовала).
При Елизавете век еще больше феминизируется. Впервые в русской истории мужчины словно бы становятся вместо «первого пола» вторым – мы увидим это, когда дойдем до главного фаворита, существа вполне декоративного. Вокруг императрицы возникло нечто вроде клуба, куда входили ее ближайшие подруги. На первых ролях там были Мавра Шувалова, возвысившая весь род Шуваловых, и Анна Воронцова, которая и вовсе вывела своего супруга в канцлеры. Помимо обычных салонных удовольствий – сплетен, обсуждения нарядов и прочего – дамы запросто решали вопросы ключевых кадровых назначений, а то и большой политики.
Зато Елизавета и относилась к женщинам суровей. В силу своей всеми восхваляемой мягкости она миловала приговоренных к казни мужчин, а вот с двумя светскими дамами, Натальей Лопухиной и Анной Бестужевой-Рюминой, обошлась с отвратительной жестокостью. Это были обычные злоязыкие сплетницы, говорившие про императрицу разные оскорбительные слова. Из пустой болтовни Тайная канцелярия соорудила целый заговор. Государственное преступление царица еще, может быть, и простила бы, но нелестных отзывов о своей персоне стерпеть не могла. Мнимых заговорщиц пытали на дыбе, потом публично высекли на эшафоте и, вырезав языки, сослали в Сибирь.
|
|
|
Менее ужасны, но очень обидны были и мелкие тиранства, которым государыня подвергала придворных дам. Как уже говорилось, Елизавета Петровна даже разговоров о чужой красоте не выносила, а если уж наблюдала ее воочию, то сильно сердилась. Однажды увидела у жены обер-егермейстера Семена Нарышкина замысловатый букет из лент и собственноручно отрезала его ножницами; у другой выдрала из волос розу и надавала пощечин. А когда государыне после болезни понадобилось обрить свои волосы, то же было приказано исполнить и всем дамам двора.
Екатерина Великая вспоминает в своих «Собственноручных записках», как прежняя императрица любила развлекаться «маскарадами навыворот», куда мужчин заставляли приходить в женских нарядах, а дам – в мужских: «Мужчины были в больших юбках на китовом усе, в женских платьях и с такими прическами, какия дамы носили на куртагах, а дамы в таких платьях, в каких мужчины появлялись в этих случаях. Мужчины не очень любили эти дни превращений; большинство были в самом дурном расположении духа, потому что они чувствовали, что они были безобразны в своих нарядах; женщины большею частью казались маленькими, невзрачными мальчишками, а у самых старых были толстыя и короткия ноги, что не очень-то их красило. Действительно и безусловно хороша в мужском наряде была только сама императрица, так как она была очень высока и немного полна; мужской костюм ей чудесно шел; вся нога у нея была такая красивая, какой я никогда не видала ни у одного мужчины, и удивительно изящная ножка.
Пока эпоха оставалась сонной, эти смешные злодейства казались деспотическими. Впоследствии они будут вспоминаться с умилением.
|
|
|
Елизавета была умная и добрая, но беспорядочная и своенравная русская барыня XVIII в., которую по русскому обычаю многие бранили при жизни и тоже по русскому обычаю все оплакали по смерти, – пишет Ключевский, а в другом месте резюмирует: С правления царевны Софьи никогда на Руси не жилось так легко, и ни одно царствование до 1762 года не оставляло по себе такого приятного воспоминания.
Управляющие
Меткое сравнение Елизаветы с барыней вызывает вопрос: что за управляющие распоряжались огромным хозяйством этой помещицы?
В этом отношении государыня опять-таки похожа на Анну Иоанновну, поскольку предпочитала полагаться на лично ей приятных людей, а среди них попадались как дельные, так и не очень.
Отличие же состояло в том, что новая властительница приближала только природных русских людей; единственным исключением был старый друг Лесток, но и он продержался недолго. Тем самым Елизавета противопоставляла себя обеим Аннам, и прежде всего Анне Иоанновне с ее сплошными немцами, демонстрировала свою настоящую русскость – хоть по крови, в отличие от императрицы Анны, была наполовину иноземкой.
Национальная окраска царствования была сразу же заявлена двумя акциями. Сначала наградили «хороших русских»: высшим орденом Андрея Первозванного были пожалованы вельможи-русаки. Затем последовало наказание «плохих немцев».
Наконец завершилась извилистая карьера, казалось, неистребимого Остермана. Судьи (разумеется, все только русские) обвиняли его в возведении на престол Анны Иоанновны, и хоть барон Андрей Иванович отговаривался расстройством памяти вследствие тяжелой болезни, старика приговорили к смерти.
Не менее туманными были обвинения в адрес фельдмаршала Миниха, в свое время подсылавшего к царевне Елизавете шпионов. Он оказался нехорош и тем, что помогал Бирону, и тем, что посмел его свергнуть, а еще мало жалел русских солдат. Осудили на казнь и Миниха, и близких к Анне Леопольдовне обер-гофмаршала Рейнгольда Левенвольде с президентом коммерц-коллегии Менгденом. Из русских под приговор попал только вице-канцлер Михаил Головкин, имевший неосторожность письменно советовать свергнутой правительнице упечь Елизавету в монастырь.
|
|
|
Уже на эшафоте все они были избавлены от топора. Елизавета показывала, что, в отличие от тетки, проливать кровь не будет. «Плохие немцы» поехали в дальнюю ссылку, остались только «хорошие русские».
Самым приятным человеком для Елизаветы Петровны был главный фаворит (поговаривали, что и тайный супруг) Алексей Григорьевич Разумовский, вскоре граф и генерал-фельдмаршал.
Про царских любимцев в восемнадцатом веке говорили, что они «находятся в случае», и Разумовского в заоблачные выси вознесла именно что игра случая. Он был сыном простого украинского казака, волшебно пел на клиросе, в деревенской церкви. Мимо по каким-то делам проезжал столичный офицер, ведавший придворным хором, и забрал обладателя чудесного баса с собой. Певчий Алешка Григорьев (так называли юношу) приглянулся царевне Елизавете Петровне, имевшей слабость к красивым мужчинам, а молодой украинец по канонам той эпохи был прекрасен: высокий, полный, румяный, пухлогубый, с «соболиными бровями».
С тех пор и до самой смерти Елизаветы этот ее любимец все время находился рядом. Человек он, по всем отзывам, был славный: незлобивый, веселый, отзывчивый, только немного драчливый во хмелю, так что запросто мог поколотить какого-нибудь министра, но в те негордые времена обижаться на фаворитов никому не приходило в голову.
|
|
|
