Глава 2. Становление единовластия от Ивана III до смутного времени

Княжение Ивана Васильевича (1462 -1505 гг.) было важнейшим этапом в процессе создания единого Российского государства. Это время образования основной территории России, окончательного освобождения ее от монгольского ига и формирования политических основ централизованного государства. Иван III был крупнейшим государственным деятелем, человеком больших политических замыслов и решительных начинаний. Умный, дальновидный, расчетливый и настойчивый, но осторожный и хитрый, он был достойным продолжателем дела своего отца. Ивана Васильевича долгое время прозывали Великим.

О сорока трехлетнем правлении этого князя Карамзин пишет следующее: «Народ еще коснеет в невежестве, в грубости; но правительство уже действует по законам ума просвещенного. Устрояются лучшие воинства, призываются Искусства, нужнейшие для успехов ратных и гражданских; Посольства Великокняжеские спешат ко всем Дворам знаменитым; Посольства иноземные одно за другим являются в нашей столице: Император, Папа, Короли, Республики, Цари Азиатские приветствуют Монарха Российского, славного победами и завоеваниями от прадедов Литвы и Новагорода до Сибири. Издыхающая Греция отказывает нам остатки своего древнего величия: Италия дает первые плоды рождающихся в ней художеств. Москва украшается великолепными зданиями. Земля открывает свои недра, и мы собственными руками извлекаем из оных металлы драгоценные. Вот содержание блестящей Истории Иоанна III, который имел редкое счастие властвовать сорок три года и был достоин оного, властвуя для величия и славы Россиян».

Почти полувековой срок его княжения прошел под знаком борьбы за воссоединение Русских земель. Ивана III называют «собирателем земли Русской». Он присоединил к Москве множество исконно-русских земель, отразил вторжение Литвы, освободил страну от монголо-татарского ига («Стояние на Угре» 1480). Его вторая жена Софья, племянница последнего византийского императора, помогла Ивану получить права и регалии константинопольских монархов и способствовала обращению страны к европейской культуре. Новое политическое и религиозное положение московского государства положило начало идее считать Москву «третьим Римом» (считая первым и вторым соответственно Рим и Константинополь).

В правление Ивана III к Москве были присоединены Ярославль (1463), Новгород (1478), Тверь (1485), Вятка, Пермь и др. города и земли. При Иване III развернулось большое строительство в Москве, вырос международный авторитет Российского государства, произошло оформление титула великий князь «всея Руси».

Внутри государства как и Ярослав, Иван III «оружием и политикою возвеличив Россию» старался «утвердить ее внутреннее благоустройство общими гражданскими законами, в коих она имела необходимую нужду». С этой целью «он выдал собственное Уложение, писанное весьма ясно, основательно». Судебник Ивана III регламентировал судопроизводство на Руси. «Главным судиею был Великий Князь с детьми своими: но он давал сие право Боярам, Окольничим, Наместникам, так называемым Волостелям и поместным Детям Боярским, которые, однако ж, не могли судить без Старосты, Дворского и лучших людей, избираемых гражданами».

Ивану III удалось изменить весь облик государства - превратить его из сильного княжества в мощную централизованную державу. Как писал Н. М. Карамзин: «Отселе история наша приемлет достоинство истинного государственной, описывая уже не бессмысленные драки княжеские, но действие Царства, приобретающего независимость и величие. Разновластие исчезает вместе с нашим подданством; образуется держава сильная, как бы новая для Европы и Азии, которые, видя оную с удивлением, предлагают ей знаменитое место в их системе политической. Уже союзы и войны наши имеют важную цель: каждое особенное предприятие есть следствие главной мысли, устремленной ко благу отечества».

Описанию правления Ивана III Карамзин посвящает целый 6 том, начиная с юности и завершая смертью правителя. Оценивая деятельность Ивана как самодержца, Н. М. Карамзин так пишет о нем: «Иоанн, рожденный и воспитанный данником степной Орды сделался одним из знаменитейших государей в Европе <http://ru.science.wikia.com/wiki/%D0%95%D0%B2%D1%80%D0%BE%D0%BF%D0%B0_%28%D1%87%D0%B0%D1%81%D1%82%D1%8C_%D1%81%D0%B2%D0%B5%D1%82%D0%B0%29>, чтимый, ласкаемый от Рима <http://ru.science.wikia.com/wiki/%D0%A0%D0%B8%D0%BC> до Царьграда <http://ru.science.wikia.com/wiki/%D0%9A%D0%BE%D0%BD%D1%81%D1%82%D0%B0%D0%BD%D1%82%D0%B8%D0%BD%D0%BE%D0%BF%D0%BE%D0%BB%D1%8C>, Вены <http://ru.science.wikia.com/wiki/%D0%92%D0%B5%D0%BD%D0%B0_%28%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B4%29> и Копенгагена <http://ru.science.wikia.com/wiki/%D0%9A%D0%BE%D0%BF%D0%B5%D0%BD%D0%B3%D0%B0%D0%B3%D0%B5%D0%BD>, не уступая первенства ни Императорам <http://ru.science.wikia.com/wiki/%D0%98%D0%BC%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B0%D1%82%D0%BE%D1%80>, ни гордым Султанам <http://ru.science.wikia.com/wiki/%D0%A1%D1%83%D0%BB%D1%82%D0%B0%D0%BD>; без учения, без наставлений, руководствуемый только природным умом, дал себе мудрые правила в политике внешней и внутренней; силою и хитростью восстановляя свободу и целостность России, губя царство Батыево <http://ru.science.wikia.com/wiki/%D0%97%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D1%82%D0%B0%D1%8F_%D0%9E%D1%80%D0%B4%D0%B0>, тесня, обрывая Литву <http://ru.science.wikia.com/wiki/%D0%92%D0%B5%D0%BB%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%B5_%D0%BA%D0%BD%D1%8F%D0%B6%D0%B5%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE_%D0%9B%D0%B8%D1%82%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B5>, сокрушая вольность Новгородскую <http://ru.science.wikia.com/index.php?title=%D0%9D%D0%BE%D0%B2%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B4%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F_%D0%B7%D0%B5%D0%BC%D0%BB%D1%8F&action=edit&redlink=1>, захватывая уделы, расширяя владения Московские до пустынь Сибирских <http://ru.science.wikia.com/wiki/%D0%A1%D0%B8%D0%B1%D0%B8%D1%80%D1%8C> и Норвежской Лапландии, изобрел благоразумнейшую, на дальновидной умеренности основанную для нас систему войны и мира, которой его преемники долженствовали единственно следовать постоянно, чтобы утвердить величие государства. …раздрав завесу между Европою и нами, с любопытством обозревая престолы и царства, не хотел мешаться в дела чуждые; принимал союзы, но с условием ясной пользы для России; искал орудий для собственных замыслов, и не служил никому орудием, действуя всегда как свойственно великому, хитрому монарху, не имеющему никаких страстей в политике, кроме добродетельной любви к прочному благу своего народа. Следствием было то, - утверждает Николай Михайлович Карамзин, - что Россия, как держава независимая, величественно возвысила главу свою на пределах Азии и Европы, спокойная внутри, и не боясь врагов внешних».

Именно поэтому считает Карамзин «Иоанн III принадлежит к числу весьма немногих Государей, избираемых Провидением решить надолго судьбу народов: он есть Герой не только Российской, но и Всемирной Истории».

После смерти Ивана III власть перешла к его сыну Василию. О его правлении Карамзин отзывается следующим образом: «Государствование Василия казалось только продолжением Иоаннова. Будучи подобно отцу ревнителем Самодержавия, твердым, непреклонным, хотя и менее строгим, он следовал тем же правилам в Политике внешней и внутренней; решил важные дела в совете Бояр, учеников и сподвижников Иоанновых; их мнением утверждая собственное, являл скромность в действиях Монархической власти, но умел повелевать; любил выгоды мира, не страшась войны и не упуская случая к приобретениям, важным для государственного могущества; менее славился воинским счастием, более опасною для врагов хитростию; не унизил России, даже возвеличил оную, и после Иоанна еще казался достойным самодержавия». Но Василий управлял недолго, в связи с его смертью, власть перешла к малолетнему Ивану IV, известному впоследствии как Иван Грозный.

Царствованию Ивана Грозного у Карамзина посвящены описания в 8-9 томах «Истории Государства Российского». Восьмой том «Истории» кончается 1560 годом, разорвав царствование Иоанна IV на две части, гранью между которыми стала смерть царицы Анастасии. Со смертью царицы исчезло начало, сдерживавшее необузданный нрав царя, и наступила мрачная пора зверств, жестокостей, тиранического режима. В годы смуты, когда было поколеблено самодержавие, погибала и Россия.

Н.М. Карамзин описывал жизнь Ивана Грозного последовательно и очень подробно, анализируя предпосылки дальнейшей жизнедеятельности царя. Такими предпосылками стало тяжелое детство Ивана Васильевича.

Царь Иван родился в 1530 году. От природы он получил ум бойкий и гибкий, вдумчивый и немного насмешливый, настоящий великорусский ум. Но обстоятельства, среди которых протекало детство Ивана, рано испортили этот ум, дали ему неестественное, болезненное развитие. Иван рано осиротел, на четвертом году лишился отца, а на восьмом потерял и мать. Никогда Россия не имела столь малолетнего властителя. После смерти отца, власть находилась в руках его матери Елены и нескольких бояр, которые имели сильное влияние на ум правительницы. Вскоре Елена умирает, и Иван остается один среди чужих, без отцовского призора и материнского привета.

Таким образом, Н.М. Карамзин говорит о том, что Иван Грозный с детства видел себя среди чужих людей. В душе его рано и глубоко врезалось и на всю жизнь сохранялось чувство сиротства, брошенности, одиночества, о чем он твердил при всяком случае: "родственники мои не заботились обо мне". Отсюда его робость, ставшая основной чертой его характера.

По мнению Карамзина, вполне ясно вырисовывается картина, о том, что детство Иоанна протекало в неестественной, ненормальной обстановке, которая не способствовала уравновешенному, здоровому развитию ребенка. В детстве в душе Иоанна были заложены тяжелые болезни, получившие развитие и обострение, в силу сложившихся обстоятельств, в дальнейшем.

Следуя историческим фактам, Н.М. Карамзин, описывает и венчание на царство юного царя - «в 1546 г. шестнадцатилетний Иван вдруг заговорил с ними о том, что он задумал жениться, но прежде женитьбы он хочет исполнить древний обряд предков, венчаться на царство. Иоанн велел митрополиту и боярам готовиться к сему великому торжеству, как бы утверждающему печатию веры святый союз между государем и народом. Между тем знатные сановники, окольничие, дьяки объезжали Россию, чтобы видеть всех девиц благородных и представить лучших невест государю: он избрал из них юную Анастасию. Личные достоинства невесты оправдывали сей выбор».

Карамзин в своем труде отмечает, что примечательным в этих событиях является то, что Иван Грозный «был первый из московских государей, который узрел и живо почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле, помазанника Божия. Это было для него политическим откровением, и с той поры его царственное «Я» сделалось для него предметом набожного поклонения. Но ни набожность Иоанна, ни искренняя любовь к супруге не могли укротить его пылкой, беспокойной души, стремительной в движениях гнева, приученной к шумной праздности, к забавам неблагочинным. Он любил показывать себя царем, но не в делах мудрого правления, а в наказаниях, в необузданности прихотей; играл, так сказать, милостями и опалами; умножая число любимцев, еще более умножал число отверженных; своевольствовал, что бы доказывать свою независимость, и еще зависел от вельмож, ибо не трудился в устроении царства и не знал, что государь, истинно независимый, есть только государь добродетельный.

Карамзин пишет о том, что «никогда Россия не управлялась хуже: Глинские делали, что хотели именем юноши государя; наслаждались почестями; богатством и равнодушно видели неверность частных властителей; требовали от них раболепства, а не справедливости. Характеры сильные требуют сильного потрясения, чтобы свергнуть с себя иго злых страстей и с живою ревностию устремиться на путь добродетели. Для исправления Иоанна надлежало сгореть Москве!».

Нельзя, по описаниям современников, ни описать, ни вообразить сего бедствия, люди с опаленными волосами, с черными лицами бродили, как тени, среди ужасов обширного пепелища: искали детей, родителей, остатков имения; не находили и выли, как дикие звери. А царь с вельможами удалился в село Воробьево, как бы для того, чтобы и не слыхать и не видать этого народного отчаяния.

«В сие ужасное время, когда юный царь трепетал в Воробъевском дворце своем, а добродетельная Анастасия молилась, явился там какой-то удивительный муж, именем Сильвестр, саном иерей, родом из Новгорода, приблизился к Иоанну с подъятым, угрожающим перстом, с видом пророка, и гласом убедительным повестил ему, что суд божий гремит над главою царя легкомысленного и злострастного, что огнь небесный испепелил Москву.

Раскрыв святое писание, сей муж указал Иоанну правила, данные вседержителем сонму царей земных; заклинал его быть ревностным исполнителем сих уставов; предоставил ему даже какие-то страшные видения, потряс душу и сердце, овладел воображением, умом юноши и произвел чудо: Иоанн сделался иным человеком; обливаясь слезами раскаяния; простер десницу к наставнику вдохновенному, требовал от него силы быть добродетельным и приял оную».

«Смиренный иерей, не требуя ни высокого имени, ни чести, ни богатства, стал у трона, чтобы утверждать, ободрять юного венценосца на пути исправления, заключив тесный союз с одним из любимцев Иоанна, Алексеем Федоровичем Адашевым, прекрасным молодым человеком, коего описывают земным ангелом: имея нежную, чистую душу, нравы благие, разум приятный, любовь к добру, он искал Иоанновой милости не для своих личных выгод, а для пользы отечества, и царь нашел в нем редкое сокровище, друга, необходимо нужного самодержцу, чтобы лучше знать людей, состояние государства, истинные потребности оного. Сильвестр возбудил в царе желание блага, Адашев облегчил царю способы благотворения. Здесь начинается эпоха славы Иоанна, новая, ревностная деятельность в правлении, ознаменованная счастливыми для государства успехами и великими намерениями. И россияне современные и чужеземцы, бывшие тогда в Москве, изображают сего юного, тридцатилетнего венценосца, как пример монархов благочестивых, мудрых, ревностных ко славе и счастию государства» - так повествует умный современник, Князь Андрей Курбский, бывший тогда уже знатным сановником двора.

Одним словом, в это время Россия имела хорошего царя, которого любил народ и который трудился на благо государства. «Вообще мудрая умеренность, человеколюбие, дух кротости и мира сделались правилом для Царской власти. Весьма немногие из прежних Царедворцев - и самые злейшие были удалены; других обуздали или исправили».

Описывая события жизни царя далее, Карамзин задается вопросом - «Вероятно ли, чтобы государь любимый, обожаемый мог с такой высоты блага, счастия, славы низвергнуться в бездну ужасов тиранства?» и пытается сам найти ответ на него.

«Изобличение мучителя россиян» - так сам Карамзин сжато определил содержание 9-го тома главного труда своей жизни. А первые, художественно и исторически наиболее яркие и глубокие главы тома, автор назвал еще короче (звучало как приговор историка и мыслителя): «Ивашкины злодейства»(!). Близкие историка шутили (и в этом была немалая доля правды!), что на историю деспота-царя у Карамзина ушло целых четыре года, ибо ему так же трудно было описывать его преступления, как бесправным подданным Грозного сносить их.

Карамзин взялся обличать деспотизм, живя в условиях деспотического общества, взялся осмыслить его суть, основные черты и характер, выходя при этом далеко за рамки конкретной, описываемой им эпохи.

Описав начало массовых репрессий (в 1560 году), задуманных подозрительным, властолюбивым и злопамятным царем, описав первые казни, совершенные мучителем, отчетливо раскрыв при этом связь времен, Карамзин пишет: «Глас неумолимой совести тревожил мутный сон души царя. Кровь лилась, в темницах стенали жертвы; нет исправления для мучителя, кровопийство не утоляет, но усиливает жажду крови: оно делается лютейшею из страстей, неизъяснимою для ума, ибо есть безумие - казнь народов и самого тирана». Народ же, замечает автор, «жалел о невинных, проклиная ласкателей, новых советников царских; а царь злобился и хотел мерами жестокими унять дерзость».

Картин невероятной жестокости царя у Карамзина - более чем достаточно. Но - в чем причины ее (один из глубоких мыслителей России того времени, близкий к декабристам Александр Тургенев заметил: «Истинно грозный тиран, какого никогда ни один народ не имел ни в древности, ни в наше время - этот Иван представлен нам Карамзиным с величайшей верностью и точно русским, а не римским тираном!')?».

Карамзин пишет: «История не решит вопроса о нравственной свободе человека; но, предполагая оную в суждении своем о делах и характерах, изъясняет те и другие, во-первых, природными свойствами людей, во-вторых, обстоятельствами или впечатлениями предметов, действующих на душу. Иоанн родился с пылкими страстями, с воображением сильным, с умом еще более острым, нежели твердым или основательным. Худое воспитание, испортив в нем естественные наклонности, оставило ему способ к исправлению в одной вере… Друзья отечества и блага в обстоятельствах чрезвычайных умели ее спасительными ужасами тронуть, поразить его сердце; исхитили юношу из сетей неги, и с помощью набожной, кроткой Анастасии увлекли на путь добродетели. Несчастные следствия Иоанновой болезни расстроили сей прекрасный союз, ослабили власть дружества, изготовили перемену.

Государь возмужал: страсти зреют вместе с умом, и самолюбие действует еще сильнее в летах совершенных…».

Обыкновенные завистники, не терпящие никого выше себя, не дремали, славили мудрость царя и говорили: «Ныне ты уже истинный самодержец, помазанник божий; един управляешь землею: открыл свои очи и зришь свободно на все царство».

«Между новыми любимцами государевыми отличались Малюта Скуратов-Бельский, боярин Алексей Басманов, сын его, кравчий Федор, князь Афанасий Вяземский, Василий Грязной, готовые на все для удовлетворения своего честолюбия. По симпатии зла, они выступили вперед и вкрались в душу Иоаннову, приятные ему какою-то легкостию ума, искусственною веселостью, хвастливым усердием исполнять, предупреждать его волю как божественную, без всякого соображения с иными правилами, которые обуздывают и благих царей, и благих слуг царских, первых - в их желаниях, вторых - в исполнении оных. Старые друзья Иоанновы изъявляли любовь к государю и к добродетели гражданской; новые - только к государю, и казались тем любезнее».

Террор Грозного назревал постепенно, накапливался годами; Карамзин пишет: «Царь решился быть строгим и сделался мучителем, коему равного едва ли найдем в самих Тацитовых летописях!». Здесь уместно сделать два замечания. Во-первых, Тацитовы летописи сохранили для будущих поколений повести о злодеяниях «славных» императоров, таких, как Нерон, Калигула, Тиберий и иже с ними; хорош же «монархизм» Карамзина, прямо указывающего, что «родной» самодержец Московский, царь Иван IV Грозный, превзошел в лютой жестокости этих римских тиранов! А, во-вторых, вспоминается давнее стихотворение того же Карамзина, с гневом обвинявшего римский народ «времен Тацита» в том, что он, народ, безропотно терпел то, «чего без подлости терпеть не можно…».

И вот - вакханалия убийств! Казнили бывших приближенных Ивана IV, его доверенных советников, по тем или иным причинам вызвавшим монарший гнев; казнили, мучили, пытали и ссылали на Север, в Соловки (не в ХХ веке эти страшные острова приобрели столь злую славу!), в отдаленные тюрьмы и монастыри родственников, друзей, детей и жен «изменников» царю.

Знатный князь Дмитрий Оболенский-Овчинин, оскорбленный хамской надменностью юного любимца царя Федора Басманова, сказал новоявленному фавориту: «Мы служим царю трудами полезными, а ты - гнусными делами содомскими!». Карамзин пишет: «Басманов принес жалобу царю, который, в исступлении гнева, за обедом вонзил несчастному князю нож в сердце; другие пишут, что он велел задушить его». И далее: «Боярин князь Михайло Репнин также был жертвою великодушной смелости. Видя во дворе непристойное игрище, где царь, упоенный крепким медом, плясал со своими любимцами в масках, сей вельможа заплакал от горести. Иоанн хотел надеть на него маску; Репнин вырвал ее, растоптал ногами и сказал: «Государю ли быть скоморохом? По крайней мере, я, боярин и советник Думы, не могу безумствовать». Царь выгнал его и чрез несколько дней велел умертвить, стоящего в святом храме на молитве; кровь сего добродетельного мужа обагрила помост церковный».

А вот еще очень важное наблюдение Карамзина: «угождая несчастному расположению души Иоанновой, явились толпы доносителей. Подслушивали тихие разговоры в семействах, между друзьями; смотрели на лица, угадывали тайну мыслей, и гнусные клеветники не боялись выдумывать преступлений, ибо доносы нравились государю и судия не требовал улик верных... Москва цепенела в страхе. Любопытно видеть, как сей государь, до конца жизни усердный чтитель христианского закона, хотел соглашать его божественное учение с своею неслыханною жестокостию: то оправдывал оную в виде правосудия, утверждая, что все ее мученики были изменники, чародеи, враги Христа и России; то смиренно винился пред Богом и людьми, называл себя гнусным убийцею невинных, приказывал молиться за них в святых храмах, но утешался надеждою, что искреннее раскаяние будет ему спасением и что он, сложив с себя земное величие, в мирной обители святого Кирилла Белозерского со временем будет примерным иноком. Так писал Иоанн к князю Андрею Курбскому и к начальникам любимых им монастырей, во свидетельство, что глас неумолимой совести тревожил мутный сон души его, готовя ее к внезапному, страшному пробуждению в могиле!».

Но как поступил этот истово верующий православный христианин с митрополитом Филиппом, одним из немногих близких к царю иерархов церкви, осмелившихся открыто осудить его злодеяния? В разгар казней входит царь в Успенский собор Кремля, его встречает митрополит, полный решимости «по долгу сана своего» заступаться за всех обреченных на казнь, всех, кого обезглавят, сожгут на костре, колесуют, посадят на кол. Карамзин повествует так: «'Молчи, - прерывает его Грозный, едва сдерживая гнев. - Одно тебе говорю - молчи, отец святой, молчи и благослови нас. - Наше молчание, - ответствовал владыка, - грех на душу твою налагает и смерть наносит. - Ближние мои, - прерывает Филиппа Грозный, - встали на меня, ищут мне зла. Какое тебе дело до наших царских предначертаний?».

Митрополит Филипп был сослан в отдаленный монастырь недалеко от Твери, а затем задушен царским подручным и палачом Малютой Скуратовым (было объявлено, что Филипп-владыка умер от «несносного жара» в его келии…).

Обличение «Ивашкиных злодейств» идет у историографа по нарастающей; а увертюрой «трагедии ужасов» у Карамзина звучат страницы, посвященные введению опричнины, как назвал царь свою особую личную дружину, название которой, до тех пор неведомое в России, связано с провозглашенным Иваном Грозным разделением государства на две части. Одну он объявил своей неограниченной личной собственностью (модель управления, уже немыслимая для большинства европейских стран той эпохи!), ее он назвал «опричниной» от слова «опрочь» (вне), в отличие от другой - Земщины, как Иван IV назвал остальную часть государства, оставленную (чисто номинально) в ведении «бояр земских».

Опричниками были, как многократно, настойчиво подчеркивает Карамзин, люди, готовые на все, лично преданные деспоту и презиравшие любые нормы человеческой морали. Царь подбирал себе угодных! Историк отмечает: «Скоро увидели, что Иоанн предает всю Россию в жертву своим опричным: они были всегда правы в судах, а на них не было ни суда, ни управы. Опричник или кромешник - так стали называть их, как бы извергов тьмы кромешной, - мог безопасно теснить, грабить соседа и в случае жалобы брал с него пеню за бесчестье».

Опричнина - это поистине фундамент системы власти царя-душегуба, дьявольское изобретение его изворотливого ума, оставившее столь страшный след в истории московской и российской державы и благодаря этому вызвавшее столько подражаний, прикрываемых только иными именами (об этом - ниже!). Разъединить, разбить народ, натравить одну его часть на другую, разжигая самые дикие низменные животные инстинкты, повсюду сея ненависть, страх и плодя несметные орды, миллионы шпионов, палачей, доносчиков и льстецов…Вот тот адский метод превращения народа в толпу, только используя который и можно «скрутить» общество, убивая лучших сынов страны, и только истребив носителей мужества, совести и разума народа, можно поставить на колени уцелевших, безжалостно оглупив их.

Тиранию Грозного автор уподобляет тяжелейшим испытаниям, выпавшим россиянам в удельный период и время татаро-монгольского ига: «Между иными тяжкими опытами судьбы, сверх бедствий удельной системы, сверх ига монголов, Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя: устояла с любовью к самодержавию, ибо верила, что Бог посылает и язву, и землетрясения, и тиранов».

Казалось бы, описывая тиранию Грозного (а с такой обстоятельностью это делалось впервые), Карамзин наносил удар по самодержавию, которое он последовательно защищал. Это кажущееся противоречие историк снимает рассуждениями о необходимости изучения прошлого, чтобы не повторять его пороков в будущем: «Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его история всегда полезна для государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели - и слава времени, когда вооруженный истиною дееписатель, может в правлении самодержавном выставить на позор такого властелина, да не будет уже впредь ему подобных».

Итак, описывая личности московских царей Ивана III и Ивана IV, Карамзин как бы противопоставляет их друг другу. Карамзин характеризует Ивана III как великого правителя, который за время своего царствования сумел превратить Московскую Русь в единое сильное государство, с которым не могла не считаться Европа. Его внука Ивана Грозного Карамзин описывает как великого и мудрого государя в первую половину царствования, беспощадного тирана во вторую, ослабившего своим правлением Русь. Иван Грозный предстает перед нами как «свирепый внук» «разумного самодержца» Ивана III.