Последствия экстраполяций и дедукций

Возникает надобность в знаниях, которых непосредственный опыт не дает. Они создаются резервными возможностями человеческого мозга — самыми широкими обобщениями, дедукциями и экстраполяциями: на неизвестное переносится то, что известно.

Если земледелец распоряжается животными и некоторыми природными явлениями, а этим земледельцем распоряжается могущественный повелитель, то еще более могущественное существо должно распоряжаться всеми явлениями природы и всеми людьми. Если поступку предшествует желание, а желанию — мысль, то мысль есть причина желаний и последующих поступков. Некоторые люди мешают жить, другие — помогают; значит, должны существовать силы злые и добрые, и тогда их вмешательство проявляется во внезапных несчастьях и удачах. Если злого можно, задобрив, нейтрализовать, то злая сила требует жертв. Если доброго можно обидеть неблагодарностью, то всякую удачу нужно отблагодарить. Так на первое место в создава­емых экстраполяциях и дедукциях выходят вместо объективных фактов их значимость для человека в связи с его потребностями.

Разнообразные представления подобного рода, по известному выражению Ф. Энгельса, суть «фантастические отражения в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними в их повседневной жизни, отражения, в которых земные силы принимают форму неземных» (298, с. 299). Назначение таких представлений — восполнить недостаток нужных знаний. По мысли Л. Н. Толстого, «понятие о Боге проистекает от сознания слабости человека» (251, т. 46, с. 135).

Так создаются широчайшие обобщения. Они не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты. Своего прямого назначения они не выполняют, поскольку не соответствуют реальности, поэтому нужда в них заставляет создавать их вновь и вновь. Практика с ними несоизмерима, а поддерживаются они авторитетом, как об этом было сказано выше. Значимость авторитета опять-таки экстраполируется: одни умения переносятся на другие, и силе оружия нередко приписывается сила ума и знания. Во всем этом обнаруживается недостаточность знаний, которыми располагает человечество для удовлетворения своих потребностей, преимущественно социальных, как тоже было уже упомянуто.

Возникает потребность все в новых и новых знаниях. Окончательного знания найти не удается, но, с другой стороны, выясняется, что неизвестное поддается познанию и что знания могут накапливаться. Познание из средства превращается в цель. Французский психолог Ж. Нюттен пишет: «Вудвортс (1947) привлек внимание к изучению потребности, о которой до тех пор мало говорили: потребности в восприятии (will to percieve). Он совершенно справедливо отмечает, что взаимоотношения человека со средой определяются такими факторами, как желание “видеть, слышать, отчетливо видеть и отчетливо слышать, стремиться к ясности или понимать то, что видишь или слышишь в каждое мгновение”. Ниссен (1951) изучал этот вопрос на животных. Он отметил наличие у животных “почти постоянной активности, функция которой состоит в прослеживании происходящих в среде изменений”» (181, с. 55).

Упомянутые здесь конкретные потребности едва ли можно считать исходными. Вероятнее, что они производны и служат средствами удовлетворения одной исходной потребности познания. Исследовательский рефлекс животных интересен его бескорыстностью.

Специфически человеческая потребность бескорыстного теоретического познания играет в качестве самостоятельной силы соответственно роль более значительную. Бескорыстное познание выступает одной из трансформаций территориального императива и, вопреки его бескорыстию, служит не только сохранению рода человеческого, но его все возрастающему господству над окружающей природой. Ж. Нюттен утверждает: «по-видимому, является неопровержимым факт, что между гомеостатическими и физиологическими потребностями вообще и познавательными тенденциями (тенденции к исследованию, к восприятию и познанию) существует довольно глубокое различие» (181, с. 66).

Связанная с прикладным знанием общностью объекта — реальной действительностью, потребность бескорыстного познания не довольствуется выполнением заказов биологических и социальных потребностей. Она побуждает человека искать знаний как таковых — искать соответствия человеческих представлений объективной действительности, какова бы она ни была и независимо от потребностей биологиче­ских и социальных, даже вопреки им и с ущербом для их удовлетворения.

Вот несколько свидетельств противонаправленности теоретического познания эмпирическому здравому смыслу. Историк науки Б. Г. Кузнецов пишет: «Уже в XVIII в. в развитии научной мысли наблюдается на первый взгляд противоречивая особенность. Чем меньше наука ограничивается непосредственными субъективными наблюдениями, чем глубже она проникает в объективные закономерности природы, тем ближе она людям, тем она человечнее». И дальше: «Сейчас разрыв с “очевидностью” должен быть еще более радикальным, чем в первой половине века. Недавно Нильс Бор при обсуждении выдвинутой Гейзенбергом единой теории элементарных частиц сказал: “Нет никакого сомнения, что перед нами безумная теория. Вопрос состоит в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной”» (130, с. 42–43). Так, творческая логика вступает в противоречие с логикой здравого смысла и сверхсознание — с сознанием.

Другой историк науки, Д. Бернал, подчеркивает значительность ее «логической части»: «Прежде чем результаты экспериментов могут стать сколько-нибудь полезными, а во многих случаях и даже до их получения, необходимо увязать их, так сказать, в узел, сгруппировать, соотнести друг с другом, что является функцией логиче­ской части науки» (23, с. 23).

За «круглым столом» журнала «Вопросы философии» М. К. Мамардашвили сказал: «Что же касается отношения науки к ее применениям, то мне кажется, что наука производит только знания и что не существует прикладных наук, существует лишь наука и ее применение <...>. И там, где знание не находится в состоянии производства другого знания, мы вне науки, вне познания. В науке речь идет лишь об одном: на основе одних имеющихся знаний и наблюдения производить другие знания» (156, с. 100).

Так философ определяет специфически человеческое познание как таковое. Если оно существует, то существует и потребность бескорыстного познания, которая не может быть сведена ни к потребностям биологическим, ни к потребностям социальным — в справедливости.

Сущностью этой потребности является познание неизвестных причин по известным последствиям, каковы бы ни были эти причины и эти последствия.