 |
Николай Карлович Гирс. Фотография. Николай Христианович Бунге. По своим взглядам это был человек умеренный, приверженец «средней линии», которая сочетала отстаивание имперских интересов с уклонением от серьезных конфликтов
|
|
|
|
Николай Карлович Гирс
Фотография
Николай Карлович Гирс (1820–1895), по происхождению швед, принял российское подданство в уже немолодом возрасте. Это был, если использовать терминологию нашего времени, карьерный дипломат, долгое время занимавшийся азиатским направлением, в конце царствования Александра II – заместитель А. Горчакова. Пост министра он занял в 1882 году и оставался на нем до самой смерти.
По своим взглядам это был человек умеренный, приверженец «средней линии», которая сочетала отстаивание имперских интересов с уклонением от серьезных конфликтов. За это Гирс часто подвергался нападкам со стороны «ура-патриотов», очень сильных при дворе, но упорно противился всякому ужесточению дипломатический риторики и в противоречие официальной доктрине держался проевропейской, прежде всего профранцузской направленности – притом что республиканская Франция у отечественных консерваторов симпатии не вызывала. Царь неизменно поддерживал Гирса, иногда защищая его от собственного окружения. Проправительственный (даже еще более реакционный, чем правительство) издатель влиятельнейших «Московских ведомостей» М. Катков требовал «русского министерства иностранных дел» во главе с «русским министром», но тщетно. Больше всего Александр III опасался потрясений – как внутренних, от которых его оберегало министерство внутренних дел, так и внешних, от которых Россию защищал Гирс.
Безусловно позитивной стороной противоречивой эпохи Александра III был стремительный экономический рост. Он был следствием не только общественной стабильности и мирного времени после революционных и военных бурь предыдущего десятилетия, но и результатом весьма здравого хозяйственного курса, который выстраивал министр финансов Николай Христианович Бунге (1823–1895). Это тоже был человек тихий, даже смирный, старавшийся ни с кем не ссориться и во всем угождать императору, но при этом знающий и дельный.
|
|
|
Николай Христианович Бунге
Фотография
Николай Христианович являл собой редкое сочетание ученого и администратора. Он вышел из академической среды, трижды возглавлял киевский Университет Святого Владимира. Писал яркие полемические статьи, отстаивая концепцию свободного предпринимательства с умеренным государственным регулированием – она и сегодня не кажется устаревшей. Резко критикуя Маркса за то, что тот потакает низменным инстинктам масс и поощряет паразитизм, Бунге выступал за «государственный социализм», при котором государство следит за тем, чтобы частная инициатива не превращалась в хищничество.
Стране повезло в том, что Александр относился к Бунге, который когда-то учил его экономике, с глубоким почтением. Министерством финансов бывший профессор руководил только до 1887 года, но, как мы увидим, успел на удивление много.
О том, как в эти годы поднялась промышленность, мы еще поговорим, но не менее важным событием было понижение выкупных платежей за помещичью землю и учреждение Крестьянского банка – эти меры заметно улучшили жизнь сельской России. Еще одной личной инициативой Бунге была гуманизация рабочего законодательства: ограничивалось использование детского и женского труда, вводились некоторые меры по защите «мастеровых» – но при этом ужесточались наказания за стачки и прочие акты неповиновения.
В последний период Николай Христианович приступил к важнейшей работе по восстановлению золотого курса рубля, но довести ее до конца не успел – удержаться на посту ему помешало отсутствие аппаратной ловкости. Он и прежде смотрелся среди победоносцевских креатур белой вороной. Мемуарист П. Ковалевский описывает его так:
|
|
|
Маленький на тонких ножках, худой немчик, которому вы, наверно, открыли бы ваш рояль для настройки, если б не знали, что он министр финансов, а не настройщик.
На высоком посту Бунге не изменил своих профессорских привычек. К государю на доклад он ездил на извозчике, большое жалованье расходовал только частично, а остаток передавал в фонд нуждающихся студентов. Все это было очень мило, но интеллигентному министру не хватало твердости и упорства. Когда на него ополчился сам Победоносцев, обвинив «немца» в «увлечении тлетворными западноевропейскими теориями», царю пришлось уступить давлению.
Правда, заменив Бунге угодным Победоносцеву кандидатом, царь не отдалил от себя Николая Христиановича, а поручил ему вести заседания кабинета министров и позднее доверил обучение наследника.
Новый министр И. Вышнеградский был «природным русаком» и пользовался абсолютной поддержкой консервативного лобби, однако в целом продолжал курс, разработанный Бунге.
Общее впечатление от правительственной «команды» нового царствования такое: за охранительство отвечали напористые реакционеры, а за созидательную работу – притихшие, но не отступившиеся от своих взглядов «системные либералы».
УМИРОТВОРЕНИЕ
Всякому мало-мальски значительному российскому монарху в истории дано некое посмертное прозвание. На официальном уровне эта традиция возникла только в девятнадцатом веке. Ивана Четвертого «Грозным», а Алексея Михайловича «Тишайшим» в документах не величали, Елизавету «Кроткой» нарекли пииты, Петра Первого и Екатерину Вторую «великими» первоначально объявили европейцы, а потом уже русские. Еще Павел Первый был просто Павел. Но четыре следующих царя сразу после кончины получили дополнительное титулование, которое должно было определять главную черту почившего в Бозе царя. Церемониальные прозвища Александра Первого и Николая Первого («Благословенный» и «Незабвенный») мало что сообщают об этих правителях и потому в послереволюционной историографии почти не употребляются. Иное дело – второй и третий Александры. Александр Николаевич Освободитель действительно принес свободу крепостным, независимость славянским народам, придал вольное дыхание русскому обществу. Даже если про него пишут без имени – Царь-Освободитель – сразу понятно, о ком речь. Точно так же говорят и пишут об Александре Александровиче: Царь-Миротворец. Для монарха, процарствовавшего всего 13 лет, закрепить за собой особое прозвище – нечастый в истории случай.
|
|
|
Миротворцем этот государь был в двух смыслах. Прежде всего, конечно, имелось в виду, что при нем Россия ни с кем не воевала – впервые со времен Петра III, который просидел на троне всего полгода. Но еще важнее для страны, напуганной террористическими актами прошлого царствования, было «восстановление законности и порядка», которое официально объявлялось (да и внешне выглядело) общественным умиротворением.
В самом коротком виде формула государственной стабильности, разработанная консервативной «командой» Александра Миротворца, складывалась из следующих компонентов:
– Подавление революционного движения и пресечение любых проявлений общественного недовольства посредством учреждения полицейского государства;
– Уклонение от внешних потрясений, опасных для внутренней стабильности;
– Фиксация межсословных барьеров во избежание социальной турбулентности;
– Стратегически стимулируемый государством экономический рост.
В общем и целом это была по-своему логичная, последовательная «государственническая» программа, обеспечившая желаемый результат – во всяком случае, на коротком историческом отрезке, которого хватило на жизнь Александра Александровича (тоже недлинную).
Внутренняя политика
Вопреки надеждам народовольцев, убийство самодержца не привело к коллапсу государственной машины, но наверху, конечно, возникли смятение и паника. Царей в России убивали и прежде, но это происходило во время переворотов, а вот так – среди бела дня, на улице, по приговору какого-то подпольного комитета, помазанников Божиих еще никогда никто не умерщвлял.
|
|
|
В первые дни страшнее всего была неизвестность. Боялись, что неуловимые и вездесущие террористы нанесут новый удар. Обнаружили мину, заложенную на Садовой улице, – испугались еще больше. Новый царь самоизолировался в Зимнем дворце под усиленной охраной, а вскоре и вовсе превратился в «гатчинского узника».
В этой истерической обстановке предстояло обнародовать утвержденное Александром II решение о создании лорис-меликовских «редакционных комиссий», первого шага к народному представительству. Трудно было выбрать менее удачный момент для проведения столь либерального акта, который к тому же не вызывал одобрения у нового государя. Тем не менее Александр III считал своим долгом в память о мученически погибшем отце довести начатое дело до конца. Заседание Совета министров, которое должно было утвердить проект, назначили на 8 марта.
В преддверие этого судьбоносного дня Победоносцев развил лихорадочную деятельность, засыпая царя письмами. Самое длинное и аргументированное датировано 6 марта. Константин Петрович заклинает императора не слушать «либеральных сирен», не уступать «так называемому общественному мнению». «О, ради Бога, не верьте, ваше величество, не слушайте. Это будет гибель России и ваша».
На заседании, в котором участвовали ведущие сановники империи, большинство ораторов доказывали необходимость реформы, после цареубийства еще более насущной, чем прежде, поскольку она сплотит общество вокруг престола. Об этом говорили министр внутренних дел Лорис-Меликов, председатель комитета министров Валуев, военный министр Милютин, министр финансов Абаза. Обер-прокурору Синода присутствовать на этом синклите по должности вроде бы не полагалось, но Победоносцева пригласил сам император. Константин Петрович произнес страстную речь о гибельности всяких конституционных начинаний.
– В такое ужасное время, государь, надобно думать не об учреждении новой говорильни, в которой произносились бы новые растлевающие речи, а о деле. Нужно действовать! – говорил Победоносцев. Он доказывал, что уступки и реформы лишь расшатывают русское самодержавное государство. Присутствующие видели, что император с обер-прокурором согласен. (Да в общем Победоносцев был совершенно прав: всякое ослабление несущих опор «ордынской модели» грозило государственному зданию обрушением. )
Бой закончился вничью. Было решено, что проект нуждается в дальнейшем обсуждении.
Либеральная фракция стала готовить новое наступление.
Следующий раунд состоялся 21 апреля уже в Гатчине.
Министры выступали один за другим, доказывая, что репрессии не могут подавить революционных настроений – уже пробовали, не получилось; что лучший способ победить крамолу – перетянуть общество на свою сторону с помощью умеренных реформ. Столкнувшись с таким единством, Александр заколебался. У него не хватало ни ума, ни уверенности идти против собственного кабинета.
|
|
|
И тут Победоносцев решительным ударом повернул ход борьбы – и определил всю дальнейшую судьбу России.
Сделал он это при помощи пера и чернил, больше ничего не понадобилось. Прекрасно зная образ мыслей своего бывшего ученика, Константин Петрович сформулировал на бумаге декларацию о незыблемости самодержавия.
Письмо было передано царю 26 апреля, очень ему понравилось и три дня спустя вышло в виде манифеста с длинным названием: «О призыве всех верных подданных к служению верою и правдою Его Императорскому Величеству и Государству, к искоренению гнусной крамолы, к утверждению веры и нравственности, доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды в действии учреждений России». Документ без обиняков заявлял о том, что император будет охранять самодержавную власть «от всяких на нее поползновений».
Члены кабинета были поставлены перед фактом и, будучи людьми умными, сразу поняли, что свершился правительственный переворот. Одни сами подали в отставку, других убрали. Победоносцев писал царю: «С 29 апреля люди эти – враги ваши». Портфелями теперь распоряжался обер-прокурор Синода. И на самый ключевой пост – министра внутренних дел – провел графа Николая Павловича Игнатьева, ибо тот обладал «русской душой» и пользовался «доброй славой у здоровой части русского населения».
Игнатьев был националист и панславист, но скоро выяснилось, что его душа чересчур уж русская. Сей ревнитель отечественных ценностей задумал возродить институт земских соборов, которые знаменовали бы собой слияние монарха с лучшими представителями верноподданного народа – совсем как при царе Алексее Михайловиче. Победоносцев был в негодовании: ненавистную ему идею народного представительства теперь пытались протащить не через европейскую парадную, а через русские сени, что сути дела не меняло.
Четвертого мая 1882 года Константин Петрович написал царю, что игнатьевская затея обернется «гибелью правительства и гибелью России». В конце того же месяца граф Игнатьев был отправлен в отставку.
Новый министр внутренних дел Дмитрий Андреевич Толстой, наконец, оказался полным победоносцевским единомышленником, и теперь, через год после восшествия Александра III на престол, работа по укреплению самодержавного государства задвигалась.
К этому времени самая насущная задача – истребление террористического подполья – была уже осуществлена. Непосредственных участников цареубийства арестовали сразу после первого марта, еще при Лорис-Меликове, и предали суду. Пятерых повесили, остальных обрекли на медленную, мучительную смерть в казематах. Потом началась охота за еще остававшимися на свободе народовольцами.
Император напрасно прятался в своей Гатчине. У некогда грозной подпольной организации не хватило бы сил на подготовку нового цареубийства. Две последние акции «Народной воли» были направлены против мелких винтиков репрессивной системы: в марте 1882 года застрелили киевского военного прокурора Стрельникова и в конце 1883 года двойной агент народоволец Дегаев убил завербовавшего его жандарма Судейкина. К этому времени уже был схвачен последний член Исполнительного комитета Вера Фигнер. Эпоха террора – вернее ее первая фаза – завершилась. Вооруженная борьба революционеров с режимом закончилась победой полиции.
Правда, это была уже совсем другая полиция, нарастившая мощные мышцы и наделенная огромными полномочиями. Третье отделение, перед которым когда-то трепетала николаевская Россия, рядом с этой махиной казалось карликом.
В августе 1881 года было издано «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия». Документ со столь невыразительным названием фактически изменил формат государственной власти, превратив самодержавную империю в полицейское государство, где репрессивные органы представляли собой параллельную структуру власти и не были связаны юридическими ограничениями.
В любой области империи указным порядком мог вводиться режим «усиленной охраны» и еще более суровый режим «чрезвычайной охраны». При этом местная администрация имела право по собственному усмотрению кого угодно арестовывать, высылать, подвергать огромным денежным штрафам. Любые предприятия, органы печати и учебные заведения могли быть закрыты. Всякое юридическое разбирательство, если его ход не устраивал администрацию, немедленно передавалось в военный суд.
Предполагалось, что указ вводится временно – до полной победы над терроризмом, однако новый способ управления оказался настолько удобным для власти, что сохранялся вплоть до 1917 года. Вместо конституции и правового государства Россия получила полицейскую диктатуру. Отныне жизнь подданных регулировали не законы, а органы государственной безопасности: Департамент полиции и Жандармский корпус.
Р. Пайпс пишет, что созданная при Александре III правоохранительная система была для своего времени уникальной. Ни в какой другой стране не существовало двух видов полиции: одна – для охраны обывателей, другая – для охраны государства, причем вторая освобождалась от контроля судебных властей. Все преступления политического свойства (или изображавшиеся таковыми) разбирались в административном порядке. «Эти две черты делают полицейские учреждения позднего периода царской России предтечами и… прототипами всех органов политической полиции двадцатого века», – пишет Пайпс.
Еще до введения «Положения» жандармские отделения были выведены из подчинения губернаторам и становились подотчетны только министерству. В 1880-е годы на службе в этой структуре состояло 10 тысяч человек. Полицейских чинов было около 100 тысяч.
Департамент полиции ведал вопросами, касавшимися «общественной безопасности», а к этой сфере при желании можно было отнести любой вид деятельности.
Полиция выдавала паспорта и контролировала место жительства, перемещения и род занятий подданных. Разрешала или запрещала любые публичные мероприятия, вплоть до самых невинных. Надзирала за иностранцами и – отдельно – за евреями. Позволяла и прекращала издание газет. Занималась перлюстрацией почты. Следила за благонадежностью книг и репертуаром театров. Определяла, можно ли человеку заниматься той или иной профессией. Одним словом, запрещено было все кроме того, что санкционировалось полицией.
В ее распоряжении имелись еще и два дополнительных мощных рычага. Во-первых, выдача «справки о благонадежности», без которой нельзя было поступить ни на учебу, ни на сколько-нибудь заметную должность. И, во-вторых, помещение любого лица под «гласный надзор», равносильное ограничению в правах. Вместо паспорта у «поднадзорного» имелось особое удостоверение, с которым человек не смел покинуть место жительства, мог в любое время суток, безо всяких объяснений быть подвергнут обыску, а вся его корреспонденция подлежала проверке. Особенно подозрительных ссылали под надзор в Сибирь. Таких, административно наказанных, было во много раз больше, чем осужденных по приговору. По меркам следующего столетия судебные репрессии выглядят довольно скромно: за тринадцать лет всего 20 «политических» было казнено и 128 отправлено на каторгу, но «административные», то есть полицейские наказания достигали весьма внушительных масштабов. Счет сибирских ссыльных шел на десятки тысяч.
|
|
|
