 |
Арест пропагандиста. И. Репин
|
|
|
|
Арест пропагандиста
И. Репин
Однако контроль над «общественным спокойствием» отнюдь не ограничивался полицейскими мерами. Программа консерваторов-государственников строилась гораздо шире. Ее очевидной (но не главной) целью был последовательный демонтаж либеральных реформ, ослабляющих самодержавие или представляющих для него потенциальную угрозу. В эту категорию попадали зачатки самоуправления и свободы слова, независимость судов, а также все, связанное с воспитанием молодежи, охваченной революционным духом. Главной же, стратегической целью являлась стабилизация общества на основе «народного самодержавия», то есть единение самодержца и народа, осененное церковью. По сути дела, это была модификация все той же триады «Православие-Самодержавие-Народность», но усиленная национализмом и укрепленная полицейским режимом.
Новый курс начал осуществляться еще до того, как принял вид разработанной программы. Последняя была сформулирована только к 1886 году, когда граф Д. Толстой представил государю «всеподданнейший доклад» с шестью пунктами. В число задач, подлежащих решению, входили: переустройство жизни основной части населения – крестьян; отмена земского и городского самоуправления; дальнейшее расширение властных полномочий министерства внутренних дел; замена выборных должностей «правительственными назначениями»; увеличение роли дворянства; передача полномочий мировых судов учреждениям, «находящимся в непосредственной связи с административной властью». Одним словом, это была программа превращения России в полицейско-бюрократическое государство, каким она была до Александра II.
|
|
|
Проект обсуждался на Государственном совете, где его поддержала лишь четверть участников – 13 человек. Но самодержавие есть самодержавие. Царь согласился с мнением меньшинства, и на этом прения закончились.
В последующие годы один за другим были приняты несколько актов, практически уничтоживших сложившуюся систему местного самоуправления.
В 1889 году появилось «Положение о земских участковых начальниках», которые обличались всей полнотой власти на низовом административном уровне. Земскими начальниками, от которых непосредственно зависела жизнь сельского населения, то есть большинства россиян, могли назначаться только потомственные дворяне. Эти администраторы (их было четыре-пять в каждом уезде) могли отменять решения сельских сходов и даже разгонять их силой, арестовывая выбранных крестьянами старост.
Следующим ударом по земствам, «отрешенным от центральной администрации и предоставленным всем случайностям выбора» (цитата из Победоносцева) было принятое в следующем году «Положение о губернских и уездных земских учреждениях». Выборы не отменялись, но вводились дополнительные привилегии для дворян и ограничения для крестьян, так что в губернских собраниях представители последних теперь составляли всего 2% (да и тех утверждало начальство). Но даже и такие, весьма далекие от народа земские учреждения всякое свое решение должны были согласовывать с губернатором.
В 1892 году выпустили новое «Городовое положение». По нему малоимущие горожане лишались избирательного права, в результате чего количество голосующих резко сократилось (например, в столице их осталось всего шесть тысяч человек – на миллионный город). Городские думы и управы утверждались администрацией, которая могла по собственному усмотрению отменить любое их постановление, если сочтет, что оно «не соответствует общим государственным пользам и нуждам».
|
|
|
Пример того, как можно поступать с выборной властью, подавал сам император.
В 1883 году (то есть задолго до принятия «Положения») московский городской голова Б. Чичерин, человек благонамеренный и умеренный (другого на такой должности не утвердили бы), произнося речь в высочайшем присутствии, очень осторожно высказал робкое пожелание касательно того, чтобы правительство поощряло инициативу и самостоятельность общества, а также похвалил «великие преобразования прошедшего царствования». Несмотря на то, что все это говорилось в самом верноподданном тоне и перемежалось призывами «сомкнуть ряды против врагов общественного порядка», царь счел выступление неслыханной дерзостью.
Почтенному юристу, который в свое время преподавал наследнику Александру Александровичу правоведение, было передано, что государь нашел подобный образ действий неприемлемым и «соизволил выразить желание, чтобы он оставил должность московского городского головы».
Сигнал, поданный самим венценосцем, был предельно ясен.
Много больше куцего земско-городского самоуправления самодержавному государству мешала судебная система, главное завоевание реформаторов. Ограничение независимости этой ветви власти началось еще в семидесятые годы после оправдания Веры Засулич. Как мы помним, при помощи казуистических ухищрений политические дела стали передаваться в ведение военных судов.
При новом режиме правые газеты, поддерживаемые сверху, повели кампанию против института присяжных, несменяемости судей и гласности судопроизводства. Один из идеологов реакции, близкий друг государя и постоянный его корреспондент, князь В. Мещерский в 1887 году писал:
Вся Россия горьким 20-летним опытом дознала, что суд присяжных – это безобразие и мерзость, что гласность суда есть яд, что несменяемость судей есть абсурд.
Суд присяжных хоть и с ограничениями, но сохранился – слишком одиозно выглядела бы его отмена при повсеместной распространенности этого учреждения в цивилизованных странах. Это либеральное завоевание кое-как отстоял министр юстиции Д. Набоков, но поплатился за свое упрямство отставкой. Причину со своей всегдашней прямотой объяснил ему сам император в письме:
|
|
|
Любезный Дмитрий Николаевич, Вы знаете мое давнишнее желание изменить к лучшему нынешние порядки судопроизводства. Желание это, к сожалению, доселе не исполняется, и поэтому я поставлен в необходимость назначить другого министра юстиции.
Им стал победоносцевский назначенец Н. Манасеин, которого впоследствии сменил бывший обвинитель на процессе «первомартовцев» Н. Муравьев, заявлявший, что «суд должен быть прежде всего верным и верноподданным проводником и исполнителем самодержавной воли монарха».
В этом направлении и двигались нововведения, которые можно было бы назвать «старовведениями», поскольку они последовательно восстанавливали систему, существовавшую прежде.
Несменяемость судей формально не отменялась, но фактически исчезла, ибо министр юстиции получил право привлекать тех, кто вызвал его неудовольствие, к дисциплинарной ответственности, переводить из одного округа в другой и даже снимать с должности.
Исполнительная власть теперь могла объявить любой процесс «закрытым», если требовалось «оградить достоинство государственной власти» – под эту категорию попадало что угодно. Вновь большинство членов Государственного совета высказались против этой меры, выглядевшей крайне непристойно, – и опять царь утвердил указ собственной волей.
Жизнь обычных людей больше всего зависела от самой низовой ступени правосудия – мировых судов. Они сильно ограничивали произвол местной администрации, вынужденной учитывать их решения, и тем самым, с точки зрения защитников самодержавия, подрывали авторитет власти в глазах народа. Поэтому почти по всей стране, за исключением нескольких больших, «витринных» городов, мировых судей упразднили. В руках земских начальников оказалась не только административная, но и судебная власть. Это, пожалуй, стало самым болезненным ударом по российской правовой системе.
В конце восьмидесятых годов произошло второе наступление на суд присяжных. Отменять полностью его не стали, но, как в вопросе о несменяемости судей, превратили в фикцию. Во-первых, вывели из компетенции этого непредсказуемого органа все потенциально проблемные процессы, а во-вторых, повысили образовательный и имущественный ценз, что автоматически исключило из состава присяжных представителей социальных низов.
|
|
|
К концу правления Александра III контрреформа судопроизводства была почти завершена.
Другой важной заботой правительства было ограничение свободы слова. Константин Петрович Победоносцев придавал этому направлению столь большое значение, что каждый день лично прочитывал прессу, повсюду выискивая крамолу. Он писал царю:
Главная причина, [175] я убежден в том, – газеты и журналы наши, и не могу надивиться слепоте и равнодушию тех государственных людей, которые не хотят признать этого и не решаются на меры к ограничению печати. Я был всегда того мнения, что с этого следует начать.
Глава цензурного ведомства Феоктистов рассказывает, что у великого человека…
…хватало времени читать не только распространенные, но и самые ничтожные газеты, следить в них не только за передовыми статьями или корреспонденциями, но даже (говорю без преувеличения) за объявлениями, подмечать такие мелочи, которые не заслуживали бы ни малейшего внимания. Беспрерывно я получал от него указания на распущенность нашей прессы, жалобы, что не принимается против нее достаточно энергичных мер.
Находя крамольные статьи, Победоносцев отправлял их со своими пометками министру внутренних дел для принятия немедленных санкций.
Еще в 1882 году были опубликованы «Временные правила о печати», ставившие ее в очень жесткие рамки, которые впоследствии только сужались. Как и в случае с указом об «усиленной охране», новые правила оказались не временными, а постоянными. Система наказаний за крамольные статьи состояла из «предостережений», запрета на розничную продажу и публикацию рекламы, временной приостановки и, наконец, окончательного запрета, причем все эти кары применялись безо всякого судебного разбирательства.
Вновь, как при Николае I, цензура стала государственным делом первостепенной важности. Ею ведало Особое Совещание из трех министров (внутренних дел, юстиции, просвещения) и обер-прокурора Синода.
Главный цензор Феоктистов за время своей энергичной деятельности (1883–1896) закрыл пятнадцать периодических изданий, в том числе популярные у либеральной части общества «Отечественные записки», «Московский телеграф», «Русский курьер», «Голос». Всякое подобное решение получало полную поддержку императора. «Московский телеграф» его величество назвал «дрянной газетой», «Русский курьер» – «поганой», «Голос» – «скотом».
|
|
|
Конечно же, запрещались и недостаточно благонадежные книги – как отечественные, так и иностранные. В их числе оказались произведения Л. Толстого, Н. Лескова, В. Гюго, Г. Ибсена и многих других авторов.
Бдительно следили и за репертуаром театров, поскольку каждый спектакль представлял собой публичное собрание. Современный исследователь Е. Толмачев пишет, что за десятилетие 1882–1891 годов была запрещена к постановке треть (! ) отечественных пьес.
Тревога за нравы молодого поколения побудила правительство к пересмотру системы образования. Если при Александре II, в бытность министром просвещения, Д. Толстой не смог полностью осуществить свою охранительную программу, то теперь для этого появились все возможности.
Начали с высшего образования, поскольку студенческая среда с ее революционными настроениями вызывала наибольшее беспокойство.
В 1884 году был пересмотрен либеральный университетский устав, принятый двадцатью годами ранее, на волне реформ. Автономия отменялась, выборы ректоров и деканов – тоже. Теперь они назначались министерством. Кандидат на профессорскую должность тоже либо назначался, либо одобрялся чиновником – окружным попечителем. Учебные программы контролировались и утверждались централизованно.
Началась чистка «неблагонадежных» преподавателей, в результате чего российская высшая школа лишилась многих выдающихся ученых, в том числе из лекторов ушли химик Д. Менделеев, биолог И. Мечников, социолог М. Ковалевский (двое последних даже эмигрировали).
Прямым возвращением к николаевской эпохе, когда студентов держали по-военному, стал запрет носить партикулярное платье – вновь вводились мундиры. Теперь специально назначенным инспекторам (да и полиции) было легче приглядывать за поведением студенческой молодежи и вне университетских стен. Без уже упоминавшейся полицейской «справки о благонадежности» поступить в высшее учебное заведение стало невозможно.
Доступ к высшему образованию был резко ограничен и по имущественному признаку: в пять раз (! ) увеличивалась плата за обучение, что лишало огромную массу способных юношей из бедных слоев населения надежды на лучшее будущее. (Это было частью государственной стратегии, на чем мы остановимся ниже. )
Женское высшее образование, и прежде поставленное очень слабо, сочли вообще нежелательным. Причиной тому было активное участие образованных девушек в народническом, земском и даже террористическом движении, а также общий курс на укрепление традиционных, патриархальных ценностей, не подразумевавших женское равноправие.
Закрыли женские врачебные курсы, затем московские Высшие женские курсы, сохранив только петербургские Бестужевские, но ограничили круг преподаваемых наук и число учащихся (на всю империю – четыреста слушательниц). В правительственном докладе говорилось, что «необходимо пресечь дальнейшее скопление в больших городах девиц, ищущих не столько знаний, сколько превратно понимаемой ими свободы».
Наиболее откровенно главный смысл всех этих постановлений был обозначен в циркуляре министра просвещения от 18 июня 1887 г., касавшемся среднего образования. Этот документ получил название «циркуляра о кухаркиных детях».
Министр И. Делянов, верный последователь Победоносцева и Толстого, разъясняя смысл предлагаемых мер, с удивительной откровенностью писал государю: «…Гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детям коих, за исключением разве одаренных гениальными способностями, вовсе не следует стремиться к среднему и высшему образованию».
Решение проблемы было точно такое же, как с университетами: резко повысить плату за обучение. При тогдашней многодетности платить по 40 рублей в год за среднее образование каждого ребенка могли лишь обеспеченные семьи. Для остальных отводились церковно-приходские школы (в один или два класса), где учили только читать и считать, а главным образом обучали Закону Божию. Преподавали там священники, дьячки или выпускники особых церковно-педагогических заведений. Впрочем, и таких школ было явно недостаточно – около 30 тысяч на всю страну. Перепись 1897 года установит, что 79% россиян неграмотны.
По замыслу государственных идеологов, весь вред происходил из-за того, что разрушались перегородки между сословиями, что порождало в народе неудовлетворенность и мечту об иной судьбе. По выражению Победоносцева, простой народ следовало удерживать «в простоте мысли». Поэтому следовало поднять перегородки выше и – по возможности – примирить каждую социальную группу с условиями ее существования. Первую задачу, как мы видим, можно было исполнить указным порядком. Со второй получалось трудней.
Правительство – надо отдать ему должное – пыталось облегчить положение крестьян. Для этого, в частности, были снижены выкупные платежи за помещичью землю и отменено «временнообязанное состояние», заставлявшее тех, кто еще не выкупил землю, платить оброк. Это послабление было даровано через двадцать лет после эмансипации.
С 1883 года начал работать Крестьянский банк, выдававший мелким хозяевам и целым общинам ссуды на приобретение земли. В 1887 году по проекту министра финансов Бунге отменили подушную подать, которая все равно плохо собиралась.
Принятые меры довольно существенно улучшили жизнь аграрного населения. Верной приметой этого было повышение рождаемости, в среднем на один процент в год. Но прироста «среднего класса» за счет крестьянства почти не происходило. Правительство всячески мешало этому процессу, искусственно тормозя его: оберегало общинное землевладение, затрудняло переход к личному хозяйствованию, переезд с места на место.
|
|
|
