Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!

Часть II. Краткий обзор Третьего Рейха 1 глава

Юлиус Эвола

Фашизм: критика справа

Часть I. Фашизм

В настоящей работе мы намерены рассмотреть фашизм с точки зрения правых, ограничив наше исследование основными аспектами и принципами, заключенными в фашистской доктрине. Прежде всего, следует пояснить, что мы понимаем под правым движением. Однако, это не столь просто. К сожалению, ни нынешняя действительность, ни новейшая итальянская история (со времён объединения Италии) не могут помочь обычному читателю составить себе ясное представление о сути подлинно правого движения.

На сегодняшний день в Италии не существует партии, — как единой, организованной политической силы со стройной доктриной, — которую по достоинству можно было бы назвать правой. Движение, именуемое в современной политике правым, определяется не столько положительным содержанием, сколько оппозицией по отношению к крайним формам разрушения и социальной революции, тяготеющим к марксизму и коммунизму. Поэтому оно включает в себя различные и даже противоречивые тенденции. Красноречивым свидетельством путаницы идей и современной узости взглядов является также то, что в сегодняшней Италии к правым причисляют либералов и представителей различных демократических партий, что привело бы в ужас деятелей традиционного правого движения. Ибо прежде подобные партии однозначно расценивались правыми как революционные и подрывные; они были для них приблизительно тем же, чем для современных буржуазных партий являются радикализм, марксизм и коммунизм.

Современное «правое» итальянское движение включает в себя различные монархические и, главным образом, «национально» ориентированные группировки, стремящиеся сохранить идейную преемственность с прежним режимом, то есть фашизмом. Однако, всем этим группировкам до сих пор была свойственна определенная идеологическая путаница, что не позволяет однозначно причислить их к носителям подлинно правой идеи. Впрочем, это станет более ясно из дальнейших рассуждений относительно необходимости избирательного подхода к идеологическим положениям фашизма, что должно было стать первоочередной теоретической и практической задачей, коей, однако, пренебрегли.

Стоит ли говорить об абсурдности отождествления правых в политическом смысле с правыми в смысле экономическом? Именно на этом жульнически строят свою полемику марксисты. Они не делают никакого различия между правыми и капиталистической, консервативной, «реакционной» буржуазией, озабоченной лишь защитой собственных интересов и привилегий. В наших работах политического характера мы неустанно разоблачаем эту коварную подмену и безответственность тех, кто, так или иначе поддерживая ее, играет на руку противнику. Настоящие правые и правые в экономическом смысле не только не схожи между собой, но прямо противоположны друг другу. К этому вопросу мы также вернёмся позднее при обсуждении того, насколько удачно в фашистской доктрине и практике была решена проблема отношений между политикой и экономикой — одна из наиболее существенных проблем для любого традиционного учения о государстве.

Мы уже говорили о том, что, к сожалению, итальянская история ничем не способствует прояснению позиции настоящих правых. Общеизвестно, что национальное объединение Италии шло в основном под знамёнами идеологий времён революции третьего сословия и «бессмертных принципов 1789 года». Если бы тогдашние движения ограничились использованием этих идей как чисто подручного средства, отказавшись от них после объединения страны, Италия имела бы шанс стать новым, сильным и органичным государством, достойным занять своё место среди великих европейских монархий. Однако указанные идеологии не только сохранили, но даже усилили своё влияние в объединённой Италии XIX — начала XX века.

Впрочем, в этой «Итальянии» парламентской демократии и беззубой монархии, где революционные движения, используя социальные трудности и последствия неумелого управления, зачастую провоцировали насильственные и кровавые беспорядки, существовало так называемое «историческое правое движение». Во времена Ди Рудини и Криспи, оно ещё было способно проявить определенную твердость в отдельных случаях, но в целом отличалось нестабильностью и страдало недостатком мужества, необходимого для решительной борьбы с истоками зла. Кроме того, указанное движение выражало в основном интересы буржуазии, а не аристократии, как политического класса, представляющего древнюю традицию. Этим оно отличалось от аналогичных движений других стран. Небольшая доля пьемонтской аристократической крови, влившись в вены итальянской нации, растворилась в ней практически без следа. Историческое правое движение оказало достойное упоминания влияние не столько в области внутренней национальной политики и выработки общей доктрины государства, сколько во внешнеполитической сфере, что увенчалось заключением Тройственного Союза. Успешное завершение этого проекта могло бы вывести Италию из-под влияния идеологий Французской революции, заставив её обратить свой взор к идеологиям, ещё сохранявшимся в традиционных центрально-европейских государствах, что в свою очередь неизбежно привело бы к пересмотру основополагающих политических идей. Однако, этого не произошло. Поэтому историческое правое движение, погрязшее в умеренном либерализме, не оставило чёткого исторического наследия. После распада Тройственного Союза и вступления Италии в войну на стороне Антанты, защищавшей помимо своих материальных интересов дело демократии (несмотря на участие самодержавной России, которой пришлось столь дорогой ценой заплатить за свою ошибочную политику), Италия вернулась к прежним идеям периода Воссоединения, неразрывно связанным с интернациональными революционными движениями 1848-49 гг. Помимо того, всякое националистическое оправдание поддержки интервенции теряет свой смысл, стоит лишь вспомнить общественно-политическое положение «победоносной» Италии, где антинациональные силы всех мастей практически не встречали ни малейшего сопротивления, правительство не предпринимало никаких шагов для коренного изменения ситуации, и до прихода фашистов к власти не существовало правой партии в законодательном смысле. Что стоили в такой ситуации территории, заработанные в качестве частичного удовлетворения ирредентистских[1]требований?

Ссылка на историческое правое движение, действовавшее в рамках парламентской системы, требует некоторых уточнений. Строго говоря, термин «правое», учитывая тот смысл, который мы вкладываем в это понятие, в данном контексте не вполне адекватен, так как предполагает некую двойственность. Исторически итальянские правые появились в рамках многопартийного парламентско-демократического режима как оппозиция «левым», что существенно отличается от ситуации, привычной для прежнего традиционного строя, где самое большее допускалось лишь нечто типа английского парламента в его первоначальном довикторианском виде. Существовала одна партия, представлявшая правительство (это и были в некотором смысле «правые»), и оппозиция, однако не как идеологическая или принципиальная оппозиция системе, но как оппозиция внутри системы (или структуры), нацеленная на позитивную и конструктивную критику, никак не затрагивающую в некотором роде трансцендентную и неприкосновенную идею государства. Подобная «функциональная» оппозиция, ограниченная чёткими рамками и сохранявшая лояльность к государству, не имела ничего общего с современными оппозиционными партиями, действующими как заблагорассудится и стремящимися к захвату власти и государства и даже к установлению анти-государства, что в прошлом было целью республиканской, а сегодня — коммунистической партии.

Поэтому правое движение следует понимать в вышеуказанном традиционном смысле как движение, прежде всего, политическое, а не экономическое. Только на стадии инволюции, характеризующейся возникновением демократического парламентаризма с многопартийной системой, возникают правые партии, которые фактически являются простой оппозицией левым и практически ничем не превосходят своих противников. Но с точки зрения принципов правое движение является (точнее, должно являться) высшей инстанцией, охранителем и носителем ценностей, непосредственно связанных с идеей истинного государства. Ценностей, в некотором роде центральных, то есть — согласно превосходству, заложенному в самом понятии авторитета или верховной власти — стоящих выше всякой партийной оппозиции.

Этих замечаний вполне достаточно для прояснения нашей позиции, напрямую связанной с великой европейской политической традицией, под которой следует понимать не частный общественно-политический строй, взятый как идеальный образец, но те основополагающие идеи, которые, видоизменяясь в соответствии с конкретной исторической ситуацией, неизменно лежали в основе различных государств и никогда не подвергались сомнению. Похоже, наши современники вследствие крайне странной амнезии окончательно утратили всякое адекватное и живое представление о мире, который принято клеймить «старорежимным». Столь необычная забывчивость вызывает вполне обоснованные сомнения в её естественном происхождении. В лучшем случае (отбросив фальсификации и предрассудки определенного сорта историографии) можно посчитать это патологическим следствием глубоких потрясений, которые пришлось пережить нашим современникам. Заслуживает внимания и то, что самодовольные критики «старого строя» предпочитают направлять свою полемику не на сами основополагающие принципы, а на отдельные формы их воплощения, неизбежно подверженные искажениям и извращениям, порче и упадку и, в любом случае, обусловленные сравнительно неповторимыми историческими условиями. Однако, ни конъюнктурные обстоятельства, ни продолжительность существования тех или иных форм, которые естественно рано или поздно устаревают, не влияют и не должны влиять на ценность принципов. Именно последнее служит пробным камнем для каждого, кто пытается постичь существенное, ещё не отупев окончательно от уловок историзма.

Таким образом, завершая предварительные рассуждения, можно сказать, что в идеале концепцию настоящего правого движения, как мы его понимаем, должно мыслить, ориентируясь на силы и традиции, действовавшие как формообразующее начало в отдельных нациях — а иногда и на наднациональном уровне — до Французской революции, нашествия третьего сословия и мира масс, возникновения буржуазного и индустриального общества, то есть всех тех событий, которые привели к современному упадку и поставили под угрозу окончательного краха остатки европейской цивилизации и престижа.

Мы не намерены рассматривать здесь эту проблему более подробно, так как это потребовало бы систематического изложения общей доктрины государства. При желании читатель может обратиться к нашей книге «Люди и руины» (Volpe, III издание, Рим, 1972)[2]. Впрочем, по ходу дальнейших объяснений, затрагивающих различные стороны фашистской доктрины, наша концепция обретет большую ясность.

«Неофашисты» — так называют сегодня в Италии как демократы, так и коммунисты наиболее решительно противостоящие им «национальные» силы. Поскольку последние практически безоговорочно приняли данное определение, возникла довольно двусмысленная и опасная ситуация, во многом сыгравшая на руку противнику. В частности это стало причиной явно ухудшившегося отношения к «неофашистам». Фашизм подвергся процессу, который с полным основанием можно назвать мифологизацией. Поэтому отношение к нему большинства носит скорее эмоциональный и иррациональный, чем интеллектуальный и критический характер. В первую очередь это касается тех, кто сохраняет идейную верность бывшему режиму. Именно они сделали из Муссолини и фашизма объект мифа. Они не желают видеть ничего, кроме одной исторически обусловленной действительности и человека, ставшего её центром, вместо того, чтобы попытаться оценить политические идеи сами по себе, независимо от конъюнктурных обстоятельств, дабы сохранить по возможности их нормативную ценность для данной политической системы.

В вышеуказанном случае мифологизация естественно сопровождается идеализацией. Выделяют лишь положительные аспекты фашизма, сознательно или нет, закрывая глаза на его отрицательные стороны. Этот же приём, но с обратным знаком, используют антинациональные силы в целях мифологизации, сопровождающейся систематическим очернением. Создавая свой миф, они умышленно подчёркивают лишь наиболее спорные стороны фашизма с целью его дискредитации и разжигания ненависти к любым его проявлениям.

В последнем случае весь дальнейший ход рассуждений и аргументация строятся на сознательном обмане, личных пристрастиях и носят совершенно незаконный характер. Стараются доказать наличие причинной связи между событиями и последствиями проигранной войны и внутренней ценностью фашистской доктрины. Для любого вдумчивого исследователя совершенно очевидно, что подобная связь является крайне произвольной. Следует чётко сказать, что вероятная ценность фашизма как доктрины (то есть независимо от конкретной политической ситуации в мире) столь же мало пострадала от последствий проигранной войны, сколь мало была бы она доказана в случае успешного её завершения. Очевидно, что подобный способ умозаключений совершенно незаконен, хотя к нему охотно прибегают беспринципные люди в полном согласии с догмой историзма «Weltgeschichte ist Weltgericht»[3].

Однако, тот, кто в отличие от «неофашистов» новых поколений жил во времена фашизма и, следовательно, знаком с режимом и его приверженцами на личном опыте, признает безо всякой фанатичной односторонности, что далеко не всё было так хорошо. Во времена фашизма, пока он ещё оставался движением, находящимся в процессе развития и нацеленным на переустройство общества, пока его возможности были ещё не исчерпаны и не успели окончательно выкристаллизоваться, вполне было допустимо некоторое ограничение критики. Поэтому те, кто, подобно нам, отстаивал порядок идей лишь частично совпадавших с фашизмом (или немецким национал-социализмом), не осуждали данные движения, несмотря на ясное осознание их спорных и отрицательных сторон, в надежде на возможное дальнейшее развитие, на исправление и устранение имеющихся недостатков (чему следовало оказывать всяческое содействие).

Сегодня, когда фашизм как историческая реальность остался в прошлом, положение должно измениться. Вместо обычной для «мифа» идеализации, необходимо постараться отделить зёрна от плевел. Это полезно не только в теоретических целях, но и для практической ориентации с учётом возможной политической борьбы. Поэтому не стоит принимать tout court[4]эпитет «фашист» или «неофашист». Имеет смысл называть себя фашистами — если есть желание — подразумевая положительные, а не отрицательные стороны фашизма.

Кроме того, необходимо учитывать, что помимо позитивных и негативных аспектов фашизм как движение, способное к дальнейшему развитию, включал в себя различные тенденции и решить, какая из них возобладала бы (если бы всё не парализовало военное поражение и крах нации), могло только будущее. В Италии (как и в Германии) единство не исключало наличия довольно значительных разногласий внутри режима. Мы имеем в виду не различные идеологические течения, представленные тем или иным индивидом или группой лиц. В большинстве случаев они бездействовали, и мы не намерены останавливаться на них в нашем исследовании. Скорее речь идет о людях, входящих в структуры фашистского режима, в целом его принявших и участвовавших в его практической государственной и законотворческой деятельности. Их наличие можно считать второй и основной причиной необходимости преодоления «мифа» и избирательного подхода к фашизму. Следует также принять во внимание существование двух периодов фашизма: классического фашизма двадцатилетнего периода и фашизма времён республики Сало. Безусловно, между ними существовала идейная преемственность, но были и значительные расхождения в политической доктрине, что отчасти было вызвано фатальным стечением обстоятельств. Это лишний раз доказывает необходимость более избирательного подхода, а также является ярким свидетельством того, сколь опасную путаницу влечёт за собой «мифологизация». Именно последняя становится серьезным препятствием на пути сплочения разрозненных сил, в целом стремящихся к одному и тому же.

В связи с этим следует подчеркнуть также необходимость в расширении горизонтов, в более широком взгляде на наше прошлое. Действительно, если одни сегодня считают фашизм неким «пробелом», случайным отклонением в нашей новейшей истории, то другие производят впечатление новорожденных, для которых не существует ничего кроме вчерашнего дня. Обе эти позиции неудовлетворительны и необходимо решительно препятствовать всем попыткам навязать в качестве единственно возможной альтернативы фашизм-антифашизм, исчерпав тем самым всякую возможность политической дискуссии. В результате подобной постановки вопроса стало, например, невозможным быть антидемократом без того, чтобы тебя автоматически не причислили к «фашистам» или коммунистам. Этот замкнутый круг — абсурден. Поэтому необходимо вспомнить сказанное нами в начале и отказаться от близорукой перспективы, к которой ведет подобная «альтернатива».

В поисках положительного также возможны два различных похода. Для одних единственным ориентиром является фашизм (или схожие движения других стран — немецкий национал-социализм, бельгийский рексизм, испанская фаланга, режим Салазара, румынская Железная Гвардия — вчера можно было говорить о «мировой революции» как общем движении, направленном против пролетарской революции). Их политические, идеологические и исторические взгляды ограничены рамками фашизма; с него всё начинается, им же всё кончается. Подобную позицию нельзя признать удовлетворительной. Другой подход состоит в том, чтобы научиться распознавать в движениях подобного рода идеи и принципы, принадлежащие древней традиции и, следовательно, носящие «нормальный» и постоянный характер, независимо от частных и несовершенных форм их исторического воплощения, обусловленных конкретными историческими обстоятельствами. Между тем первоначальные, в узком смысле «революционные» аспекты данных движений следует отнести к области вторичного и случайного. Короче говоря, необходимо, насколько возможно, вычленить в фашизме идеи, роднящие его с великой европейской политической традицией, и отсечь те, которые в результате компромисса подверглись искажению или прямому извращению, что породило явления, поражённые тем же недугом, с которым намеревались бороться[5].

Сегодня, когда фашизм как конкретная действительность, обусловленная особыми историческими обстоятельствами, остался в прошлом, подобный подход не только возможен, но является единственно возможным для «национальных» сил. Необходимо помнить, что «ностальгия» и мифологизация — плохие помощники, воскресить Муссолини или создать такого же нового невозможно, а современная ситуация имеет мало общего с той, которая сделала возможным фашизм и определила его конкретный исторический облик.

Исходя из сказанного легко понять, сколь существенное значение имеет избирательный поход к фашизму. Отсекая его отрицательные стороны, мы тем самым одновременно восстанавливаем его связь с великой политической традицией, то есть традиционную преемственность. Способность занять указанную позицию, исключающую всякую путаницу и слабость, является своего рода пробным камнем. Великий мыслитель прошлого века Доносо Кортес говорил о наступающих для Европы временах — предвещаемых первыми революционными и социалистическими движениями — как о временах «абсолютных отрицаний и высших утверждений». Несмотря на бездну, в которой мы сегодня оказались, каждый ещё может почувствовать это.

В кратком исследовании, предпринятом в данной работе, мы ограничимся рассмотрением различных структур и законодательных мер, определивших жизненный уклад того времени под влиянием различных сил, питавших фашистское движение, уделив особое внимание тем принципам, которые прямо или косвенно из них вытекают. Центром кристаллизации этих сил был Муссолини. Поэтому для понимания доктрины мы обратимся к его воззрениям, менявшимся согласно внутренней логике возглавляемого им движения. В отличие от коммунизма и национал-социализма фашизм не имел чётко сформулированной и однозначной доктрины, предшествовавшей действию и революции («действие в фашизме опережало доктрину» — признавал сам Муссолини). Как уже указывалось, в данной работе мы не будем останавливаться на зачастую противоречивых и незначительных идеологических тенденциях. Отметим лишь, что после прихода фашистов к власти этим тенденциям была предоставлена достаточно широкая свобода слова, что возможно было вызвано именно тем, что их влияние практически равнялось нулю.

III

С нашей точки зрения основной смысл фашизма, обретавший всё большую ясность по мере его развития и оформившийся в момент достижения власти, состоит в том, что это движение стало своеобразной реакцией, зародившейся в среде бывших фронтовиков и националистов, на кризис, который по сути был кризисом самой идеи государства, авторитета и центральной власти в Италии.

Послевоенная Италия представляла собой гражданское государство, находившееся под сильным масонским влиянием, со слабым и посредственным либерально-демократическим правительством и бессильной, т. е. конституционно-парламентской монархией. В нём абсолютно отсутствовал «миф» в положительном смысле. То есть миф как высшая, животворящая и формирующая идея, позволяющая государству стать чем-то большим, нежели обыкновенной структурой общественного управления. Становилось всё более очевидным, что в подобных условиях нация не могла справиться с тяжёлыми проблемами, возникшими в послевоенный период, и преодолеть социалистическое и революционное влияние, распространяемое в массах и пролетариате левыми активистами.

Поэтому заслуга фашизма состояла, прежде всего, в том, что он возродил в Италии идею государства, подготовил почву для энергичного правительства, утверждая чистый принцип авторитета и политической верховной власти. Это стало, условно говоря, положительным «прорывом» фашизма, который по мере своего развития постепенно избавлялся от некоторых из первоначально составляющих его компонентов, таких как революционная воинственность, узко националистическая направленность и синдикализм в стиле Сореля.

В этом смысле можно говорить о своего рода изменении направления или «векторном» смещении движения итальянского интервентизма. Как мы уже говорили, поддержка интервенции заставила Италию присоединиться к фронту мировой демократии, сплотившемуся против центральных Империй, и вернуться к духу периода Воссоединения, то есть идеям 1848 года. Однако, экзистенциально это движение имело независимый революционный характер и война послужила поводом для пробуждения сил, нетерпимых к атмосфере буржуазной Италии. Именно бывшие фронтовики взрастили фашизм. Не желая возвращаться к «нормальной» жизни, они изменили идеологическую полярность, сместившись в сторону «правых», к идеалу иерархического государства и «нации воинов», избавляясь от социалистических и повстанческих (если не республиканских) тенденций предшествующего периода. Эту «экзистенциальную» сторону фашизма безусловно следует поставить ему в заслугу. С другой стороны, сам Муссолини, взяв власть в свои руки, также предчувствовал появление новых иерархий, говоря о новом «веке власти, веке правых, веке фашизма». В 1926 г. он заявил: «мы представляем новый принцип в [современном] мире. Мы являемся прямой, категорической, решительной противоположностью всему миру… бессмертных принципов 1789 года», тем самым выделив «контрреволюционный» момент в качестве одного из важнейших аспектов движения.

Поэтому фашизм до некоторой степени можно определить как потенциальную «консервативную революцию». Это определение пришло из Германии, где так называли движения, возникшие после первой мировой войны, накануне прихода Гитлера к власти, в которых как и в Италии значительную роль играли бывшие фронтовики[6]. Однако, это определение действительно лишь при условии, что под консерватизмом подразумеваются определенные политические принципы (отрицаемые идеологией Французской революции), а не конкретный прежний строй. Эта оговорка необходима, ибо, как мы видели, старая дофашистская Италия не могла дать консерватизму высшего положительного содержания; в ней не было почти ничего, что стоило бы «сохранять». Поэтому в Италии, в отличие от вышеупомянутого параллельного немецкого движения, фашизм должен был начинать с нуля. Это также объясняет, хотя и не оправдывает, некоторые из его спорных сторон.

С точки зрения принципов в политической доктрине фашизма была преодолена всякая гражданская и демократическая идеология. Было восстановлено главенство государства над нацией и народом, то есть достоинство верховной власти, единственно способной дать нации истинное самосознание, единую форму и волю, сделать ее сопричастной сверхъестественному порядку. Муссолини утверждал (1924 г.): «Без государства нет нации. Есть лишь человеческие массы, поддающиеся любому дроблению, которому может подвергнуть их история» — и: «Только государство создает костяк народов» (1927 г.). Уточняя, он добавил: «Не нация порождает государство. Напротив нация создается государством, которое дает народу… волю, а следовательно действенное существование». Выражение: «Народ это тело государства, а государство — душа тела» (1934 г.) при правильном истолковании ведёт нас к классической идее динамичной и творческой связи между «формой» и «материей». Народ, «нация» в общем, природном, а также романтическом понимании есть лишь «материя» (тело), государство же — форма, понимаемая как организующая и одухотворяющая сила, согласно толкованию, данному «материи» и «форме» традиционной философией, начиная с Аристотеля.

Таким образом, была отвергнута выхолощенная концепция государства, согласно которой обязанности последнего ограничиваются исключительно соблюдением «негативных свобод» граждан как простых эмпирических индивидов и обеспечением «определенного уровня благосостояния и относительно мирного общественного сосуществования». Такое понимание государства требует от него лишь отражать или пассивно следовать силам общественно-экономической действительности, за которыми признается абсолютное первенство. Фашизм отказался и от чисто бюрократической идеи «общественного управления», которая по своей форме и духу представляет собой лишь многократно увеличенный образ обычной частной фирмы, преследующей исключительно утилитарные цели.

Добавив к своей концепции государственного устройства триаду «авторитет, порядок и справедливость», фашизм, тем самым, вернулся к традиции, лежавшей в основе величайших европейских государств. Кроме того, он воскресил или, по крайней мере, попытался воскресить римскую идею как высшую и особую интеграцию «мифа» о новом политическом организме, «сильном и органичном». Для Муссолини римская традиция была не простой фигурой речи, но «идеей силы», идеалом для воспитания нового типа человека, который должен был взять власть в свои руки. «Рим — это наша точка отсчета и наш ориентир. Это наш символ, это наш миф» (1922 г.). Данные слова — свидетельство правильного выбора и великой отваги; в них сквозит желание протянуть мост над бездной веков, восстановить преемственность с единственно ценным наследием итальянской истории. Однако, это удалось лишь в том, что касалось значения государства и авторитета («трелит» в классическом значении), мужественной этики и стиля твердости и дисциплины, предложенных фашизмом итальянцам. К более глубокому пониманию римского символа — его духовного, мировоззренческого измерения — и древнеримского мира в целом официальный фашизм приблизиться не сумел. Людей, способных справиться с этой задачей либо не было, либо их не использовали[7].

Исходя из сказанного ранее, можно утверждать, что с точки зрения правых фашистская доктрина государства в её основных чертах заслуживает положительной оценки. В этом смысле фашизм был законным наследником здоровой традиционной политической мысли, поэтому пристрастная, односторонне очерняющая полемика антифашистов должна быть решительно опровергнута. Однако здесь необходимо внести некоторые оговорки. Во-первых, следует уточнить, на чём стоило бы сделать основной упор при конкретной реализации данной доктрины, дабы придать ей бесспорный характер. Во-вторых, стоит указать на ошибки, допущенные фашизмом в его практической деятельности, что отрицательно повлияло на всю систему в целом.

По первому вопросу скажем лишь то, что принцип главенства государства над народом и нацией должен был раскрыться в идейном противопоставлении государства «обществу». Под «обществом» мы понимаем здесь все ценности, интересы и склонности, относящиеся к физической и растительной стороне жизни сообщества и составляющих его индивидов. С точки зрения доктрины существует фундаментальное противоречие между политическими системами, основанными на идее государства и теми, в основе которых лежит идея «общества» («социальный» тип государства). К последним относятся все разновидности правовых, договорных и демократических государств на утилитарной основе, логическое развитие которых ведёт от либеральной демократии к появлению так называемых «народных демократий», то есть коммунизма и марксизма.

Указанное противоречие непосредственно связано с разным отношением к политике как таковой. В первом случае политический уровень воспринимают как уровень в некотором смысле «трансцендентный». Суть в том, что государство позволяет хотя бы частично раскрыть то «героическое» или воинское содержание, которое заложено в идее верноподданного служения, понимаемого как честь. Речь идёт об особом, высоком идеальном напряжении, которое выводит за пределы не только гедонистических (связанных с материальным благополучием), но и эвдемонистических (относящихся к довольству духовному) ценностей. Фашизм бесспорно пытался подчеркнуть это измерение политической реальности (противоположное «социальной»). С одной стороны, это было отчасти вызвано стремлением к антибуржуазной, воинственной и даже опасной жизни (известное выражение Муссолини: «жить с опасностью», взятое им у Ницше; в чём безошибочно угадывается влияние экзистенциального, фронтового компонента фашизма). С другой — требованием интеграции человека путем «имманентной связи с высшим законом, объективной волей, превосходящей отдельного индивида». Сам факт выдвижения подобного требования имеет огромное значение, даже, несмотря на то, что его содержание не было должным образом раскрыто.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Воспользуйтесь поиском по сайту: