 |
Одурманивание делается моей потребностью.
|
|
|
|
В начале оно не было потребностью. Спиртные напитки только придавали вдохновения, делали откровенным и развязывали язык.
Но когда патриотические речи уже вышли из моды, мы все-таки продолжали собираться по старой привычке и пить.
Будущность всецело находилась в моих руках, я так был в ней уверен, что в настоящем считал возможным пить хоть трое суток подряд и мне казалось, что это не имеет ничего общего с моею действительною жизнью. Ведь это
— 34 —
мы только теперь пьем, думали мы; конечно мы потом не будем пить. А что делается теперь, то это только случайное, неимеющее значения. Настоящее — в сравнении с действительной жизнью там в будущем, — есть как бы только тень от нее. И что же наконец из того, если в молодости и повеселиться. Молодым людям „надо перебеситься", говорили некоторые.
Кроме того, что до меня касалось, то „выпить" как бы причислялось к тому образу, каким я хотел представляться товарищам. Чтобы соответствовать этому образу, я должен был прежде всего так вести себя, чтобы никак не дать заподозрить в себе никаких мелочных соображений, никаких скрытых нравственных точек зрения, которые каким-либо образом могли бы сдерживать меня, если заставили бы меня например итти домой во время. Я знал, что меня не осуждали, а напротив поощрительно улыбались и говорили: Ну, да что-ж с ним будешь делать, он уж такой! — И именно это „он уж такой" и причислялось к моему образу перед товарищами. Если я не мог отказаться от стакана пунша, предлагаемого товарищем, то это не от того, что я был рабом алкоголя, но оттого, что я не хотел разбить тот образ, в котором я представлялся перед товарищами. Я был рабом этого образа.
|
|
|
Но потребностью сделалось мне одурманивание только постепенно и совершенно по другим причинам:
Человеческая жизнь есть ничто иное, как постоянное настоящее. Прошедшее уже прожито, будущее не жито. Единственно в настоящем сама жизнь.
Если кто-нибудь жаждет и находит нужным разобрать например историческое развитие нашего законодательства, или отношение капитала к работе, то он добудет себе нужные для того книги, прочитает их, добудет новые, прочитает и те, и прочтет еще третьи, покуда не заметит, что понятия его ясны и знания удовлетворительны. Все время его интересовала сама работа. Он усердно отрывал сокровища литературы и с внутренней радостью чувствовал, как поня-
— 35 —
тия его расширялись и знания увеличивались. Он жил настоящим, хотя и понимал, что не может тотчас же исполнить волю свою, но достигнет цели только в будущем.
Но напротив, совсем в ином настроении работает тот, кто саму будущность имеет целью. Если я занимаюсь только для того, чтобы сдать юридический экзамен, который мне нужен для достижения известной цели, чтобы например получить какую-нибудь должность, то я не живу настоящим. Моя работа не имеет ничего общего с тою целью, для которой я работаю. И чтобы сдать экзамен, как можно скорей, я стараюсь обойтись как можно меньшим трудом, прочитываю только то, что необходимо. Работа в настоящем не может меня интересовать. Я живу только для будущности.
Таким образом я прошел весь курс свой и сдал экзамены, помышляя о будущности.
Привыкнув находить удовлетворение только в будущности и заниматься такою работой, цель которой была в мечте о будущности, я получил мало-по малу отвращение к тем бесчисленным вопросам, которые беспрестанно предлагало мне настоящее и как будто требовало на них ответа. Они существовали как будто только для того, чтобы мучить меня. Так как они представлялись всегда в виде требований, чтобы я предпринимал что-нибудь такое, на что у меня не было ни времени, ни охоты. Этому настоящему всегда было что сказать мне и если я зажимал уши на одно требование, то сейчас же оно предлагало другое, в роде того: ты пренебрег матерью своею; ты не заплатил долг товарищу, о котором знал, что он нуждается в деньгах; ты не позаботился узнать об одном важном вопросе дня. Но если я исполню хоть одно из этих дел, то требования настоящего только увеличиваются от этого. Точно будто обрадуясь победе, оно опутает меня сейчас же бесчисленным множеством мелочей: смотри сюда, смотри туда, сделай это, сделай то! — точно оно хочет отвратить мое внимание от будущности, загораживая туда ту дорогу, которую я жизнью своею наметил. И кроме того, я имею смутное предчувствие о том, куда
|
|
|
— 36 —
это настоящее хочет направить меня. Я предчувствую, что оно наконец предложило бы мне давно забытые вопросы и сказало бы мне: ты живешь с товарищами в домах терпимости; — такою ли ты представлял себе жизнь в будущем, когда искал спасения от своего порока — и наконец вполне ли ты от него освободился?
Нет, нет, невозможно чтоб из меня ничего не вышло, более того, что я теперь в настоящем.
У меня же есть будущность и цель в жизни!
Но если я и заставлял голос этот замолчать, то меня все-таки не оставляла гнетущая тоска.
Мне хотелось искать подтверждения в том, что я не негодяй по натуре. Я опять старался усыпить себя и верить, что настоящее есть что-то такое недействительное и малозначущее.
И для того я опять искал своих товарищей.
Правда, что искать мне не надо было, я хорошо знал, где их найти, знал зачем они там и что они имеют сказать друг другу. Я только шел туда.
Но мы не умели свободно общаться друг с другом без того, чтобы не выпить. В особенности мы не умели говорить именно того, что нам хотелось и для чего мы собирались вместе. Но напротив за бутылками слова эти высказывались сами собою. И более не надо было как пару слов. Весь вопрос мог состоять в том, что мне надо услышать, что я хороший человек или что товарищи верят в мои намерения в будущем. Потому что я только и жаждал этой веры. Но именно эти то слова и трудно произносить без одурманивания: язык не поворачивается, чувствуется какая то неловкость.
|
|
|
Но и тогда я не имел пристрастия к самому вину. Я не пил украдкою и не понимал, как можно было пить одному.
А все-таки одурманивание было мне также необходимо, как необходимо было слышать от других те уверения и развлекаться от этой сверлившей меня тоски.
Я вперед предчувствовал эту тоску, прежде чем она
— 37 —
овладевала мною. Я чувствовал какое-то беспокойное желание освободиться от нее раньше, чем она появлялась.
Эту тоску я мог чувствовать дома, между теми людьми, которые видели во мне мое внутреннее я, и не верили в тот образ, которым я был вне дома. Потому я и не любил быть дома. Меня тянуло туда, где мне верили и где я и сам верил, что я то, что обо мне думают.
От этой тоски я всеми силами стараюсь спастись, когда оставляю какое-нибудь трудное дело недоделанным, когда хочу довольствоваться тем, чем не могу быть доволен. Если бы я не старался спасаться от нее и рассеять ее, то знаю, во что бы она превратилась. Все бы пошатнулось, и будущность и моя уверенность в самом себе.
Эту самую тоску на меня могла нагонять наступающая весна, ее свежий воздух, ее полная жизненность, превозносящая настоящее и призывающая к радости настоящей жизни, которой у меня не было. Весна со своей прелестью грозит каждую минуту исчезнуть и потому она меня манила куда-то и торопила. Но теперь я не мог наслаждаться. Весна была как будто вне меня. Прелести настоящего проходят мимо меня и оставляют меня позади. Весна производит на меня тоску и я должен был пить, чтобы затушить эту тоску. Я должен был опять жить своею жизнью. Моя весна была в будущем.
Тоска овладевает мною, когда я наконец замечаю, что в трезвые минуты я не могу спокойно думать о будущности, что я каждую минуту, с каждым шагом беспокойно изменяю ее главные черты, что этот образ в моем воображении, в котором я сосредоточил всю свою будущность, чтобы не думать каждый раз об ее частностях, и который всегда при нужде восставал передо мною, теперь как будто износился, и я не могу найти никакого другого, чтобы заменить его когда я замечаю, что у меня нет больше доверия к своей будущности, нет веры в нее, этой непоколебимой уверенности, которая прежде делала самые смелые надежды возможными и отстраняла всякое сомнение. Но я должен был вер-
— 38 —
нуть это доверие, я должен верить; ведь вся моя жизнь зависела от этой веры.
Тогда жизнь в кругу товарищей и неразлучное с нею одурманивание сделалось потребностью,
—————
IX.
|
|
|
