Вопрос из первого дня семинара – о логике мысли, логике чувства и логике воли.

Армен Тыугу

Сознательное воспитание детей (индиго-педагогика)

Методософский семинар в Реховоте, март 2005

13 марта 2005 г.

Редакция текста Р.Г. Идлис

 

Софа: Сегодня мы встречаемся по теме воспитания, и многих из нас волнует тема индиго-детей сейчас. Я хочу зачитать вопросы, которые были записаны предварительно, и, возможно, будут вопросы дополнительно к тем, которые я сейчас зачитаю. Затем Армен – я представляю всем Армен а – он работает с этой темой индиго-детей, есть у него книга написанная, пусть он нам расскажет о воспитании индиго-детей.

Вопросы к лектору:

Как я конкретно могу начать исцелять ситуацию в семье со своими индиго-детьми?

Каковы методы работы с детьми в классе и распознание детей-индиго?

На каких этапах возможно исправить, исцелить ситуацию с ошибками в воспитания?

Методы работы с учителями в обычной школе, в вальдорфской школе?

Получение импульса работы воспитания и осознание в этой работе семьи, воспитания в семье.

Как получить вот этот импульс воспитания, как правильно воспитывать в семье?

А теперь я хотела бы, может быть, есть вопросы уже готовые, то задать их Армен у.

Вопрос из первого дня семинара – о логике мысли, логике чувства и логике воли.

Армен: Ну, год назад, по-моему, была уже одна лекция на эту тему, и за этот год тоже работа в этой области продвинулась немножко дальше, поэтому то, что я сейчас расскажу, частично будет повтором прошлого сообщения, частично – дополнительной информацией. Во-первых, к названию самой темы. Ведь тема обозначена как индиго-дети, но мы там, в Таллинне, занимаясь этой темой, пришли к выводу, что здесь дело не в какой-то группе детей, которую можно назвать индиго-детьми, или, там, гиперактивными детьми, или аутичными детьми, или какими угодно. Названий много: есть «кристальные дети», есть «звездные дети», есть «дети с особенными потребностями», и этих названий все прибавляется. И если спросить, в чем причина? Во-первых, почему так много названий, во-вторых, что, может быть, их объединяет, есть ли что-то общее в этих группах, то ответ на этот вопрос вводит нас, на самом деле, в более глубокое понимание человеческого существа. Приблизительно можно ситуацию сравнить с ситуацией, когда мы имеем дело с болезнью, – хотя я не говорю, что это болезнь, я просто сравниваю, – и, когда врач знает внешние симптомы болезни, то он знает, там, покраснение, температура, головная боль, еще что-то, – это указывает на конкретную болезнь. Если врач хороший, то он не будет отдельно заниматься головной болью, отдельно сыпью на коже, отдельно еще насморком, он не скажет: насморк нужно так лечить, а головную боль – так лечить, а сыпь на коже нужно присыпкой лечить, – а он скажет: «На самом деле это – корь, и нужно лечить совсем иначе. Это не кожа, и не голова. Причина сидит вовсе не там, где она видна как симптомы болезни».

И вот, с этими детьми, которых называют так, так, так, – по разным симптомам их по-разному называют – смотрят на одну группу детей и говорят: «Это кристальные дети», смотрят на другую, говорят: «Индиго-дети», смотрят на третью группу, говорят: «Это гиперактивные», смотрят на четвертую: «Это нормальные» J – хотя редко, но бывает еще. Это все симптомы, на самом деле, о болезни это еще ничего не говорит, только указывает на что-то, и вопрос в том, на что это указывает?

Я могу перечислить основные симптомы, которые касаются всех детей, то есть, во всех группах так или иначе действуют, какого бы ребенка мы ни взяли современного. Их семь. Если быть внимательным, то заметим, что что-то более ярко проявляется, что-то менее, но из семи все найдем в той или иной мере. Это я в прошлый раз уже перечислял, можно быстро перечислить.

1. Первый симптом, это, скажем, называют такое «упрямство», можно назвать, можно назвать «сильная воля», – это всего лишь названия, – что вот, дети проявляют свои желания сильнее, чем раньше, и дольше это действует. Если что-то хочет, может долго очень хотеть и требовать; если не хочет, – долго сопротивляться и не желать, дольше, чем, может быть, было 10 лет назад, 30 лет назад, и так далее. Это всего лишь симптом. Можно его условно назвать «сильной волей», хотя это не совсем так, потому что воля не обязательно сильная, если упрямство есть, но возьмем это как рабочее название.

2. Второй симптом, скажем, – чувство равенства со взрослыми. То есть, современные дети – опять говорят: «Они невоспитанные», допустим. Взрослые беседуют, а они встревают /…/ со взрослыми. На самом деле, если правильно посмотреть, можно сказать: у многих детей есть внутреннее ощущение, что «я ничем не хуже, чем взрослый, хотя я меньше, может быть, а не больше», – но это не играет для них особенной роли. Он сразу скажет: «Ты – такой, я – такой», – сразу чувствует себя среди взрослых на равных. Для взрослых это, может быть, непривычно, если они вспоминают свое детство и думают, что вот, когда я был маленький, было все иначе. Это ничего не значит: сейчас дети другие совсем, и это так: чувство равенства, равноправия. И тогда они будут ожидать, естественно, что взрослые тоже так воспринимают, что они равноправные там члены сообщества.

3. Ну, есть еще одно качество, скажем, можно его так охарактеризовать, что эти дети чувствительны очень. Чувствительность вообще у всех детей есть, скажем, настроение родителей, особенно у маленьких детей, и очень быстро отражается. То есть, если даже родитель скрывает свое настроение, и, приходя домой, дети ведут себя так, что он должен сказать: «Они отражают мне мое настроение». Если он приходит раздраженный домой и хочет обязательно отдохнуть, то они начинают мешать, сами приходят в раздражение. Непонятно, но на самом деле ясно: это от чувствительности – ребенок отражает то, что в родителе на самом деле живет. Это и раньше было так, я ничего не сказал особенного, если бы не было еще чего-то: есть достаточное количество детей, которые не только подсознательно это делают, а есть, которые понимают, в чем проблема, и могут родителю сказать: «Проблема твоя – в этом. Если изменишь себя, у тебя не будет проблемы со мной. Ты сам пришел раздраженный, хотя мне ничего не говорил, не показал. Разберись со своим раздражением, тогда мы перестанем беситься дома». Скажем, вот приблизительно такое, причем если это говорит пяти-шестилетний, то это ненормально было бы уже, но это так. Можно сказать, – кто-то, кто психологические книги читал, уже знает, но у таких детей есть, скажем, больше сознания в том, что происходит с эмоциями. Это указывает на присутствие сознания, где обычно только подсознание есть. Они видят на эмоциональном плане, я поэтому назвал «другая чувствительность», не обычная детская. Там сознание есть еще.

Ну, туда же относится чувство истины еще. То есть, уже можно буквально заметить, что не имеет смысла говорить что-то, чему сам я не верю, потому что тогда это не будет принято всерьез. У воспитателей, у учителей это может быть большой проблемой сейчас, потому что, если говорить вещи, которые не являются собственным опытом или убеждением, по крайней мере, то они не работают. Дети просто их не принимают всерьез. Пустые слова не работают. Можно сказать, и раньше было так, это опять верно. И раньше было известно: хочешь чему-то научить – должен сам уметь, если чему-то учишь, повторять зазубренное – это не обучает. Но теперь разница в том, что сейчас дети могут это сказать еще, в чем проблема, могут просто сказать: «Вот сейчас ты лжешь». Не просто пропустят мимо ушей, а скажут: «Этот человек лжет. Почему я должен его серьезно принимать?». Могут объяснить, кто он такой и что они о нем думают, сравнительно молодые. И тут уже больше сознания.

4. И с этой чувствительностью есть еще одно качество, которое с этим, конечно, связано. Можно назвать это «более длинной памятью». То есть, обычная дневная память, она доходит до трехлетнего, двухлетнего возраста человека, до этого он не помнит себя. Есть сейчас достаточное количество детей, которые достаточно четко помнят и совсем раннее детство, и, может быть, даже свое рождение, а иные могут даже какие-то ситуации описать, которые происходили с семьей, с родителями до их рождения, – такая, своего рода, родовая память. Она у людей у всех есть, но живет обычно в подсознании, как просто эмоциональные унаследованные из рода определенные душевные архетипы. Это у каждого человека есть – унаследованная душевность. Но она не имеет обычно образа. А вот если эта унаследованную душевность вдруг превращается в образ какой-то, который можно описать и сказать, что вот тогда то-то было в семье, и родители знают, что ребенок тогда не родился и об этом ему не говорили, они удивляются: откуда он это знает? Это называется родовой памятью, которая оказывается в сознании, не только в подсознании. Иные дети, например, начинают даже говорить о своей жизни до рождения: «Вот, когда я еще не родился, тогда я уже видел вас, я видел, где я собираюсь родиться, и как у матери был первый муж», то да се, – они могут рассказать. Тоже такие вещи, которые – маленькие дети, если говорят, – им не рассказывают вообще. И еще о своей жизни до рождения, где он там был, – эти описания, они имеют космический характер. Тогда там присутствуют такие понятия, как «Вот, когда я был на Луне…, а вот на Солнце, там живут такие-то и такие-то существа…», и еще что-то, – вот тут мы сразу видим: таких детей называют «звездные дети», они, так сказать, имеют еще воспоминание о каком-то звездном бытии.

5. Потом, есть дети, которые ощущают свою миссию. Ну, тут можно снова различать: есть игры-подражания у детей. У маленьких детей есть игры, в которые они играют, когда они что-то у взрослых увидели: если ребенка водили к врачу, то потом он во врача играет и может сказать «Я стану врачом», или, там, «Я стану воспитательницей детского сада», или еще что-то. Это не является миссией, это не то, о чем я говорю, это подражание, оно до 7 лет очень активно еще. Но может быть такое, если быть внимательным, когда слышишь, что ребенок говорит нечто, что на самом деле не является подражанием. Вдруг он может сказать, а вот, так сказать: «Я родился, чтобы, например, принести мир (или свет) Я носитель света». Если спросишь «Кто ты?» Он скажет: «Я звездный ребенок». Этих слов не было в семье, об этом никто не говорил, а он вдруг говорит. Такие вот высказывания, которые ниоткуда не взяты, из подражания или из книжек, маленький ребенок не читал еще ведь, они могут указывать на определенную – назовем ее миссией, она, правда, сперва душевная, абстрактная еще: нести мир, или свет, или любовь, но, тем не менее, если превратится потом в поступок, она укажет на определенные качества в жизни этого человека. Реже бывает, когда они еще более конкретно формулируют миссию. Но на самом деле их и не спрашивают обычно о миссии. Потому что такие вопросы, как «Кем ты хочешь стать?» – это не миссия, это всего лишь наши представления о взрослых, что вот, если я кем-то стал, это и есть моя миссия. Это не так. Миссия – это что я реально во внешнем мире изменяю – вот это миссия. Например, учитель – это не миссия еще. Если он не обучает /…/ – учителя, которые ничему не обучают, кроме вредного, – тогда это не миссия. У них, может, совсем другая была бы миссия, и если бы они не учителями работали, было бы лучше. А взрослые, ели эту разницу не видят, так спрашивают, что ребенок не может правильно ответить. Но есть и такие, которые свою миссию очень сильно ощущают, и даже ощущают, что они важные люди на Земле и нужны они. Он, может, даже не сможет сказать, почему конкретно, но, если спросить, что там было важного в прошлые или сколько-то десятилетий, то он может сказать, что самым важным было мое рождение на Земле. Почему? Не потому, что он такой гордый и считает лучше всех себя, а потому, что он считает, что он, как это называется, есть чувство собственного достоинства, как у любой индивидуальности должно быть, если она чувствует, что может быть это важно.

6. И есть еще новое социальное поведение может у этих детей быть, оно редко замечается, но играет очень большую роль в будущем. Инстинктивно это проявляется у маленьких детей в определенных случаях, когда они играют таким образом, что там нету иерархий, что там нету главного и нету менее главного, и нету также каких-то правил игры, и, тем не менее, игра идет мирно. Обычно в детских группах есть лидер. Как в семье есть, там, родители важные, так дети тоже ищут лидера в группе. И, если, скажем, интересная игра, то лидер будет тем, кто первым игрушку возьмет, как лидер. Потом это перейдет по порядку, по главенству, к менее главным уже. И вот, в принципе, можно было бы ожидать, что все детские группы такие, но это не так. Взрослые, они немножко иначе могут: тоже, иногда так себя ведут, а иногда иначе – о правилах каких-то договариваются. И даже в детском саду тоже бывает так, что воспитатель предлагает правила игры, и надо тогда тоже, чтобы все тоже придерживались. Но есть дети, которые, в наше время особенно, могут вместе играть без правил, как я сказал. То есть, если игрушку дают, то тот играет, потом другой, потом третий, потом четвертый, причем играют спокойно, не так, что сильный самым первым забирает, и не так, что нужно следить, чтобы каждый пять минут играл. Ничего не нужно делать, все работает само собой. Вот это можно назвать «новым социальным поведением». Если бы взрослые так умели работать, тогда не нужно специально договариваться и не нужно приказывать, то есть, каждый, как бы, делает то, что хочет делать, но итог остается гармоничным, никто никому не мешает. Это было бы идеальным сотрудничеством. Ну, игра детская – это тоже своего рода сотрудничество, и я только хотел сказать, что закон и здесь присутствует здесь у детей нередко: он /…/ потом, он исчезает, исчезает потому, что, например, семейный устой может быть иерархичным очень. Если они живут в такой обстановке, что есть главный и есть менее главный, есть давление от главного к подчиненному, если такое есть, то у них этот инстинкт подавляется. Если они попадают в обстановку, где есть какие-то общие правила, которые все должны выполнять, тогда этот инстинкт тоже подавляется.

7. Ну и еще есть одно качество, которое, в принципе, тоже является одним из коренных: такие дети нередко имеют очень пробужденное сознание. Все это тоже не замечается часто, но, когда ребенок рождается, обычно он не фиксирует свой взгляд, и можно сказать, что он еще не видит, глаза не фокусируют. Ну, как у пьяного когда глаза в разные стороны бегают, или у сонного человека так бывает. И новорожденный обычно тоже так – не фиксирует взгляд. Но бывает и сейчас нередко и так, что новорожденный может посмотреть прямо в глаза, так что сразу ощущаешь: кто-то тебя видит там, это не просто пьяный или сонный, а он тебя увидел. Это довольно быстро может произойти. Обычно врачи или родители, кто невнимательный, считают, что это им показалось и прошло, но это не так, это, на самом деле, очень важный знак, который связан с пробужденностью сознания.

Вот то, что я описал, это все симптомы, на самом деле. Это всего лишь внешние вещи. Часть из них если взять, мы скажем: «Вот это – индиго-дети, их больше описывают такими», если другую часть взять, мы назовем их «звездными детьми», если какие-то особенные симптомы выделить, то получим «гиперактивных», и так далее. И, тем не менее, если теперь спросить, где глубинная причина этих качеств, то она сидит значительно глубже, она вовсе не видна так на поверхности. Для того, чтобы ее увидеть, надо знать человеческое существо глубже, чем обычно его сейчас психология понимает, или биология, или анатомия.

И вот, если мы немножко глубже посмотрим на существо человека, то мы должны его рассматривать, как четырехчленное существо.

/Прежде всего, мы видим, что/ него есть внешнее, физическое тело.

Потом у него есть то, что можно назвать «жизненным телом», или тем принципом, который держит форму физического тела. Если этого принципа нет, то физическое тело разваливается на части, как куча песка, – это труп уже, и он распадается. Но пока жив человек, тело сохраняет свою целостность. Вот тот принцип и те силы, которые его держат в форме, они есть и в растении, они есть и в животном, они есть и в человеке. Поэтому эти три рода существ, они живые, мы их называем живыми существами. Скажем, в камнях их нету, и камни только распадаются, медленно, но распадаются, минералы все. Это более высокий принцип, его уже глазами не увидеть и не попробовать на вкус. Это информационное поле, или энергетическое поле, – можно называть как угодно, можно назвать «жизненные силы». Это вот, как раз, те силы, которые распределяют в физическом теле материю, отвечают за обмен веществ, за все процессы, которые в теле протекают. Когда кто-то что-то съел, тогда атомы и элементы, они распределяются в теле, и вот за распределение их отвечает этот принцип. Он очень важен, он связан со здоровьем. Если распределение элементов неправильно идет, человек получает нарушение обмена веществ и заболевания всякие.

Есть еще один принцип, который уже более нам знаком, внутренне знаком, – внешне он мало знаком, то есть, в других мы это не видим, но в себе знаем: это наши мысли, наши чувства и наша воля. То есть, видеть, воспринимать других прямо – это невозможно, только воспринимать через внешние какие-то знаки можно это увидеть, что другой чувствует, или видеть мысли, читать чужие мысли – это редко кто умеет. Но каждый знает по себе, что у него это есть, и предполагает, что у других тоже есть. Это очень важный принцип, мы говорим о душевном еще принципе – у людей есть и у животных еще есть, то есть, там человек еще, как бы, сродни животному.

И есть еще последний принцип, где человек уже отличается от животного, который у животных тоже отсутствует. Это принцип, который проявляется, скажем так, в способности самовоспитания, саморазвития. Нужно отличать, конечно, дрессировку от саморазвития. Животных можно дрессировать, тогда они чему-то научатся. Человека тоже можно дрессировать, тогда он тоже чему-то научится. Но еще бывает так, что человек учится чему-то без дрессировки. И дрессировку я понимаю не только, когда кто-то другой извне что-то делает, но, например, внешние условия – это тоже дрессировка в каком-то смысле. Иногда бывает, что человек учится без того, чтобы его извне что-то заставляло. Если он так поступает, например, работает со своими мыслями, упорядочивает их, со своими чувствами укрепляет волю, – сам, без внешнего побуждения, – тогда мы можем сказать, что у него есть еще один принцип, который активен, назовем его «я», или «принцип я», то есть, каждый это в себе называет своим я. Ну, проявляется этот принцип во внимании. Внимание – это та сила, где я может быть активным. Если я сам направляю свое внимание, то в этом проявляется уже принцип «я». Не только, но это наиболее понятное, что проще всего можно заметить.

И вот, если взять эти четыре принципа, то можно спросить: как развивается человек? Как он развивался в истории и как он развивается с детства до взрослого состояния? Это развитие, оно имеет параллели: есть развитие всего человечества, и есть принцип онтогенеза, научный принцип, который говорит, что каждый отдельный индивидуум повторяет развитие всего рода, всего вида коротко. Это значит, в биологическом смысле, например, что если мы посмотрим формы, которые проходит зародыш, пока в своем становлении он человеческую форму обретает, то эти формы, они повторяют все стадии форм человеческих, которые весь мир проходил. Мы можем, там, крокодилью форму увидеть в зародыше, одноклеточную до этого еще, и так далее, вплоть до человеческой формы, – это принцип онтогенеза, и говорится, что вот то, что человек повторил весь вид – когда-то он тоже все эти стадии проходил, это быстрое повторение, а потом он становится тем, что человек сейчас есть.

Но этот принцип, он действует и на психическом плане, на душевном, и на духовном он тоже действует: и там человек проходит те стадии, которые человечество уже прошло. Если мы смотрим на маленького ребенка, в принципе, мы видим прошлое всего человечества в этом возрасте, например, психическое прошлое, духовное прошлое. Если мы смотрим на ребенка от трех до десяти лет, то мы видим древнего египтянина, по уровню его психического духовного развития. Почему? Потому что просто можно египетское общество взять и сравнить с тем, как дети живут от трех до десяти лет, и тогда мы можем сказать, что ребенок с трех до десяти лет – это человек, который следует авторитету. Авторитет – это не авторитарность, а тот, кого ребенок любит, к кому он хорошо относится, взрослый, скажем, к кому он хорошо относится, и тогда он будет следовать его авторитету без всяких проблем. Если мы возьмем египетское общество, то мы имеем там пирамидальную иерархическую структуру, которая две тысячи лет жила без больших проблем: там не было всяких демократических движений, политических интриг, парламентов, – всего этого не было, а был фараон, скажем так, и его авторитет, и еще были «маленькие фараоны»: в деревне был свой старшина, в селе был свой старшина, и так далее, но все это было таким образом построено, что авторитет главного, он распространялся на всех. И это возможно было не благодаря насилию, насилия там никакого не было. Были люди, которые, как маленькие дети, скажем так, жили в этом нормально. Если бы надо было воевать против этого, мы бы имели современную диктатуру. Современная диктатура, если пытается то же самое сделать, что в Египте, то получается, например, Советский Союз. Там тоже строят пирамиду, на Красной площади кладут мумию в пирамиду, все это делают, пытаются все это сохранить, но 72 года только удается и ценой очень больших жертв еще. В Египте всего этого не было с таким насилием. Это было естественно, как естественно, скажем, когда в семье трехлетний ребенок слушается родителей, если у них есть авторитет. А тогда авторитет был: у жрецов был авторитет, у фараона был авторитет. Проблем не было поэтому. Так что, можно сказать, что ребенок в первые несколько лет повторяет, в социальном смысле, египтянина.

Но, вы знаете, когда-то один народ вышел из Египта. И когда он вышел из Египта, это означало, что его сознание изменилось, и тогда нужно другое социальное устройство. Когда Израиль вышел из Египта, он получил законы. Есть люди, которые уже не подчиняются авторитету просто, и тогда приходится вводть законы, договариваться о правилах поведения. Это следующий этап развития общества, когда уже приходится правила какие-то вводить, – мы это назовем условно «демократией», – например, этот период в человечестве был, когда появилась греческая демократия и римская демократия. В тот момент египетское общество уже пришло в упадок, потому, что родилось очень много душ, которые больше не подчинялись авторитетам, их было слишком много, поэтому старая иерархия, она уже не работала. Они создали новое общество, новые формы общества. Форма была подходящая для них, была с помощью договоров договариваться, на какие-то законы договориться, и они для всех должны как-то действовать, люди подчиняются им, и кто не подчиняется – заставляют подчиняться. Сперва эти законы давались Божеством, как в Риме еще, воспринимались как инспирация, потом люди сами начали эти законы придумывать в парламентах. Но все равно это был принцип законов – это принцип демократии, он на законах держится, не на авторитете какого-нибудь фараона. И если спросить, какие изменения внутренние этому соответствуют, то они очень важные, на самом деле. И если бы не было перехода внутреннего в человечестве, от египтянина к древнему греку, то не было бы и демократии. Мы бы и сейчас жили очень счастливо в пирамидах не назвали бы это диктатурой или чем-то, мы называли бы это нормальным, Богом данным устройством, если бы мы сами находились в этом состоянии, от трех до десяти лет.

Но мы видим, что мы не находимся на этом уровне, или многие люди не находятся, но есть такие, которые еще живут там, хотя и взрослые, но в основном человек должен был бы уже вырасти из этого, и тогда, можно сказать, идет уже следующий этап, его можно назвать условно «демократией». Внутренне это означает следующее – это означает, что человек получает способности (ребенок тоже) строить собственные суждения, иметь свое собственное мнение, не только мнение начальника повторять, а иметь свое собственное, которое не совпадает с мнением начальника. И тогда он уже не человек пирамиды, он уже демократ, скажем так, потенциальный, по крайней мере. У детей это проявляется в какой-то момент, и когда это проявляется, можно сказать, они вышли из египетского возраста, они могут теперь врастать в демократию. Внутренне происходит то, что… что означает, что у человека возникает собственное суждение? Это означает большой переход в сознании.

Этот переход делает человечество, – например, в философии его можно было увидеть, когда мы имеем переход от Платона к Аристотелю. Философия Платона и философия Аристотеля – это два совершенно разных мира, не в смысле того, что они описывают, а в смысле того, как они это восприняли. Мир идей Платон видел, поэтому ideo означает «я вижу» по-гречески. То есть, он наблюдал мысли, он созерцал мысли и он их описывал в своих трудах. Он говорил, как мир идеальный выглядит, он видел его и описывал его. Аристотель не видел идеального мира, он его думал, он его должен был сам мыслить, должен был напрягаться и мыслить, чувствовать, что вот эти мысли я сам создаю. Платон не создавал мысли, он видел их, и это большая разница, в устройстве мозга разница и в душевном устройстве разница. У Платона мысли были объективно данной вещью. Точно так же, как мы говорим: вот этот стул белый, и он не может быть красным для меня, если он белый, я не могу его красным видеть. То же самое для Платона было: идея была такой, какой она виделась. Ее как-то своим мозгом менять он не мог еще, этой способности еще не было. Поэтому он называл /он видел идеи/, а не объективный мир. Для Аристотеля он не был виден, Аристотель чувствовал, что если он хочет какие-то мысли иметь, он должен сам их как-то думать.

/…/ это изменение по отношению к миру мыслей, оно имело большие последствия во всем человечестве. Люди стали самостоятельно думать, а до этого они просто видели данные им идеи. И тот человек, который видит мысли как объективные, его в наше время бы назвали ненормальным, потому что сказали бы: у него навязчивые мысли, он сам не думает, мысли думают в нем. Он бы, наверное, сам сказал, что он себя плохо чувствует, он нездоров психически, потому что у него навязчивые мысли, они приходят как навязчивые. Тогда вот, в Древнем Египте и вплоть до Платона, это было нормально, так и жили люди, поэтому и авторитет мог быть. Эти мысли приходили сверху. Когда от фараона приходили мысли, они в египтянах сидели, и они ведь сами не думали, это было давно, и поэтому никто не бунтовал, никто не начинал против этого воевать, если у него свое не появлялось. С греками так уже не было, греки начали друг с другом дискутировать, потому что у каждого были свои мысли. Аристотель решил эту проблему. Он сказал: а как же я узнаю, какие мысли правильные? Платон видел, я не вижу, я могу подумать, что это так, а могу подумать, что это так, и какое из этих суждений верное? Платон бы увидел, а я не вижу. И тогда он открыл законы логики, а законы логики означают, как правильно думать. Вот это очень важный был этап, что был человек, который открыл законы правильного мышления. Для тех, кто видели мысли, этих законов не нужно было: они просто… то, что виделось, то и было верным. Для тех, кто их не видел, надо было по законам ориентироваться, потому что придумываешь такие вещи, которые совсем не верные, если не знаешь законов, как думать верно.

Но это вначале было дано только маленькому количеству людей. Логикой занимались избранные. Это было университетом, академией в Греции, академики занимались логикой. В наше время занимаются дети в третьем классе, в четвертом классе, они математические задачи логически решают. Без логики их вообще невозможно решить, математические задачи. Этим ребенок занимается. В Греции это было бы немыслимо, чтобы ребенок начал бы логично думать. Для этого он должен был бы в университет поступить, чтобы научиться этому. То есть, мы сразу видим: какая-то способность, она постепенно становится естественной в нашей культуре, но это заняло больше двух тысяч лет, такой переход. Там были схоластики: они упражнялись в логике долго, монахи всякие там… и постепенно это перешло в общеобразовательную школу. Теперь все должны это уметь, это нормально, если мозг работает так, что логика, рассудок на месте. Если кто-то сейчас не умеет логически мыслить, то говорят: или он плохое образование получил, или у него ненормально мозги работают, он болен. Так что мы видим, что одно качество, оно стало особенностью людей уже.

Но в душевном мире есть три области: есть еще область эмоциональная и еще область волевая есть, – это разные вещи. Мысли – это одно дело, а чувства – это другое уже. Скажем, думать человек может сегодня что хочет: может логично думать, может нелогично. Известно, например, что можно доказать самые разные вещи. Можно доказать логично, что Бог есть, или что Бога нету, – все зависит от того, из каких аксиом ты исходишь, из каких начальных предпосылок. Разные теории можно создать. Оказывается, эти теории не приводят к истине, они могут быть правильными, но не соответствовать истине. Это значит, что я могу доказать, что Бог есть или что Бога нет, а что на самом деле верно? А что истинно? Логично можно оба доказать. Вопрос доказательства логичного, он всегда упирается, в конце-концов, в то, что я выбираю за аксиомы, за положения, которые не доказываются, а просто принимаются на веру. В математике, если в математику в четвертом классе изучаете, там есть несколько аксиом, скажем, говорится, что две параллельные прямые не пересекаются. Это не доказано, это просто утверждение. Если вы в это верите, у вас будет одна теория математическая. Если вы скажете: две параллельные прямые где-то пересекаются, то вы получите другую математику, другую теорию, и она тоже будет верная. Но какая из них истинная, это должна еще жизнь показать. Жизнь – это собственный опыт и переживания. Выбор недоказуемых положений – не логичный, а он опирается на эмоции, на чувства. Любой человек по чувствам пытается понять: чему мне верить? Что правильно? И если он выбрал какие-то положения, которым он верит, то он может уже логично потом делать выводы. Он строит сверху уже теорию. Но основа, фундамент, он нелогичный, он выбирается чувствами. Каждый пытается, так сказать, чувством истины почувствовать, из чего исходя он должен думать. Сегодня человек обычно выбирает по чувству то, что ему больше нравиться, как истинное. Скажем, человек читает статью в газете. Если он чувствует, что это ему нравится, он уже говорит: наверное, здесь правильно написано, – и потом согласен с этими выводами. Если он чувствует: несимпатичная статья, то он пытается понять, почему она неправильная, – это опять по чувству. И потом он логически ищет, почему это неверно должно быть. И все дискуссии обычно на этом основаны, что сперва смотрится на чувства: это аксиома, она не доказывается, она ощущается просто, – а потом уже делаются выводы, почему это так именно должно быть, тогда уже думается, и думается логично, но это не значит, что вывод будет истинный.

Если это положение понятно, то можно сказать так: во время Аристотеля еще мысли стали зависеть от человека, он перестал их видеть как данные, от него стало зависеть, что он подумает. Но чувства от него еще не зависели. Они были так же даны, как Платону были даны мысли. У Платона и мысли, и чувства были даны. У Аристотеля чувства были даны, а мысли не были даны уже. И, значит, у него проблема была в следующем: есть какая-то аксиома, она по чувству была для него верной, проблем не было. Надо было просто правильно додумать, какие следствия из этого идут. И для этого нужны были законы логики. Но две тысячи лет теперь прошло, и теперь ситуация изменилась. Теперь люди настолько развились, настолько стали индивидуализрованы, что чувства теперь уже не являются объективно данными человеку. И что это означает? Это означает большие изменения в социальной жизни. Не в мировоззрениях, не в теориях, – теорий сейчас очень много, – а именно в социальных отношениях большие изменения означает это.

Представим себе, например, ситуацию средних веков: тогда еще чувства управлялись извне, так же как в Древнем Египте мысли еще управлялись. Потом мысли перестали управляться, но чувства продолжали еще управляться, и следствием этого объективного управления чувствами было то, что называется традицией, родовыми узами, всякими связями, устоями, привычками общественными, общественным мнением. Вот, возьмите, например, в средние века какого-нибудь сапожника. Если у него рождался сын, то он попадал сразу же в класс сапожников. Это было эмоциональное переживание уже внутреннее. Он думал, ощущал, как сапожники ощущают. Если он вдруг должен был бы ощущать, как рыцарь, то это было бы абсолютно ненормально; если бы сапожнику захотелось вдруг стать рыцарем, то это было бы ненормально. Нормально было, что он хотел стать таким же, как его отец. Это было ощущением, это не было мыслью его, он не мог… фантазии могли быть разные в голове, но, в конце концов, он становился сапожником, жил в том же доме, в том же городе, потом его сын тоже становился таким, жил там же, в том же доме, и редко кто выходил из этого социально данного ему места. То есть, из этих социальных отношений люди тогда особенно не могли выйти. Почему? Не потому, что в голове мало было мыслей, – мыслей было много, – а чувства не пускали. Традиции, устои, привычки, всякие связи эмоциональные, – они держали человека в своих сетях. Тогда была свобода в голове, но в сердце свободы не было, скажем так.

И вот, в последние столетия начали происходить изменения, подобные тем, которые начали происходить, когда Египет пришел в упадок. Начали рождаться люди, их все больше, у которых на эмоциональном плане больше не было этого управления, скажем так. То есть, традиции, там, всякие связи и так далее в эмоциях перестали действовать так сильно, как раньше. Это следствие. Внутренне же произошло следующее. Я сказал: есть объективные законы мира чувств, так же, как мира мыслей. Законы мира мыслей – это законы логики. Когда законы логики управляли мыслями людей, то люди, как Платон, видели мысли и знали, что это так должно быть. Когда эти законы перестали управлять мыслями людей в голове, люди должны были сами эти законы открыть и начать их использовать, чтобы правильно думать. Теперь с законами мира чувств то же самое мы имеем, ту же проблему. Есть законы мира чувств, они объективны. Но теперь они перестали действовать на чувства людей, отпустили эти чувства. Зачем? Потому что человек становится свободнее через это. Если теперь он сам должен свои чувства приводить в порядок, это означает: он отвечает за них, у него больше свободы. Это один факт объективный: отпускается мир чувств от влияния внешних законов. Но второй факт еще заключается в следующем: человек по отношению к своим чувствам перестает быть связанным с ними так, как он раньше был связан, и это тоже одно очень существенное изменение.

Я хочу его сделать наглядным, видимым, если будет у меня два помощника. Два человека встанут, и я быстро покажу, что я имею в виду.

Вот, представим себе, один человек изображает человеческое «Я-сознание», и другой обозначает его чувства, и еще были внешние законы, которые его чувствами управляли.

€HHD

«Я» Чувства Невидимые силы

Если человек рождался в каком-то социальном слое, семье и так далее, то здесь были невидимые силы, они держали его чувства, а эти чувства держали его «Я». Получалось следующее: человек чувствовал то, что отсюда ему говорилось, что вот сейчас будешь /…/. Мысли, они здесь /…/, они могли сами двигаться, он должен был сам их двигать /…/, но чувства, они никогда не /…/ волевого движения /… все пояснение к сценке неразборчиво, необходимо восстановить его для текста/.

Теперь происходит следующее изменение. Эти силы, о

123	Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: