Глава 6 Традиция - канон - стиль
6.9. Стилевая дифференциация
Главной целью размышлений Зиммеля о жизненном стиле было выяснение специфики современного стиля и его сравнение с традиционным, докапиталистическим. В 'Философии денег' он определяет жизненный стиль как 'таинственное тождество формы внешних и внутренних проявлений' [169, S. 536], которое возникает из человеческого стремления к обретению идентичности, то есть стремления 'стать законченным целым, образом, имеющим собственный центр, посредством которого все элементы его бытия и деятельности обретали бы единый и объединяющий их смысл' [169, S. 563]. Зиммель считал, что для современного жизненного стиля характерен нарастающий разрыв, разъединение объективной и субъективной культуры. Объективная культура становится все богаче, субъективная все беднее. Сравнивая современную ситуацию с ситуацией столетней давности, Зиммель показывает, что окружающие нас и определяющие течение нашей жизни вещи: машины, инструменты, продукты науки и техники, точно так же как идеальные культурные продукты: произведения искусства, выразительные возможности языка - стали богаче, разнообразнее, изощреннее. Однако отсутствует прогресс индивидуальной культуры, даже в высших, эталонных слоях; наоборот, налицо ее падение. Другая черта современной жизни, особенно важная для нашего анализа,- это, по Зиммелю, прогрессирующая стилевая дифференциация культуры. Зиммель обращает внимание на повседневность нашей жизни, на стилевое многообразие окружающих нас предметов: архитектуры зданий, оформления книг и прочее. По словам Зиммеля, ренессанс соседствует с ориентальным стилем, барокко - с ампиром, стиль прерафаэлитов - со строгим функционализмом. Он так объясняет это стилевое многообразие: если каждый стиль это как бы самостоятельный 'язык', то, зная один-единственный стиль, 'в терминах' которого сформирована и организована наша среда, мы не можем представить себе стиль как автономное явление, обладающее независимым существованием. Человек, говорящий на родном языке, отнюдь не воспринимает языковые закономерности как нечто, лежащее вне его субъективности,- как средство выражения, к которому он может при необходимости прибегнуть, но которое функционирует по собственным, независимым от него законам. Наоборот, такой 'наивно' говорящий человек считает то, что он хочет выразить, и то, что он выражает, одним и тем же. То есть язык как таковой, язык как объективное явление может быть воспринят нами лишь тогда, когда мы знакомимся с иностранными языками. Это рассуждение Зиммеля, приведенное так подробно, позволяет вернуться к поставленной в одном из предыдущих разделов (см. 6.3) проблеме соотношения традиции и стиля. Стиль имеется только там, где есть выбор, а традиция - там, где возможность выбора не осознается. По мысли Зиммеля, люди, которые знают один-единственный стиль, оформляющий всю среду их деятельности, воспринимают этот стиль как тождественный самому содержанию жизни. Если все, что они делают, о чем размышляют, естественным образом выражается в этом единственном стиле, то у них нет психологических оснований искать форму, которая не будет зависеть от содержания жизни, от выражающего свою субъективность человеческого Я. Представление о необходимости поиска такой формы возникает лишь в том случае, когда обнаруживается несколько стилей; тогда человек может отвлечься от содержания, тогда он свободен выбирать форму, которая, по его мнению, выразит это содержание наилучшим образом. Благодаря существующей в современной культуре стилевой дифференциации, каждый индивидуальный стиль, а значит, и стиль вообще как таковой обретает черты объективности, становится независимым от конкретных людей с их привычками, особенностями, убеждениями. Первоначальное единство субъекта и объекта, предполагавшееся фактом единства стиля, распадается в силу стилевого многообразия современной культуры. 'Вместо этого,- пишет Зиммель,- перед нами целый мир экспрессивных возможностей, каждая из которых строится по собственным законам, с множеством форм, в которых выражается жизнь как целое' [169, S. 523]. До сих пор бытует выражение 'Стиль - это человек'. Но к обстоятельствам современной жизни, иначе говоря, к современному жизненному стилю, как он описывается Зиммелем, этот афоризм неприменим. Стиль и человек разъединились. В результате стилевой дифференциации современной культуры мир стилей, то есть мир выразительных возможностей, объективировался, обрел независимое от человека существование, лишился изначальной связи с определенностью жизни, определенностью выражаемого содержания. Зиммель рассматривал стилевую дифференциацию как следствие прихода капиталистического духа, для нас же дифференциация стилей важна как одна из сторон глобального процесса перехода от моностилистической культуры к полистилистической.
6.10. Что такое моностилизм
Для характеристики феномена моностилизма вновь обратимся к идее репрезентативной культуры. Вспомнив определение, данное Тенбруком, приходим к заключению, что репрезентативная культура является моностилистической в том случае, если ее элементы (убеждения, оценки, образы мира, идеологии и т.д.) обладают внутренней связностью и, кроме того, активно разделяются либо пассивно принимаются всеми членами общества. Другими словами, если любая из жизненных форм, любой из культурных стилей, понятых как репрезентативная культура группы, распространены на все общество, то это означает, что данное общество - общество моностилистической культуры. Из истории известно множество культурных систем, представляющих собой универсальную схему интерпретации всех феноменов, актуально происходящих или потенциально возможных в обществе, 'репрезентируемом' ими. Эти культурные системы не просто служат инструментом интерпретации феноменов, но как бы определяют форму и способ их явления в обществе: они исключают определенные феномены из поля зрения членов общества как неаутентичные для данной культуры, по отношений к другим 'чуждым' феноменам они содействуют их упрощению и 'адаптации' с тем, чтобы они стали понятны членам общества. Это относится не только к явлениям настоящего, но и возможного будущего, а также к явлениям прошлого и явлениям, представляющим другие культуры. Такие культурные системы служат схемой интерпретации всех событий и фактов человеческой истории и одновременно инструментом легитимизации существующего социального порядка. Таковыми были репрезентативные культуры Древнего Египта, восточных деспотий, эти черты заметны в культурных системах средневековой Европы. Таковыми являлись (и являются) культурные системы всех теократических государств, в частности современных фундаменталистских. И, наконец, таковой можно считать культурную систему советского общества, если
6.11. Категории моностилистической культуры
Попытаемся выделить главные характеристики рассмотренных выше культурных систем. Первая специфическая характеристика - наличие специализированной группы создателей культуры, или культурных экспертов, занимающих высокую ступень в социетальной иерархии. Тенбрук называет их 'культурными экспертами'. В 'примитивных' культурах эту группу составляли шаманы, маги, затем им на смену пришли священники, а позже - идеологи. Эволюция культуры и смена доминирующих мировоззрений приводили к изменению характеристик групп, стоящих на вершине культурной иерархии и вырабатывающих схемы и правила культурных интерпретаций, обязательные для нижележащих уровней, но сама иерархическая структура оставалась неизменной. Особенно ярко эта преемственность проявлялась в бывшем Советском Союзе, где партийные идеологи и бюрократы из министерства культуры (которых также можно назвать партийными идеологами) при помощи государственных и общественных организаций регулировали и регламентировали культурную жизнь общества вплоть до мельчайших повседневных деталей. Другой специфической характеристикой является строго определенный порядок реализации культурных явлений в пространстве и времени согласно нормам доминирующего мировоззрения. То есть всегда налицо специальные дни и специальные места для проведения манифестаций, демонстраций, карнавалов. Текущая культурная активность в свою очередь локализовалась раньше в храмах и других культовых зданиях, позднее - в театрах, концертных залах и прочих публичных местах, создаваемых специально для культурных целей. Например, в Советском Союзе этим целям служили дома и дворцы культуры, предоставляющие гражданам возможность удовлетворения набора культурных потребностей. С данной характеристикой неразрывно связана следующая: канонизация жанров и стилей культурной деятельности. Известно, как строго они соблюдались в предшествующие столетия. Но наиболее жесткими эти требования были в Советском Союзе. Например, если группа людей принимала решение организовать кружок изучения иностранного языка или поэзии, они немедленно становились объектом внимания КГБ. На своих занятиях они не имели права касаться философских или религиозных тем: это интерпретировалась как попытка подрыва господствующей идеологии. Такой кружок следовало организовывать при доме культуры; если члены кружка собирались дома у одного из них, это было уже подозрительно. Например, изучать марксизм можно было в университете или в каком-нибудь из множества вечерних университетов марксизма-ленинизма, а самостоятельное изучение марксизма группой интересующихся отождествлялось едва ли не с подрывной деятельностью. В официальных культурных мероприятиях также четко соблюдалась чистота жанра. Конечно, были, случаи смешения жанров и стилей, особенно в первые годы после революции, а также в отдельные строго определенные периоды дальнейшей истории советского общества. В качестве примера можно назвать массовые театральные действия на улицах и площадях советских городов. Так, в 1927 году в празднование 10-летия Октябрьской революции Сергей Эйзенштейн 'реконструировал' штурм Зимнего дворца в Петрограде в 1917 году. В действии участвовали тысячи исполнителей, преимущественно рабочие ленинградских заводов. В начале 60-х годов были популярны выступления поэтов (Евтушенко, Вознесенского и других), которые читали свои стихи гражданского содержания в больших концертных залах. Эти особенные - синтетические - представления были порождением своего времени, когда официальная идеология оказалась по каким-то причинам ослабленной: постановка Эйзенштейна была осуществлена в период господства новой экономической политики, а поэтические концерты происходили спустя небольшое время после разоблачения Хрущевым преступлений сталинского режима. В нормальные, стабильные времена моностилистическая культура строго регулирует жанры и стили как художественного творчества, так и любой культурной деятельности вообще: спектакли представляют в театрах, стадионы предназначены для того, чтобы проводить спортивные состязания, улицы - для того, чтобы ходить из дома на работу и обратно (а не для того, чтобы играть на флейте), музеи - для того, чтобы информировать граждан и прославлять прошлое. Разумеется, мы назвали далеко не все характеристики моностилистической культуры. Ю.Лотман и Б.Успенский, систематизировав представления о двух типах художественных стилей: чистом и синкретическом [54, с. 3-36], составили перечень специфических черт чистого стиля, который с некоторыми изменениями и уточнениями можно использовать при анализе моностилистической культуры (в данный список следует включить и характеристики, рассмотренные выше) Отметим, что наша интерпретация этих характеристик не всегда и не во всем совпадает с интерпретацией, предложенной Лотманом и Успенским Назовем эти общие характеристики категориями моностилистической культуры Иерархия - первая из характеристик чистого стиля Лотман и Успенский, говоря об иерархии, имеют в виду иерархию элементов стиля Мы же рассматриваем социокультурные характеристики, поэтому для нас важны и иерархия способов репрезентации господствующего мировоззрения (например, партийный съезд как способ репрезентации в иерархии стоит несравненно выше, чем роман, написанный с позиций социалистического реализма), и иерархия творцов культуры или культурных экспертов Канонизация. Здесь Лотман и Успенский подразумевают канонические черты стиля, у нас же речь должна идти о канонизации форм культурных репрезентаций Так, в советское время канонизировались не только политическая жизнь (подробнее об этом см в 6.4), но также способы поведения и выражения буквально во всех сферах социальной жизни Упорядоченность. Эта характеристика - показатель строгого регулирования культурной деятельности в пространственно-временном отношении, о чем вскользь говорилось выше[1] Нужно оговориться, что в оригинальных рассуждениях Лотмана и Успенского оппозиция упорядоченность - неупорядоченность играет иную, гораздо более важную роль Это объясняется прежде всего их стремлением рассматривать культуру как систему Прибегну к цитированию: 'Иерархическая структура культуры строится как сочетание высокоупорядоченных систем и таких, которые допускают в разной мере дезорганизацию вплоть до того, что для обнаружения структурности их необходимо постоянно сопоставлять с первыми Если в ядерной структуре механизма культуры дается идеальная семиотическая система с реализованными структурными связями всех уровней, то окружающие ее образования могут строиться как нарушающие различные звенья подобной структуры и нуждающиеся в постоянной аналогии с ядром культуры Подобная 'недостроенность', не до конца упорядоченность культуры как единой семиотической системы - не недостаток ее, а условие нормального функционирования Дело в том, что сама функция культурного освоения мира подразумевает придание ему системности Противоречие между постоянным стремлением довести системность до предела и постоянной же борьбой с порождаемым в результате этого автоматизмом структуры внутренне, органически присуще всякой живой культуре' [53, с 338]. У Лотмана и Успенского любая культура системна, речь может идти лишь о некоторых имеющихся в реальности отклонениях от этого принципиального системного единства Для нас же системный характер имеет моностилистическая культура Полистилистическая культура, о чем речь пойдет далее в этой главе, носит несистемный характер Системны лишь составляющие ее стили Таким образом, для нас категории моностилистической культуры и категории полистилистической культуры представляют собой два набора характеристик, описывающие разные типы культуры как идеальные типы.. Тотализация. В исследовании Лотмана и Успенского главное - тотальный характер стиля Мы же должны говорить о тотальном (или по крайней мере претендующем на тотальность) характере моностилистической культуры, которая, как об этом сказано выше, становится универсальной интерпретационной схемой, исчерпывающим образом объясняющей и толкующей человеческую культуру вообще Исключение - одна из важнейших функций моностилистической культуры Исключение 'чуждых' культурных элементов позволяет обеспечить системное качество моностилистической культуры, то есть связность, когерентность и взаимозависимость всех ее элементов Упрощение - еще одна важнейшая функция моностилистической культуры Она состоит в упрощении путем интерпретации в собственных терминах сложных культурных феноменов, сведении их к простому и хорошо знакомому културному материалу. Здесь прекрасный пример - объяснение студенческих волнений на Западе в конце 60-х - начале 70-х годов в терминах марксистской теории (иначе говоря, советской моностилистической культуры) Они были поняты и объяснены как факт проявления классовой борьбы пролетариата, то есть крайне сложный и многозначный феномен был сведен к чему-то давно известному и хорошо знакомому В который раз мир стал прост и понятен рядовому советскому гражданину, воспитанному 'в духе' марксизма-ленинизма[2] В мои цели не входит здесь давать 'истинную' интерпретацию этих событий, хотя можно упомянуть, что дело шло скорее о борьбе против технизированной, бесчеловечной, бюрократической машины - продукта современной западной цивилизации В этом смысле более аутентичными оказывались объяснения не официальных советских марксистов-ленинистов, а западных неомарксистов -Адорно, Маркузе и других, которые частично сами спровоцировали эти выступления рассматривая их в определенном смысле как борьбу за культуру против цивилизации.. Официальный консенсус. Эту характеристику можно определить как демонстративное и официально провозглашенное единство восприятия и способов интерпретации культурных феноменов Применительно к реальностям советской культуры данная категория не нуждается в расшифровке. Позитивность. Говоря о позитивности моностилистической культуры, подразумевают ее ориентацию на status quo и легитимирующую направленность[3] Подробнее см. 5.4.. Телеология. Данная характеристика свойственна практически всем моностилистическим культурам все они телеологически ориентированы, советская культура не являлась исключением Постулирование цели социокультурного развития всегда служит консолидации социокультурного целого и обеспечивает возможность 'трансляции' общих целей развития в частные жизненные цели каждого конкретного человека. Разумеется, представленная система категорий моностилистической культуры может и должна применяться не только для анализа культурной ситуации или культурной деятельности в узком смысле слова. Эти категории можно и следует использовать для описания социокультурной системы в целом, для описания политической, экономической и других форм деятельности, рассматриваемых как культурные формы. ________________________________________
1. Нужно оговориться, что в оригинальных рассуждениях Лотмана и Успенского оппозиция упорядоченность - неупорядоченность играет иную, гораздо более важную роль Это объясняется прежде всего их стремлением рассматривать культуру как систему Прибегну к цитированию: 'Иерархическая структура культуры строится как сочетание высокоупорядоченных систем и таких, которые допускают в разной мере дезорганизацию вплоть до того, что для обнаружения структурности их необходимо постоянно сопоставлять с первыми Если в ядерной структуре механизма культуры дается идеальная семиотическая система с реализованными структурными связями всех уровней, то окружающие ее образования могут строиться как нарушающие различные звенья подобной структуры и нуждающиеся в постоянной аналогии с ядром культуры Подобная 'недостроенность', не до конца упорядоченность культуры как единой семиотической системы - не недостаток ее, а условие нормального функционирования Дело в том, что сама функция культурного освоения мира подразумевает придание ему системности Противоречие между постоянным стремлением довести системность до предела и постоянной же борьбой с порождаемым в результате этого автоматизмом структуры внутренне, органически присуще всякой живой культуре' [53, с 338]. У Лотмана и Успенского любая культура системна, речь может идти лишь о некоторых имеющихся в реальности отклонениях от этого принципиального системного единства Для нас же системный характер имеет моностилистическая культура Полистилистическая культура, о чем речь пойдет далее в этой главе, носит несистемный характер Системны лишь составляющие ее стили Таким образом, для нас категории моностилистической культуры и категории полистилистической культуры представляют собой два набора характеристик, описывающие разные типы культуры как идеальные типы. 2. В мои цели не входит здесь давать 'истинную' интерпретацию этих событий, хотя можно упомянуть, что дело шло скорее о борьбе против технизированной, бесчеловечной, бюрократической машины - продукта современной западной цивилизации В этом смысле более аутентичными оказывались объяснения не официальных советских марксистов-ленинистов, а западных неомарксистов -Адорно, Маркузе и других, которые частично сами спровоцировали эти выступления рассматривая их в определенном смысле как борьбу за культуру против цивилизации. 3. Подробнее см. 5.4.
6.12. Сакральное ядро моностилистической культуры
Использование категорий моностилистической культуры при описании социокультурной системы может привести к парадоксальным на первый взгляд выводам. Например, в СССР для обоснования плановой, или, как говорят на Западе, центрально планируемой экономики, помимо соображений чисто экономической рациональности служила логика моностилистической культуры. Категории иерархии, тотальности, телеологии, упорядоченности и пр. отражались и реализовывались в организации плановой экономики как культурного феномена. При этом культурные факторы (логика моностилистической культуры) практически всегда и везде оказывались более сильными и более эффективными, чем соображения хозяйственной, экономической целесообразности. Весьма яркая иллюстрация данного утверждения - систематические преследования (даже в достаточно либеральные времена) хозяйственников, которые, руководствуясь соображениями выгоды (причем не для себя лично, а для предприятия), шли на нарушение некоторых нормативных актов, логично вытекающих из категорий моностилистической культуры. Например, их действия противоречили принципу тотальности планирования, или принципу иерархичности экономических решений, или какому-либо другому. Результатом этого был суд за экономические преступления. Но на самом, деле 'преступления' носили культурный характер; их, скорее, можно назвать проступками против духа и буквы моностилизма. Поскольку логика моностилистической культуры по мере течения времени входила во все более глубокий конфликт с экономической рациональностью и поскольку приоритет всегда отдавался первой, советская экономика в конце концов пала жертвой советской культуры, а не наоборот, как это считается обычно. Еще более явно, чем в экономике, логика моностилистической культуры реализуется в политической сфере. Категории моностилистической культуры были прямо и непосредственно воплощены в организации политической системы Советского Союза и играли определяющую роль в практической политике, в текущих политических интерпретациях. То же можно сказать буквально о любой сфере социальной жизни в бывшем Советском Союзе. С этой точки зрения политические, экономические, правовые и прочие категории, которые регулировали и организовывали деятельность во всех этих сферах, можно рассматривать как субкатегории 'глобальных' категорий моностилистической культуры. В таком случае последние представляют собой ключ к пониманию специфики социальных и культурных процессов, происходивших в Советском Союзе. Можно констатировать парадоксальную ситуацию: крайне рационализованная, насквозь бюрократизированная система, технократическая по существу, к тому же всюду и всегда декларировавшая свой 'научный' характер, постоянно впадала в вопиющий антирационализм, приведший в конечном счете к подрыву ее собственных рациональных оснований. Как это могло произойти? Рассмотрим далее ряд принципов, на которых зиждилось политическое управление в СССР и которые можно трактовать как субкатегории по отношению к глобальным категориям моностилистической культуры. Именно они и определяли саморазрушительный характер деятельности системы в целом. Первый из них - закон гармонического сочетания общих и. частных интересов при социализме. Считалось, что мероприятия, предпринимаемые в интересах общества (которое, как правило, отождествлялось с государством), автоматически ведут к удовлетворению интересов любой составляющей его группы, в конечном счете, каждого из индивидов. Второй - закон неуклонного повышения благосостояния граждан социалистического общества. Утверждалось, что это объективный закон, действие которого является автоматическим и неустранимым, поэтому даже повышение цен могло трактоваться - и трактовалось - как акция, направленная на повышение благосостояния граждан (например, повышение цен на одну группу товаров давало возможность либо понизить цены на другую группу товаров, либо предоставить льготы другой социальной группе, в результате чего - на основе закона гармоничности - получалось, что лучше было и тем, кто платил больше). Третий - закон непогрешимости высших уровней управления, которые действуют на основе объективных законов, реализуя неотвратимо, даже поневоле, благоприятный для общества ход исторического развития. Представленные законы не просто объективные, но объективно оптимистические. В целом они базировались на широко распространенном, но по сути вульгаризированном представлении о преимуществах социализма, согласно которому любое социальное мероприятие в условиях социалистической системы прогрессивно и приносит пользу обществу и любому его члену, тогда как подобное мероприятие в капиталистических странах реакционно и ведет к самым тяжелым последствиям для трудящихся. Этот набор управленческих принципов, фактически производных от таких категорий моностилистической культуры, как тотальность, телеология, иерархия (в советской идеологии можно найти принципы, вытекающие и из других важных категорий), фактически открывал перед практиками управления возможности неограниченного и произвольного вмешательства в ход социальных и даже природных процессов. Единственным ограничителем мог быть недостаток природных и человеческих ресурсов, но коммунистам досталась богатая страна, а практика обращения вождей с 'человеческим фактором' удесятеряла возможности системы. В результате ничем не ограниченное управление, опирающееся на 'объективно оптимистические' представления о законах развития, становилось административным произволом, приводило к расточительному расходованию ресурсов, а если это не приносило требуемого эффекта, то применялось насилие, подтверждающее те самые представления, на которых он, этот произвол, основывался. Все это позволяет сделать вывод о природе практической идеологии, на которой долгое время зиждилась управленческая деятельность в советском обществе. В ее основе лежат два принципа, внешне противоречивых, а по сути тесно взаимосвязанных и дополняющих друг друга: первый из них - технократический принцип произвольности, создающий иллюзию легкости и безграничных возможностей преобразовательной деятельности; второй принцип - сакральный принцип органичности, позволяющий, благодаря признанию 'объективных преимуществ', обосновывать справедливость и целесообразность деятельности любого рода независимо от того, какие социальные последствия она влечет за собой. Возникает естественный вопрос: как и насколько возможны совмещение и взаимодействие двух принципов? Ведь налицо противоречение процедур мышления и деятельности, диктуемых каждым из них. Технократизм предполагает, во-первых, исповедание технической рациональности, то есть выбор оптимальных средств для скорейшего и наименее дорогостоящего достижения поставленной цели, а во-вторых, представление о том, что действительность разложима аналитически и постижима (а следовательно, и управляема) до самых глубин. В то же время принцип органичности диктует совсем иной способ мышления, иную логику. Понятие органичности предполагает наличие метафизики, фундаментом которой служит 'сакрализация' определенного региона бытия, признание некоего неразложимого далее ядра, составляющего основу всякого рационального суждения и действования. Таким образом имеет место дихотомия: сакральное - рациональное. Когда эти два принципа взаимодействуют, признаки каждого из них переносятся на другой, соседний. В результате оказывается, что технократическая рациональность 'сакрализуется', то есть в своем конкретно данном, фактически сложившемся и соответственно исторически преходящем виде обретает черты метафизически необходимой, вечной, сущностной характеристики явления. Но при этом сама рациональность воздействует на органичное, сакральное; последнее 'рационализируется' и утрачивает (хотя часто внешне, а по сути сохраняет) свойственные ему религиозные черты. Так, с одной стороны, возникает 'освященная' рациональность, с другой - 'святость' рационально обосновывается. Это сочетание и представляет собой сакральное ядро советской моностилистической культуры, вокруг которого строились все сферы советской жизни: и экономика, и наука, и политика, и право, и все остальное, что только возможно. Приведем несколько примеров акций властей и Сталина, в частности, проводившихся во второй половине 20-х годов - периода, когда формировалось это ядро. Объяснение тех или иных акций, например коллективизации, не является нашей задачей, но заметим, что всякий раз, когда принимались масштабные политические решения, влияющие на судьбы страны, они получали сакральное обоснование. То есть утверждалась органичность проводимой политики, которая автоматически, в силу своих объективных основ должна была гарантировать ее соответствие интересам всех составляющих общество классов, слоев, групп, индивидов. Речь шла о преимуществах социализма, реализующихся как бы автоматически. Например, органичность успешного развития социалистического сельского хозяйства обосновывалась следующим образом [75, с. 438-439]: Цит. В капиталистических странах не прививаются крупные зерновые фабрики-гиганты... Там, у капиталистов, нельзя организовать крупную зерновую фабрику, не закупив целый ряд земельных участков или не платя абсолютной земельной ренты, что не может не обременять производство колоссальными расходами, ибо там существует частная собственность на землю. У нас, наоборот, не существует ни абсолютной земельной ренты, ни купли-продажи земельных участков, что не может не создавать благоприятных условий для развития крупного зернового хозяйства, ибо у нас нет частной собственности на землю. Там, у капиталистов, крупные зерновые хозяйства имеют своей целью получение максимума прибыли... У нас, наоборот... хозяйства... не нуждаются для своего развития ни в максимуме прибыли, ни в средней норме прибыли, а могут ограничиваться минимумом прибыли, а иногда обходятся и без всякой прибыли, что опять-таки создает благоприятные условия для развития крупного зернового хозяйства. Поскольку эти преимущества объективны и необходимы (они 'не могут не создавать благоприятных условий'), технократическое руководство, основанное на их познании, так сказать, обречено на успех. Оно априори органично и порождает в массах 'дисциплинированный энтузиазм'. '...Даже слепые видят, что если и есть какое-либо серьезное недовольство у основных масс крестьянства, то оно касается не колхозной политики Советской власти, а того, что Советская власть не может угнаться за ростом колхозного движения' [75, с. 439]. Эти слова были написаны в 1929 году в разгар коллективизации. А к 1935 году сельское хозяйство страны было так подорвано, что уровень 1928 года был достигнут только в 50-х годах в результате целого ряда экстраординарных мер. Однако любые, самые болезненные просчеты на этом пути уже не подвергались критике, политика не могла быть пересмотрена, ибо зиждилась на сакрализованной основе объективных преимуществ социализма. Даже явные политические просчеты толковались к вящей славе социализма, как в печально знаменитой статье Сталина 'Головокружение от успехов'. В дальнейшем нарастающая сакрализация придавала органический статус складывающимся формам и механизмам деятельности и привела к прямому обожествлению личности Сталина. Отблески 'святости' распространялись 'сверху' на все ступени бюрократической иерархии, вследствие чего рациональная бюрократическая деятельность обретала сакральный статус. Думается, что такой 'диагноз' можно распространить на большинство моностилистических культур, где всегда идея органичности деятельности, хотя и по-разному обосновываемая - через преимущества социализма, через избранность расы, через богопомазанность или просто божественность монарха, фюрера, вождя - сочеталась или сочетается с рациональной обесчеловечивающей бюрократией.
6.13. Категории полистилистической культуры
Выше говорилось, что сегодняшние изменения в социокультурной жизни России - это движение от моностилистической культуры к полистилистической. Прежде чем перейти к анализу динамики текущих процессов, попытаемся, опираясь на модель Лотмана и Успенского, охарактеризовать полистилистический тип культуры. Напомню: исследователи дают оппозиционные категории стилей - чистого и синтетического. Для чистого стиля характерна иерархия выразительных элементов, для синкретического, наоборот, 'снятие' иерархии, то есть деиерархизация; последняя является оппозиционной по отношению к категории иерархии. Деиерархизация. Эта категория важна для нашего изложения в нескольких аспектах. Деиерархизация - это, во-первых, отсутствие иерархии экспрессивных средств культуры, во-вторых, отсутствие сакрального доктринального ядра, которое очерчивает некую священную, 'неприкасаемую', не подлежащую анализу и критике область жизни, определяющую степень сакральности других областей и служащую критерием интерпретации и оценки любых социокультурных фактов и явлений, в-третьих, отсутствие особо отличаемой группы бюрократов, экспертов или же творцов культуры, стоящих на вершине культурной иерархии, причем культурная иерархия может даже вообще исчезнуть как таковая. Подобная ситуация, выражающаяся в деиерархизации образа культуры, складывается сейчас в России. Правда, министерство культуры существует, но не имеет возможности не то что диктовать свои правила, но и вообще сколько-нибудь заметно воздействовать на культурные процессы. Сформировались (и продолжают формироваться) новые культурные инстанции (разного рода фонды, союзы, объединения, творческие коммерческие организации), на основе которых возникли новые констелляции культурных действий, совершенно не зависимые от культурной бюрократии. Разумеется, в каждой из этих организаций создаются свои иерархии разного порядка, как формально административного, так и неформально творческого. Но важно не это, а то, что универсальная культурная иерархия практически отсутствует. Такая же ситуация складывается в идеологии, политике, экономике, во всех других сферах жизни. Деканонизация. Данная категория полистилистической культуры выражается в отсутствии либо ослаблении жанровых и стилевых норм. Неупорядоченность. В полистилистической культуре пространственно-временной порядок реализации культурных явлений нарушается: представления начинаются в 'неурочное' время (причем временной сдвиг понимается как один из выразительных элементов представления), сцена и зрительный зал в театре меняются местами, театральные, концертные и прочие группы дают концерты на улицах, а сами улицы (например, Арбат в Москве) воспринимаются как художественный феномен, театр под открытым небом, и их посещают именно для того, чтобы получить эстетические впечатления; в обыденной жизни исчезает (в прошедшие времена четко фиксируемое) различие между жилым помещением и офисом. Детотализация. Данная категория полистилистической культуры означает исключение какого-либо видимого, воспринимаемого единства в многообразии культурных феноменов. Включение. Эта категория так же характерна для полистилистической культуры, как 'исключение' для моностилистической, и означает максимум 'культурной терпимости'. Любые содержания актуально либо потенциально включаются в культуру, совершенно различные по происхождению системы знаков и символов начинают взаимодействовать, а некоторые символы постоянно 'путешествуют' из одной системы в другую. Это ясно видно из работ художников 'соц-арта', использующих традиционную символику в новых, неканонических контекстах. В нынешнем поп-арте, рок-арте и других современных направлениях, так же как и в формирующихся стилях и направлениях в идеологии и политике, используются символические содержания, почерпнутые из самых разных, казалось бы, даже не совместимых друг с другом традиций. Немецкий искусствовед Рената Лахман называла такого рода взаимодействия знаковых систем семантическим промискуитетом [139, S. 5
