Гудбай, Америка?

 

 

 

Из Второй мировой войны США вышли сверхдержавой, гегемоном мировой капиталистической системы. Только война смогла решить для Америки ряд важнейших проблем — и тех, с которыми не справился разрекламированный Новый курс Ф. Рузвельта и его «ньюдилеров», и тех, которые этот курс создал. В частности, именно война решила проблему безработицы в США: 17 % безработных в конце 1930-х годов и 4, 2 % в 1942 г.; ВНП за это время вырос с 124 млрд. долл, до 158 млрд. К концу 1930-х годов американский правящий класс стоял перед выбором: либо серьезные социальные реформы в пользу средних и части нижних слоев общества, либо мировая война. Класс выбрал войну, ее результатом стали сверхдержавный статус США и их гегемония в капсистеме.

1950–1960-е годы были расцветом, «золотым веком» Америки. Как заметил Л. Галамбос, автор книги «Америка среднего возраста» (Galambos L. America at Middle Age), именно в эти десятилетия страна достигла цветущей зрелости — со всеми ее достижениями, но и со всеми проблемами, которые начинают давать о себе знать именно в этом возрасте. Проблемы нарастали постепенно, сначала почти незаметно — из-за внешнего блеска эпохи, из-за послевоенной эйфории, из-за стабильного экономического роста (в среднем 3, 6 % в год в 1950-1960-е годы), роста благосостояния (ВНП на душу населения вырос с 2342 долл, в 1950 г. до 3555 долл, в 1970 г. ).

Война окончательно сформировала американскую систему, которую Л. Галамбос в противовес демократии называет триократией: бизнес (т. е. частный корпоративный капитал), администрация (штатовская и федеральная) и профсоюзы. Будучи далекой от демократии, эта система обеспечила небывалую стабильность обществу, еще не забывшему Великую депрессию. Важнейшую стабилизирующую роль играли профсоюзы. Да, они были коррумпированными, связаны с капиталом, властью и криминалом (мобстерами), но на тот момент они отражали силу американского рабочего класса. Последний рос в ходе индустриализации и окончательно сформировался в 1930-1940-е, чтобы в 1950-1960-е годы пожать плоды этого становления. Однако судьба ничего не дает навечно. Именно с конца 1960-х позиции рабочего класса — а вместе с ним профсоюзов — начали постепенно слабеть; 1970-е стали кризисом триократии, ее демонтаж стал вопросом времени. Неслучайно наступление администрации Рейгана на профсоюзы совпало и с окончательным демонтажом триократии, и с ухудшением положения работяг.

Катализатором всех этих процессов была в значительной степени война во Вьетнаме. Уже в 1968 г. главным образом из-за нее дефицит бюджета достиг 25 млрд. долл. (ср. с дефицитом всего в 3, 1 млрд. долл, в 1950 г. и профицитом в 3 млрд, долл, в 1960 г. ). В 1970-е годы дефицит вырос еще больше: в 1970–1974 гг. он составил 58, 7 млрд. долл. — чуть больше, чем за все 1960-е годы (57 млрд. долл. ). Неслучайно один обозреватель заметил, что вьетнамская война в известном смысле стала самым тяжелым внешнеполитическим эпизодом в истории США XX в., более тяжелым, чем Первая и Вторая мировые войны вместе взятые.

Ко всему этому добавлялись политические проблемы: Уотергейт, завершившийся импичментом Никсона и ставший финальной точкой в ползучем перевороте, стартовавшим убийством президента Кеннеди (результатом переворота стало превращение США из преимущественно государства в преимущественно кластер ТНК), разгул коррупции и многое другое. Недаром американские историки считают 1970-е годы худшим десятилетием в истории США; на втором месте 1870-е, на третьем — 1920-е.

В известном смысле Никсон оказался последним президентом США как преимущественно государства. Президенту не помогла его ставшая почти легендарной изворотливость. Недаром его звали Tricky Dick. Tricky означает «хитрый», «ловкий»; с Диком (Dick) еще интересней. Это уменьшительное от имени Ричард на американском сленге означает одновременно «полицейский», «коп», но еще чаще — «мужской половой орган». Так что Tricky Dick — это (в цензурном переводе) «хитрый/ловкий хрен».

Однако «ловкохреновые» качества не помогли. Как оказалось, Никсон бежал против времени: смотрел на мир сквозь государственную призму и говорил о том, что миром должны управлять договаривающиеся пять государств-великих держав именно тогда, когда корпоратократия, протоглобократия брала верх над государственно-монополистическим сегментом верхушки мирового (североатлантического) капиталистического и приступала к созданию мира с одним-единственным гегемоном — государством надгосударственного типа, Глобамерикой.

Пока корпоратократия боролась с государством и связанным с ним монополистическим капиталом, с их союзом в виде ГМК, она могла рассматривать СССР даже в качестве тактического союзника, тем более что СССР был одновременно государством и надгосударственной (мировой) системой «в одном флаконе». Однако, как только корпоратократия одержала победу на верхних этажах капиталистической пирамиды, принудив гээмковскую буржуазию и правительства к компромиссу на своих условиях, именно указанные качества СССР сделали его лишним на будущем глобальном празднике жизни корпоратократии и воспрянувшего в результате ее победы финансового капитала.

В 1910-1970-х годах, в отличие от XIX в., последний отступал под напором промышленного, производственного капитала, что наложило отпечаток на формирование североатлантического капиталистического класса в целом. В 1930-1940-е годы в США (и на Западе в целом) сложилась система, характеризующаяся двумя чертами: во-первых, доминированием производительного (промышленного) капитала над финансовым (кейнсианское подчинение денежных интересов производительному капиталу); во-вторых, фордистский компромисс — на базе этого подчинения — между трудом и капиталом при активном государственном вмешательстве. Эта система просуществовала до начала 1970-х годов. Однако постепенно финансовый капитал, особенно его британские круги, начали менять ситуацию. Этому поспособствовал и отказ США от золотого стандарта, и начало перевода как по экономическим, так и по классовым причинам производства в Третий мир. Этот перевод, как заметил автор работы о формировании североатлантического правящего класса Кис ван дер Пийл, разорвал территориальное единство массового производства и массового потребления. Автоматически это усиливало позиции финансового капитала, а также подрывало идущие от «Нового курса» компромисс между трудом и капиталом и роль государства.

Внешнеполитически финансово-экономические изменения самого начала 1970-х годов и стремление западных верхушек «вытащить» Америку привели — назовем вещи своими именами — к укреплению империалистического единства. Прежде всего это проявилось в сверхбыстрой (февраль — декабрь 1974 г. ) смене конкретных руководителей капстран. Вслед за заменой Никсона на Форда Вильсон в Великобритании сменил Хита, Жискар д'Эстен во Франции — Помпиду, Шмидт в Германии — Брандта. Уже в середине декабря 1974 г. Форд и Жискар д'Эстен встретились на Мартинике и обсудили план совместных действий на международной арене. В ноябре 1975 г. прошла знаменитая, поворотная для коллективного Запада встреча в Рамбуйе (Франция), где новые лидеры сформулировали новую повестку дня: финансиализация капитала и скоординированное наступление на Второй и Третий миры. «Вишенками на торте» стали, во-первых, уход на второй план в семье Рокфеллеров Нельсона Рокфеллера и выход на первый план ориентированного на финансы Дэвида Рокфеллера; во-вторых, замена в качестве главы Федрезерва промышленника Миллера на банкира Волкера из Чейз Манхэттен-банка. Ну а вскоре ставленник Трехсторонней комиссии стал президентом США.

В 1976 г., в год двухсотлетия США (к этому времени доля США в мировом валовом продукте снизилась до 25 %, в 1944 г. было 50 %) в Белый дом вселился странный и, как оказалось, не очень компетентный тип, рекомендованный, как это ни странно, Авереллом Гарриманом, бывший губернатор штата Джорджия Джимми Картер. Он был ставленником Трехсторонней комиссии, а смотрящим за ним от комиссии поставили известного русофоба Зб. Бжезинского. Тот пытался играть при Картере ту же роль, что при Никсоне играл смотрящий за ним от Рокфеллеров Киссинджер, но слабоват оказался.

Само создание в 1973 г. Трехсторонней комиссии, треть членов которой представляла США, треть — Западную Европу, а треть — Японию, было реакцией мировой верхушки на слабость Америки, которой понадобились подпорки на уровне мировой капсистемы, с одной стороны, и ослабление напряженности (передышка) в отношениях с мировой социалистической системой, с СССР — с другой. Это была именно передышка, т. е. тактический ход. Еще до прихода Рейгана в Белый дом Трилатералы де-факто провозгласили своей задачей обеспечить Америке перехват исторической инициативы у Советского Союза и начать классовое наступление как внутри капсистемы, так и вне ее. Как только корпоратократия встала на ноги, она (при Рейгане) развернула фронтальное наступление на СССР.

В 1980-1990-е годы в условиях финансиализации капитализма банкиры возьмут верх не только над промышленным ГМК, но и над корпоратократией. Разумеется, это упрощенная схема, однако она верно отражает тенденции. В любом случае после того, как в 1980-е годы корпоратократия во внутрикапиталистической борьбе оказалась «на коне», СССР, тем более сильный, ей уже не был нужен так, как в 1960-1970-е годы, и она начала наступление. Результатом этого наступления могло стать либо ослабление СССР, либо его разрушение, но это уже зависело от внутрисоветской ситуации — властной, экономической, идейно-психологической. Советское руководство американскую метаморфозу проморгало, за что, в конечном счете, и поплатилось.

Наступление на СССР во внешнем мире сопровождалось внутри США наступлением на американский рабочий класс, в котором уже в течение двух десятилетий шли интересные процессы. Знакомство с социальными изменениями последних 50–60 лет в США мы начнем с нижней половины американского социума, используя отличный статистический материал, собранный Ч. Марри в его книге «Идя врозь. Состояние белой Америки в 1960-2000-е годы».

 

 

До начала 1960-х годов в США четко различали бедноту и собственно рабочий класс. В частности, эту позицию недвусмысленно зафиксировал М. Харрингтон в знаменитой книге «Другая Америка» (1962 г. ). Более того, бедных в то время, в отличие от рабочих, нередко вообще не рассматривали как класс. Беднотой считались те работяги, «пролы», как сказал бы Дж. Оруэлл, которые зарабатывали столь мало, что не могли содержать семью. На американском Юге таких неимущих, причем, независимо от того, работали они или нет, называли white trash — «белый мусор». В 1960-е, пишет Марри, в Америке стало оформляться нечто новое — белый «низший класс», который составлял не малую, а большую часть того населения, которое раньше считалось рабочим классом, но постепенно обретало черты бедноты. Эту группу стали все чаще называть «низшим классом» (lower class), хотя термин «низший класс» («низшие классы») использовался и раньше.

В белом «низшем классе» 1960-1970-х годов социологи выделяли две составные части. Одна — белая беднота; другая — главным образом молодые представители «среднего класса» и в меньшей степени даже «верхнего среднего класса» (upper middle class). Здесь необходимо пояснение. Словосочетание «средний класс» — в большей степени метафора, чем строгий научный термин. Классовая принадлежность определяется источником дохода. У буржуа это прибыль, у землевладельца — рента, у рабочего — зарплата, у лица «свободной профессии» (от адвоката до ученого и художника) — такая очень специфическая форма как гонорар. Однако все эти различные социальные категории смешиваются в качестве представителей «среднего класса». Получается, что последний определяется не качественно, а количественно — по уровню дохода, который может быть одинаковым и у высокооплачиваемого рабочего, и у профессора, особенно не имеющего tenure. Кроме того, словосочетание «средний класс» использовалось на Западе в идеологических целях затушевывания классовой реальности, противостояния двух классов-антагонистов. Поэтому правильно пользоваться термином средний слой, а словосочетание «средний класс» я буду употреблять в кавычках.

«Выкидышей» из «среднего класса», которые приняли контркультуру как образ мысли и жизни, дернули в хиппи, в социальный низ, было много. Внизу большая часть их и осталась даже тогда, когда к концу 1970-х движение контркультуры сошло на нет, и Система успешно трансформировала его в моду. В «низшем классе» есть и небелая составляющая — негры, а теперь еще и латино. Здесь необходимо сделать еще одно отступление. Я сознательно, по крайней мере, по трем причинам не пользуюсь политкорректным в Америке и на Западе термином «афроамериканец» (African-American).

Во-первых, по этой логике белых американцев следует называть «евроамериканцами» (European-American), а индейцев, которые, как известно, пришли из Сибири, т. е. из Азии — «азиатоамериканцами» (Asian-American) — и так до маразма. Кроме того, выходит, негров дискриминируют и «афроамериканскостью», указывая на их неполноценную «американскость».

Во-вторых, термин «афроамериканец» представляет собой нечто вроде компенсации, извинения (на мой взгляд, довольно неискреннего) за века эксплуатации черных рабов, негров. С этой целью убирается само слово. Но дело в том, что негров эксплуатировали белые американцы, а не европейцы и уж тем более не русские. Почему же и за что мы в России должны вместе с белыми американцами извиняться перед неграми? Почему мы вообще должны следовать чужим схемам? Эдак мы дойдем и до отказа от новогодней елки, и от слов «мама» и «папа», заменив их на «родитель № 1» и «родитель № 2». Французы называют подобные ситуации — «c'est un peu trop» («это немного чересчур»), но это уже не «un peu», а запредельно «trop».

В-третьих, любую попытку навязать политкорректный новояз нужно жестко пресекать как тоталитарное поползновение. Политкорректный новояз есть не что иное, как контроль над мыслями, а следовательно — управление сознанием и подсознанием. Это похуже античного и североамериканского рабовладения. Политкорректность и ее новояз призваны изъять из информационно-смыслового пространства образы, понятия и термины, опасные для верхушки Системы (в данном случае — американской, западной), чтобы у населения даже не было языка для определения целого ряда явлений реальности, таких, например, как «эксплуатация», «гнет», «отчуждение»; чтобы жертвы даже не смогли сформулировать свои интересы, свою повестку дня. И неважно, какое меньшинство диктует свою форму, свой сегмент политкорректности, важен принцип: меньшинство диктует свою волю большинству. Принцип вполне классовый, именно поэтому в последние полвека, когда духовные факторы производства становятся решающими, буржуазия активно навязывает политкорректность и субкультуры меньшинств, призванные уничтожить классовые и национально-государственные формы идентичности.

В сухом остатке: только негры, никаких афроамериканцев. Кстати, сами негры называют себя «ниггерами», а иногда еще более обидным словцом — «пеканинни», за которое в принципе можно схлопотать, но неграм — можно. А вот Агате Кристи, получается, нельзя, и роман «Теп Little Niggers» («Десять негритят») уже посмертно переименован в «И никого не стало». Не дадим в обиду Агату Кристи!

Но вернемся к «новому низшему классу» американского общества и американских социологов. Речь идет прежде всего о тех группах черного и «бронзового» населения, которые к началу 1980-х годов были настолько социально дезорганизованы и дезадаптированы, предпочитая жить не работая, что к ним напрочь приклеился термин уже не lower class, a underclass, т. е. класс ниже низшего. При том, что граница между «низшим классом» и «андерклассом» нередко пунктирна, к последнему в основном относится неработающая — полукриминальная и криминальная — публика.

В плане морали «новый низший класс», который начал формироваться именно в счастливые 1960-е, отделяет себя, как отмечает ряд социологов США, от традиционных американских ценностей (как мы увидим позднее, то же происходит со значительной частью «нового высшего» (upper) и «вышесреднего» (upper middle class) классов. Речь идет о таких ценностях, как трудолюбие, честность, вера и, конечно же, крепкая семья (отсюда — ценность брака и неработающая женщина в качестве жены, хозяйки и матери как идеал). В начале 1960-х годов приоритет этих ценностей, особенно семьи, был ярко выражен. Так, в 1962 г. журнал «Saturday Evening Post» опубликовал данные опросов Гэллапа по отношению женщин к браку и карьере. 1813 женщинам в возрасте от 21 года до 60 лет задавали вопрос: «Кто счастливее — девушка, ставшая женой, ведущая хозяйство и воспитывающая детей, или девушка, делающая карьеру? ». 96 % опрошенных высказались в пользу жены как матери и хозяйки — это при том, что в 1960 г. около 40 % белых женщин уже вынуждены были работать. Идеальным возрастом для вступления в брак подавляющее большинство женщин назвали 21 год и только 18 % — 25 лет. Сам же брак считался естественным состоянием людей.

С 1970-х годов ситуация начала меняться, число американцев, состоящих в браке, стало снижаться, а количество женщин, выбирающих карьеру в ущерб семье, — увеличиваться. Качественный скачок социологи фиксируют между 1977 и 1981 гг.: в эти годы число неженатых/незамужних достигло почти трети белого населения в возрасте от 21 года до 60 лет. Число работающих белых женщин к 1990 г. выросло до 74 %, в 2008 г. эта цифра снизилась до 70 % и с тех пор держится примерно на этом уровне. Отчасти все это объясняется ухудшением экономической ситуации, заставившей женщин идти работать, отчасти — разгулом феминизма, отчасти феноменом и модой юппи.

Растет и число разводов, равно как и детей, рожденных вне брака, особенно в небелом сегменте нижнего слоя — менее образованном, многие представители которого предпочитают жить на пособие даже тогда, когда можно получить работу. Еще одно явление Ч. Марри и другие социологи называют unbelievable rise in physical disability. Речь здесь идет не о физической неспособности (например, по инвалидности) к труду, а об ином — о неприспособленности/неспособности к трудовой деятельности по социальным и психологическим причинам. Жизнь на пособие, с одной стороны, и возможность подработки на криминальной или полукриминальной «ниве» породили целый слой лиц, семьи которых не работают уже в течение 2–3 поколений, т. е. нетрудовые или даже антитрудовые установки закреплены филетически (речь идет о формировании устойчивого поведенческого типа на уровне социальных инстинктов, на стыке социального и биологического в результате систематического социального, политического и психологического воздействия на группу или даже на всю популяцию в течение нескольких десятилетий). Подрыв таких ценностей как труд, трудолюбие теснейшим образом связан с верой и честностью.

Когда рушится мораль, жизнь в нижней части общества становится борьбой за выживание без правил. В свое время это блестяще показал практически неизвестный у нас американский социолог Э. Бэнфилд. В середине 1950-х годов он написал книгу «Моральная основа отсталого общества» («Moral Basis of Backward Society»). Бэнфилд исследовал общества, переставшие быть крестьянскими, но оставшиеся аграрными, т. е. крестьяне, разорившись, лишившись земли и собственной общинной организации, превратились в арендаторов и батраков. Это — сельский аналог городского «низшего класса» Америки и других стран. Посткрестьянские страны расположены на обочине капиталистического мира, т. е. на его периферии и полупериферии. Бэнфилд исследовал Сицилию и ряд районов Ирландии и Мексики. Результаты своего исследования он оформил как описание Монтеграно — вымышленного городка в сельской местности.

Доминанту поведения и морали жителей городка Бэнфилд назвал «аморальным фамильизмом», т. е. установкой на максимальное увеличение краткосрочных материальных преимуществ семьи по отношению к другим семьям, в основе этой установки уверенность в том, что все остальные руководствуются аналогичной «моралью». Иными словами, речь идет о такой ситуации, когда люди в борьбе за выживание превращаются в некое подобие социальных крыс, крысолюдей, по сути выталкивающих друг друга из жизни.

 

 

В последние 10–15 лет, особенно после кризиса 2008 г. на Западе начала формироваться новая группа — на грани «низшего класса» и «андеркласса» — прекариат (от «precarious» — хрупкий, случайный, рискованный, не имеющий под собой твердого основания, зыбкий). Речь идет о большой группе лиц, получающих временную работу, иногда на несколько часов в день, причем далеко не каждый день. Иногда наем имеет целью подправить показатели занятости — в некоторых странах человек, отработавший хотя бы один день в месяц, уже не считается безработным. Прекариев, строго говоря, нельзя считать ни работающими, ни безработными, это политэкономический мутант эпохи позднего, умирающего капитализма. Это люди случайного заработка, возведенного, однако, в систему; в известном смысле, случайные люди — само их существование для Системы необязательно, и их бытие действительно обладает неизъяснимой легкостью, а точнее, хрупкостью. Прекарии существуют вне социального времени данной Системы.

О прекариате имеет смысл поговорить подробнее. Во-первых, это принципиально новая социальная группа, прото/квазикласс. Во-вторых, численно он будет расти. В-третьих, сам факт его существования — показатель умирания капсистемы, «знак на стене»; этот слой — один из источников «кощеевой смерти» капитализма.

Как отмечает автор отличного исследования о прекариате Г. Стэндинг («Прекариат — новый опасный класс», М.: АдМаргинем, 2014), эту группу нельзя охарактеризовать ни как «ущемленный» (или «выжатый» — squeezed) средний класс, ни как беднейшую часть рабочего класса (lower working class), ни как нижний (lower) класс, ни как низший (underclass) класс.

Прекариат есть растущая социальная группа с неполной, непостоянной и нестабильной занятостью как базовой характеристикой его трудовой деятельности. Прекарии — это постоянно непостоянно занятые работники, ниже них только постоянно безработные и нищие. Прекарии не привязаны ни к рабочему месту, ни к профессии. В отличие от салариата (salary — зарплата) они, как верно отмечает Стэндинг, лишены и реальных связей с государством и (или) капиталом, и гарантий, связанных с комплексом отношений труда и капитала (профсоюзы), и профессиональной самоидентификации, и, конечно же, общественной поддержки в случае нужды. Поэтому денежное вознаграждение (зарплата) в принципе не может устранить проблему их экономической уязвимости — последняя имманентна их бытию.

Исследователи называют целый ряд причин возникновения прекариата, которое по сути предсказал М. Фуко, а первые шаги процесса его становления зафиксировали П. Бурдье, М. Хардт, Т. Негри и др. Называется целый ряд причин, породивших этот нестабильный и незащищенный слой, разъедающий постзападное общество подобно раковой опухоли. В этом ряду находятся: деиндустриализация ядра капсистемы как составная часть неолиберальной контрреволюции и глобализации и связанная с ней конкуренция с рабочим классом ядра капсистемы со стороны дешевой рабочей силы Китая, Индии, Индонезии, Бразилии; стремительный рост социально-экономического неравенства; десоциализация государства, ослабление его и профсоюзов; криминализация экономики и общества; иммиграционная политика властей США и Западной Европы, ведущая к постоянному росту мигрантов из глобального Юга; дальнейшая автоматизация и роботизация промышленного производства; нарастание кризиса мировой экономики и мировой капсистемы в целом.

Как видно, в основе всего этого комплекса причин лежит развернувшийся в 1980-е годы — именно тогда качественно изменилось отношение государства и капитала к нижнему сегменту рабочей силы — процесс социальной войны богатых против бедных, точнее, верхов против среднего слоя и рабочего классов. Двумя сторонами этого процесса являются неолиберальная контрреволюция, призванная повернуть вспять тенденции социально-экономического развития 1945–1975 гг., и глобализация.

Одним из главных экономических постулатов неолибералов от экономики и глобалистов и в то же время их оружием в борьбе с классами, слоями и группами нижней половины общества является так называемая «гибкость рынка труда». В реальности эта «гибкость» означает тенденцию к избавлению от постоянных работников (этот процесс добрался даже до консервативной Японии, где имеет место постепенная отмена пожизненного найма — стержня административно-экономической жизни Японии) и не просто к снижению уровня дохода трудящихся, а к его дестабилизации, включающей, помимо прочего, демонтаж многих профессий. Для прекария профессиональная карьера невозможна по определению: он остается «по ту сторону» мира профессий, который, впрочем, сжимается.

Еще одним экономическим оружием перераспределения дохода в пользу верхов и выталкивания в прекариат все большей части низов среднего слоя и рабочего класса является система государственных субсидий. Официально они призваны помогать социально слабым — проигравшим в ходе и в результате глобализации. На самом деле субсидии — это поддержка социальных победителей; как подчеркивает Стэндинг, главная часть субсидий достается капиталу и «профитанам» — высокооплачиваемым высококвалифицированным кадрам, как правило, выходцам из высшего класса или верхнесреднего слоя. Особенно помощь сильным и богатым увеличилась во время и после кризиса 2008 г. — тогда же именно это наблюдали и в РФ, когда правительство спасало прежде всего банкиров и промышленников; ситуация повторилась после введения санкций. Иными словами, в этом плане РФ — в глобальном тренде: законы классового общества не обманешь, будь то ядро, полупериферия или периферия капсистемы.

Конкретный механизм «спасения» сильных и богатых, порождающий прекариат, имеет самые разные формы. Так, согласно опубликованной в октябре 2009 г. в «Wall Street Journal» статье П. Дворака и С. Тхурма, в 2009 г. по сравнению с 1994 г. американские фирмы в среднем придержали в два раза большую часть фонда зарплаты, предназначавшуюся на выплаты (пособия, премии, страховка и т. п. ). Еще один механизм, активно работающий на формирование прекариата, — повышение пенсионного возраста, в необходимости чего, словно сговорившись, буржуины всего мира пытаются убедить население своих стран. Один из лидеров в этом — Великобритания; здесь государственная пенсия составляет 15 % от зарплаты, и этот процент имеет тенденцию к уменьшению, а пенсионный возраст британское правительство планирует увеличить с 65 до 68 лет. На мой взгляд, мы имеем явную тенденцию к отмене в перспективе пенсий вообще — несоциальное государство (а практически все государства развитого и полуразвитого мира, включая бывшие соцстраны, десоциализируются) не обязано платить пенсии (разумеется, если низы не принудят его к уплате). В Финляндии, которая после разрушения СССР утратила свой особый статус и особые доходы и была вынуждена согласиться на статус одной из экспериментальных площадок Постзапада (наряду с Нидерландами и Швецией) и в которой десоциализация государства идет полным ходом, уже проводится эксперимент: каждому гражданину государство гарантирует безусловный обязательный доход 560 евро — и ни в чем себе не отказывай.

За счет каких групп формируется прекариат? Прежде всего это утратившие постоянную работу малоквалифицированные представители нижних частей среднего слоя и рабочего класса. И их будет все больше по мере развития автоматизации промышленного производства, которая ударит по «синим воротничкам». По прогнозам Института McKinsey, к 2030 г. от 400 млн. до 800 млн. человек, главным образом в ядре капсистемы, потеряют работу. Это приведет к резкому падению доходов — у «синих воротничков» на 26–56 %. Если главной жертвой автоматизации станут прежде всего «синие воротнички», то основной удар роботизации придется несколько выше — по «интеллектуальной» части среднего слоя: по инженерам, бухгалтерам, операторам станков и механизмов. Результатом станет: а) резкое ухудшение положения, обеднение определенных сегментов среднего слоя и рабочего класса, часть представителей которых, безусловно, пополнит ряды прекариата; б) обеднение уже бедных до нищеты; в) появление уже не просто слоя, а, как подчеркивается в докладе МВФ, касты безработных. Как заметил израильский историк Ю. Ной-Харари, следствием этих процессов станет формирование двух каст — «сверхлюдей» и «бесполезных». Касты будут отличаться — мне уже приходилось писать об этом — не только социально, но и биологически: рост, вес, цвет кожи, строение тела, продолжительность жизни — как кастовые различия в Индии. Это, конечно же, не самая близкая перспектива; близкая — это то, о чем было сказано выше и, конечно же, колоссальный рост социального неравенства. Его как следствие автоматизации/роботизации прогнозирует МВФ, а ректор Сколковского института науки и технологии о росте социального неравенства в ближайшее десятилетие говорит так: «Это неизбежно как восход солнца». Для слабых мира сего, для прекариев это скорее заход солнца.

Среди прекариев особенно много молодежи и женщин. Феминизация труда (и вообще феминизация/демаскулинизация жизни) в позднекапиталистическом обществе — очень важный аспект прекаризации. Пропаганда на Постзападе подает занятость женщин как их раскрепощение, самореализацию, обретение идентичности. На самом деле установка на занятость женщин, как и квазиидеология феминизма, решает ряд важных политических и экономических задач для верхушки ядра капсистемы. Экономически это увеличивает рынок занятости, увеличивает конкуренцию в среде рабочей силы, а следовательно, позволяет снижать зарплату, добиваться сверхэксплуатации — и сверхприбыли.

Значительную часть прекариев составляет молодежь. Типичные прекарии — это «вечный стажер» и «вечный студент». Стажера берут на испытательный срок, после чего отказывают в приеме, и их место занимают новые стажеры — и это в режиме non-stop. Вечный студент — тип, особенно распространенный в университетах США (я там таких студентов повидал немало). По сути это временно безработный и прекарий одновременно. Если учесть, что на Постзападе (как и в РФ) образование стало товаром, услугой, т. е. произошла его коммодификация, сопровождающаяся снижением его уровня и вытеснением реального образования собиранием «компетенций» на стандартизированных курсах и компьютерным обучением, то ясно: все большая часть молодежи будет пополнять ряды прекариев, где ее, кстати, ждет острая конкуренция, с одной стороны, с пожилыми, с другой — с мигрантами. Та часть мигрантов, которая готова работать, пополняет прекариат. Неудивительно, что значительная, если не большая часть прекариев находит себя в теневой («неформальной») или даже криминальной экономике. Особенно это касается сезонных рабочих.

Необходимо отметить, что сезонные рабочие черта не только ядра капсистемы (и его анклавов на Юге), но также полупериферии и даже периферии. Например, в богатеньких странах Персидского залива — несколько миллионов индийцев (из 5 млн. индийцев, сезонно работающих за рубежом, — 90 % трудятся в зоне Персидского залива), пакистанцы, бангладешцы.

Стэндинг особо отличает негативные социальные и социально-психологические последствия бытия людей в качестве прекариев, которые вырабатывает в нем «бихевиористская экономика» позднего/умирающего капитализма. Прежде всего пре-карий формируется как тревожно-подавленный психотип, живущий страхами, нередко просто неспособный к рациональному восприятию жизни. Отсюда — тяга к оккультным и магическим формам.

Особенно разрушительна ситуация прекариата для женской психики и для семьи как института. Помимо прочего, прекарии — одна из главных мишеней такой формы преступления против человечности как ювенальная юстиция.

Помимо мира оккультных и магических форм социальным пространством прекария становятся социальные сети. Они — главная зона его общественной жизни. Термин «зона» я употребил не случайно: как любой «сетевик», прекарий находится под глобальным сетевым наблюдением, которое, помимо прочего, уничтожает частную жизнь как таковую. Две другие функции сетей — подменить живое общение, в ходе которого может сформироваться классовое самосознание электронно-безответственным, и утопить человека в потоке информационного мусора, лишив его возможности и умения делать выбор.

Поскольку прекарии, особенно его молодая часть, отсечены от реальной культуры, а школьное образование подменяется дрессурой (в РФ такой дрессурой является ЕГЭ, который зачастую проводится в формах, унижающих человеческое достоинство и приучающих молодых людей к этому как к норме), они не способны осознать себя в качестве группы или, тем более, класса. Теоретически они не являются классом-для-себя, но они и на практике едва ли смогут им стать. В этом плане они очень похожи на «опасные классы» Запада, которые потрясли его своими бунтами (буржуазия превратила их в революции для окончательного приобретения капсистемой целостности, т. е. для превращения в полноценную Систему) в конце XVIII — первой половине XIX в., а во второй половине XIX в. превратились в рабочий класс — сначала в Англии, затем во Франции и Германии. В последние десятилетия развивается противоположный процесс: рабочий класс вырождается в новые «опасные классы». Последние на классовую борьбу неспособны, но в определенных условиях они более чем способны на яростный всесокрушающий бунт, который можно превратить в революцию, сметающую (вместе с самыми опасными классами) одну систему и самими устанавливающую новую.

В конце XVIII в., точнее в 1787 г., И. Бентам предложил загнать «опасные классы» в оргформу общества-паноптикона. Через два года «опасные классы» во Франции показали, что процесс может пойти совсем по другому — гильотинному — варианту. Создается впечатление, что нынешняя мировая верхушка, по крайней мере, часть ее готова пойти по пути создания новой версии паноптикона на основе NBICS-технологий, психологического и даже генетического контроля над человеком, вплоть до выведения нового типа Homo-«служебного человека». Полным ходом идут исследования, фиксирующие, например, что люди с одной из версий гена HTR 2А более склонны к подчинению, а мужчины с низким уровнем тестостерона легче мирятся с контролем над ними. Если добавить к этому новые электронные технологии социального контроля, то действительно вырисовывается новый паноптикон с прекариями в качестве одного из главных персонажей.

 

 

По сути различные социальные группы вступают в свои отношения с временем. Это, в частности, проявляется и в различных формах заботы (или в отсутствии заботы) о детях. В исследовании «Град Небесный» («Heavenly City»), посвященном стандартному городу американской глубинки, все тот же Бэнфилд описал принципиальное различие тех или иных общественных групп в отношении к детям, а следовательно, к индивидуальному и групповому времени как социальному фактору. Представители «низшего класса», писал Бэнфилд, вообще не заботятся о детях; кроме того, их жизни настолько не зависят от них самих, что о них даже нельзя сказать, что с ними что-то происходит — на них все обрушивается («things happen not with them but to them»). Рабочие заботятся только о том, чтобы накормит детей (тут вспоминается сразу и рассказ американского писателя Ринга Ларднера «Кусочек мяса», и тезис Дж. Оруэлла о том, что если для интеллектуала социализм — это проблема теории, то для работяги это вопрос лишней бутылки молока для его ребенка). «Миддлы» идут дальше: они заботятся не только о том, чтобы ребенок был сыт, но и о его образовании. «But it is only aristocracy which thinks in terms of line», резюмирует социолог: «Но только аристократия думает в категориях линии, устремленной в будущее», т. е. речь идет о трансформации социальным верхом возможностей, которые обеспечиваются собственностью и властью, в надиндивидуальное время, о выходе за рамки настоящего.

Американские социологи подчеркивают: говоря о классах, мы неосознанно прибегаем к стереотипам, это особенно так, когда речь заходит о «низшем классе». Внешне и по отдельности его представители могут не только не восприниматься в качестве социальной опасности, но д

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: