Закат Европы в Лунку Истории 2 страница

С 93-м департаментом связан один из наиболее символичных случаев в жизни нынешней Франции. Здесь находится базилика с прахом Карла Мартелла, который в 732 г. в битве при Пуатье нанес поражение арабам и остановил их продвижение на север. Когда одним воскресным утром в 2016 г. священники служили мессу в базилике с победителем арабов при Пуатье, их, базилику и прах Карла Мартелла охраняли вооруженные до зубов солдаты французской армии. Воистину исторический реванш, Реконкиста наоборот.

Похожая картина в других городах Европы — Марселе, Брюсселе, Амстердаме, Роттердаме, Стокгольме, Мальме, в некоторых городах Северной Англии.

 

 

Центр и Север Европы — особенно грустная, если не сказать гнусная картина. О ситуации в Германии мы поговорим ниже, здесь ограничусь тем, что в 2015 г. во время кризиса немцы вспомнили Тео Сарацина и его знаменитую книгу «Самоликвидация Германии» («Deutschland schafft sich ab»). В 2010 г. Сарацин, бывший сенатор и член исполкома Бундесбанка, опубликовал книгу, вызвавшую скандал. Он убедительно показал, что мигранты не только не могут, но прежде всего не хотят интегрироваться в немецкую жизнь. Исламские организации попытались преследовать его по суду; удивительным образом некоторые еврейские организации (вот это альянс! Впрочем, евреи и еврейские организации довольно часто выступают в защиту мультикультурализма) начали обвинять Сарацина в антисемитизме — но тщетно. Собственная социал-демократическая партия трусливо дистанцировалась от Сарацина — при том, что 47 % немцев высказываются недвусмысленно: ислам чужд Германии; то же происходит в Австрии, где к 2050 г. большинство жителей до 15 лет будут мусульманами (кстати, даже за океаном, в США, согласно прогнозам, мусульмане численно превзойдут евреев). События показали правоту Сарацина.

Вопиющий случай готовности лечь под мигрантов, пиная даже свою культуру, демонстрируют шведские власти — новая, мигрантская версия «стокгольмского синдрома». Как отмечают аналитики, то, через что пришлось в 2015 г. пройти Швеции, неслыханно даже в ее толерастической истории. До кризиса в Швецию обычно прибывало по 10 тыс. мигрантов в год. После речи Меркель убежища в Швеции попросили 163 тыс. человек. Эти люди, в основном мужчины молодого и среднего возраста, въехали в страну — и растворились в ней. Шведские власти пытаются представить въезжающих в страну мигрантов как врачей, ученых, учителей, очень нужных стране. На самом деле это ложь. Въезжают необразованные люди, которые вообще не хотят работать.

Основная масса въехавших в 2015 г. закрепилась в районе Розенгард, находящемся в третьем по численности населения городе Швеции Мальме. Мигрантам, которые составляют здесь по официальным данным 30 % населения (на самом деле — в два раза больше), шведские власти создали все условия: здесь самый низкий уровень налогообложения, жилье мигрантам дают вне очереди, социальное обеспечение тоже на высоком уровне: интегрируйся в шведское общество — не хочу. Но именно — «не хочу». Никакого интереса к интеграции в шведский социум мигранты не выказывают, демонстрируя враждебно-презрительное отношение и к шведам, и к шведским властям, включая полицию.

Даже в течение первых 14 лет XXI в. ни у одного (! ) ребенка в школах Розенгарда шведский не был первым языком, да и особого желания учить язык «местных» у мигрантов нет. Если им что-то не нравится, они действуют делом, а не словом. Так, если их не устраивает либо место жительства, либо само жилье, то часто они просто поджигают его, уверенные, что им предоставят новое — и ведь предоставляют! В белых шведах, особенно женщинах, мигранты видят «белое мясо» — добычу для секса. Не случайно в 2014 г. Швеция вышла на второе место в мире (! ) после Лесото (! ) по числу изнасилований на душу населения — 6 620 (в 1975 г. было 421). При этом власти и пресса, тупо и трусливо верные Willkommenskultur (культура «Добро пожаловать»), стараются либо скрыть истории с изнасилованиями, либо представить их в качестве единичных случаев. Так, летом 2015 г. во время стокгольмского музыкального фестиваля дюжина девочек примерно 14 лет подверглись сексуальному насилию со стороны мигрантов, главным образом афганцев. Полиция сделала все, чтобы скрыть инцидент, — и это далеко не единичный случай.

В 2017 г. два 18-летних мигранта-афганца изнасиловали 40-летнюю шведку — активистку борьбы за права мигрантов. Пришедшей для просветительской беседы об их правах женщине афганцы подсыпали чего-то в чай и воспользовались ее полусознательным состоянием. Одному насильнику дали год и три месяца тюрьмы, другому удалось отделаться штрафом и трехмесячной отсрочкой вступления приговора в силу, поскольку «доброе» шведское правосудие квалифицировало его действия не как сексуальное насилие, а как… мастурбацию.

Поведение мигрантов в Мальме характеризует не только агрессивность, но и антисемитизм. Еще в 2010 г. Центр Симона Визенталя издал памятку, в которой призывал туристов-евреев к максимальной осторожности при посещении этого города. В 2008–2009 гг. во время столкновений в секторе Газы мусульмане Мальме напали на организованную евреями демонстрацию, скандируя: «Гитлер, Гитлер, Гитлер! ». Дж. Кирчик указывает на опасность формирования «красно-зеленого» союза — союза некоторых европейских левых партий и исламистских организаций. По его мнению, бывший социал-демократический мэр Мальме Ильмар Реепалу — пример такого рода. Плачевная ситуация не исчерпывается Мальме. Например, в Седертелье огромное количество иракцев — больше всего в мире за пределами Ирака. Стоит ли удивляться тем данным, которые привел шведский лингвист Микаэль Парвалль: арабский язык стал самым популярным языком Швеции, потеснив находившийся на втором месте финский язык. Официальные шведские власти старательно обходят этот вопрос. Интересно, проснутся ли они в том случае, если арабский потеснит уже и шведский? Или будут радостно приветствовать это событие?

Благодаря мигрантам Седертелье известен запредельным числом групповых изнасилований, жертвами которых часто становятся шведские девочки 12–14 лет, которых ни мужчины, ни полиция не могут защитить! И это потомки викингов Темновековья, воинов короля Густава II Адольфа (1594–1632), при котором Швецию и ее армию называли «молотом Европы». В сказочной повести С. Лагерлеф о путешествии Нильса с гусями есть эпизод, когда чужие (в сказке это крысы) захватывают Глиммингенский замок, и Нильс игрой на дудочке уводит крыс в море, где они тонут. Нынешняя Швеция — не замок и не Глиммингенский, скорее проходной двор с открытыми настежь воротами. И уж точно некому не то что вывести криминальную часть мигрантов, но даже защитить обитателей двора. По прогнозам американского исследовательского центра PEW, если иммиграционная политика не изменится, то к 2050 г. доля мусульман в Швеции составит 30 %; прогноз для Англии, Франции и Австрии — 20 %.

Показательно, что именно шведы весьма отличились в попытках оправдать мультикультурализм тем, что европейцы вообще и шведы в частности якобы всегда были «нацией иммигрантов» и в активном принижении, даже унижении собственной культуры по сравнению с культурами Азии и Африки, прежде всего мусульманской. Например, в 2004 г. министр Швеции по делам интеграции Мона Салин, выступая (в чадре! ) в курдской мечети, заявила, что шведы завидуют курдам с их такой богатой культурой, которой у шведов нет. А секретарь правительства по делам интеграции Лу Берг на вопрос журналиста, стоит ли сохранять шведскую культуру, ответила: «А что такое шведская культура? Думаю, этим я ответила на Ваш вопрос». Как тут не вспомнить Ф. Рейнфельдта, который, вступив в 2006 г. в должность премьер-министра, заявил: «Исконно шведское — это только варварство», а культура якобы всегда приходила извне. По-видимому, такие как Рейнфельдт, Салин и Берг считают, что в XXI в. именно необразованные криминальные мигранты несут шведам и Швеции культуру.

Когда слышишь такого рода сентенции, становится совершенно очевидной справедливость тезиса С. Хантингтона, сформулированного им в книге «Кто мы? »: «Мультикультурализм это по своей сути антиевропейская цивилизация. Это в своей основе антизападная идеология». И кует эту идеологию Постзапад, в авангарде которого — Швеция.

Шведы, похоже, не знают меры не только в доходящей до культурно-психологического мазохизма мигрантофилии, но и в других социокультурных девиациях, например, в феминизме, и порой это выходит им боком, вступая в острое противоречие с их (и общеевропейским) курсом на умиротворение мусульман. 3 октября 2014 г., в первый же свой день работы в качестве министра иностранных дел Швеции Маргот Вальстрём, отмороженная феминистка из социал-демократов, заявила, что отныне Швеция будет проводить феминистскую внешнюю политику и заклеймила Саудовскую Аравию за «угнетение женщин». В ответ она получила жесткую реакцию со стороны мусульман: Саудовская Аравия отозвала своего посла из Стокгольма, а саму Вальстрём лишили права выступить с речью на заседании Лиги арабских государств. Однако самым интересным был удар, нанесенный мусульманами шведам «на поле» этих последних. Организация исламского сотрудничества, представляющая почти 60 стран, заклеймила Швецию, используя мультикультуралистский doublespeak (оруэлловский «двусмысленный язык»), очень напоминающий, как заметил Дж. Кирчик, язык кафедр социологии западных университетов.

Представители Организации обвинили Вальстрём — и Швецию — в отсутствии уважения к многообразию культур, разнообразию социальных норм и богатству этических стандартов. Иными словами, мусульмане начали бить европейцев их же оружием, причем мишенью оказалась феминистка — и шведам пришлось заткнуться. Так же, как затыкается и отводит глаза прокламирующий равенство и демократию Постзапад, когда сталкивается с жесткой этно-расовой (по сути — расистской) иерархией устремляющихся в Европу мигрантов. Наверху иерархии — тунисцы и сирийцы, ниже — афганцы, еще ниже — выходцы из различных регионов Африки, включая сомалийцев и эритрейцев. Впрочем, все это люди, способные заплатить нелегальным перевозчикам 1500 долл, только за финальную часть путешествия в Европу.

 

 

Уже первое десятилетие XXI в. показало: мультикультурализм в Европе провалился. Более того, формально это признали сами высокопоставленные клерки, руководившие тогда европейскими странами. В 2010–2011 гг. из их уст неожиданно посыпались жесткие признания. В октябре 2010 г. в Потсдаме Меркель заявила, что политика построения мультикультуральности провалилась. В феврале 2011 г. британский премьер Кэмерон на конференции по безопасности в Мюнхене сказал то же самое. Через несколько дней все это повторил президент Франции Саркози, из-за своей проамериканской позиции получивший от сограждан прозвище «Сарко-американец». За ним как по команде последовали бывшие премьер-министры Австралии Хоуард и Испании — Хосе Мария Аснар. В информационное пространство несколькими деятелями было одновременно вброшено то, что еще несколько месяцев назад нельзя было произносить вслух. У многих возникло впечатление, что под мультикультурализмом подведена черта. Однако это было ошибочное впечатление — клерки первого ряда предприняли тактический ход, который должен был способствовать решению краткосрочных задач. В долго- и даже среднесрочной перспективе никто из них не посмеет замахнуться на мультикультурализм.

Прав Д. Марри: европейские деятели критиковали только конкретную форму проводимой государствами политики мультикультурализма, но не саму концепцию расово и этнически разнообразного общества, не просто приветствующего, а предполагающего миграцию — это осталось и остается «священной коровой». Забегая вперед, отмечу: цель атлантистов/глобалистов — не мультикультурное, а именно мультиэтническое общество, в котором идет процесс смешения рас и этносов. Мультикультурализм как тактику критиковать и менять одну форму на другую можно, а вот как стратегия для сторонников атлантизации/метисации/глобализации он неприкосновенен. Поэтому неудивительно, что уже после всех разговоров о провале мультикультурализма (как пел А. Галич, «это, рыжий, все на публику») приток мигрантов в ту же Германию вырос фантастически — с 48 589 чел. в 2010 г. до 1, 5 млн. чел. в 2015 г. И это не может не тревожить европейцев. Чужие, становящиеся все более агрессивными, съедают их пространство, отдавливают европейские низшие и средние слои от общественного пирога.

Хотя западноевропейцы выдрессированы социальной инженерией позднего капитализма и натасканы на конформизм, они, пусть пассивно, но не очень поддерживают иммиграционную политику ЕС. Растет негативное отношение к исламу. Так, в 2013 г. 77 % голландцев заявили, что ислам не обогащает их страну, а в 2015 г. 55 % во время опроса ответили, что более не хотят присутствия мусульман в стране. Согласно опросам 2015 г. во Франции, 67 % высказались в том смысле, что мусульманские ценности несовместимы с европейскими, а 73 % выразили негативное отношение к исламу. Однако, повторю, все это остается на уровне пассивного ожидания (редкое исключение, подтверждающее правило, ПЕГИДА в Германии) действий правительств по защите населения от эксцессов, связанных с мигрантами. Последние, однако, не только не защищают своих, но жестко подавляют любые попытки активизации антимиграционных действий, пропагандистски обрабатывают, по сути дрессируют граждан кнутом политкорректности. Разумеется, есть и такие, кто по механике «стокгольмского синдрома» готов почти слиться с мигрантами в экстазе, но таких меньшинство.

Реагируя на молчаливое недовольство власти, ЕС пытаются оправдать свою политику, используя три блока аргументов, которые можно свести к следующему: 1) эта политика делает страны Европы, их население богаче; 2) она создает культурное разнообразие; 3) нынешний мультикультурализм не идеален, но его нужно развивать и совершенствовать; 4) европейское население стареет и не воспроизводится демографически — женщины не рожают достаточное количество детей.

Вся эта аргументация насквозь лжива. Посмотрим, как опровергают ее серьезные европейские аналитики, и кое-что добавим от себя.

На самом деле политика иммиграции делает европейцев не богаче, а беднее. Поскольку на вновь прибывших, которые еще не получили работу (нет языка, квалификации и т. п. или вообще не хотят работать), распространяются выплаты «государства собеса» (welfare state), точнее, того, что от него осталось, бремя на местное население увеличивается. Де-факто это признают сами высокопоставленные европейские клерки, призывающие граждан ЕС потуже затянуть пояса. Так, в 2012 г. в интервью Меркель сказала: «Если сегодняшняя Европа дает 7 % мирового населения, производит 25 % глобального ВВП и финансирует 50 % глобальных социальных выплат, то ясно, что нужно больше работать, чтобы сохранить наше благосостояние и наш образ жизни. Все мы должны перестать тратить больше, чем мы зарабатываем».

Налицо явное противоречие: если растет число неработающих мигрантов, то, выходит, немцы должны работать за них, а следовательно — на них, позже уходить на пенсию и т. п. И еще вопрос: если «мы хотим сохранить наше благосостояние и наш образ жизни», зачем нам люди, которые не просто не вписываются в этот образ жизни, но бросают ему вызов и являются для него угрозой?

И последнее: нет никаких доказательств, что миграция увеличивает ВВП.

Что касается разнообразия, то здесь уже цитировавшийся Д. Марри ставит сразу два вопроса: 1) а что, разнообразие — это самоцель? это универсальная цель? 2) а что — Европа недостаточно разнообразна?

В каждой культуре есть положительные и отрицательные качества. Где гарантии, что мигранты несут положительные качества? Практика демонстрирует совсем противоположное. И если разнообразие — универсальная цель, почему атлантистские элиты не заботит развитие этого разнообразия в мусульманском мире, например, в Саудовской Аравии? Почему «мульти-пульти» ограничивается Европой? Нет ответа.

Если мультикультурализм не идеален, как «изящно» выражаются его адепты и он был таков при 50 тыс. беженцев в год — даже такое число создавало почти неразрешимые проблемы, то каким образом эту политику можно совершенствовать при 1, 5 млн. беженцев в год, при экспоненциальном росте миграции? Показательно, что самой серьезной проблемой атлантистские элиты считают не рост числа беженцев, а рост антимиграционных настроений в Европе.

Европа, действительно, стареющее общество и к тому же она перенаселена. А ведь мигранты едут не в Шотландское нагорье, не на север Финляндии и не в самую безлюдную часть Франции — плато Межан на юге Центрального массива, а в города, таким образом еще больше усиливая перенаселенность и снижая качество жизни. Европейцы, действительно, демографически не воспроизводятся. Такое воспроизводство требует 2, 1 ребенка на семью, в Европе эта цифра — 1, 23. Но почему европейские женщины рожают мало или вовсе не рожают? Потому что не хотят детей? Нет. Согласно опросам, 55 % британских женщин хотят иметь 2-х детей, 14 % — 3-х, 5 % — 4-х и более, но они не могут себе этого позволить из-за низкого и постоянно снижающегося (в том числе и из-за притока мигрантов) уровня жизни.

Впрочем, десятилетия мягкого тоталитаризма выдрессировали большую часть европейцев на оруэлловский манер и многие предпочитают роль терпил: события в Кельне и других городах Европы продемонстрировали это со всей ясностью, тем более, что ровно в годовщину кельнских событий, мигранты, словно издеваясь над немцами и другими европейцами, повторили секс-атаки в нескольких городах Европы — Аугсбурге, Инсбруке и др. При этом нужно отметить, что кельнские события европейский интеллектуальный мейнстрим ничему не научили: когда 31 января 2016 г. в газете «Le Monde» французский писатель Камель Дауд опубликовал честную статью о секс-атаках в Кельне, на него с критикой набросилась целая свора социологов, историков и публицистов, обвинившая его в исламофобии и в том, что он выступает с правых позиций.

Те, кто занимает принципиальную позицию по вопросу ислама в Европе, получают удары с двух сторон — от исламистов и от мигрантофилов-мультикультурастов. Удары в прямом смысле: так, в Нидерландах были убиты Пит Фонтейн и Тео Ван Гог; немало угроз получила Ориана Фалаччи. В той же Германии критики салафитов, например Хамед Абдель-Самад, вынуждены жить под защитой полиции.

В идейном поле удары по критикам мультикультурализма наносятся по двум линиям. Первая — «тирания вины». Сторонники мультикультурализма изображают доколониальный мир Азии, Африки и доколумбовой Америки как рай, в который вторглись злодеи. Их мазохистский тезис — «европейцы должны каяться за свои завоевания и колониализм». Здесь сразу же возникает вопрос: а арабы и турки не должны каяться за завоевания в Европе, за работорговлю?

Смягченная версия этой линии — стремление резко повысить оценку значения арабской культуры в (и для) истории Европы и представить мусульманские халифаты Андалузии в качестве мира толерантности и прогресса науки. В таком подходе много натяжек и лжи, на которые обратила внимание французский медиевист Сильвия Гугенхайм. В одном из своих эссе она показала, что древнегреческие тексты спасали действительно арабы, но вовсе не мусульмане, не знавшие древнегреческого языка, а сирийские христиане. На Гугенхайм тут же обрушился вал критики, ее обвинили в исламофобии. Впрочем, реальных аргументов ее оппоненты не привели, а вот она убедительно продемонстрировала сомнительность ряда трусливых и фальшивых схем, призванных обеспечить историческое обоснование мультикультурализма.

Вторая линия подавления противников мультикультурализма — попытка провести аналогию между спасением мигрантов и спасением евреев и, соответственно, между негативным отношением к мигрантам и антисемитизмом. Здесь, однако, мигрантофилы попадают впросак. Дело в том, что, как было показало выше, повсюду в Европе, прежде всего во Франции, в связи с увеличением числа мигрантов растет антисемитизм. Но даже это не останавливает сторонников насильного внедрения мультикультурализма и мультиэтничности. В чем же дело?

 

 

У развития мультиэтничности несколько причин. Первая по счету (но не по значению) причина носит тактический характер — это неспособность западноевропейских правительств, Евросоюза решить проблему, даже если такое желание было бы. Когда атлантистская верхушка Евросоюза поняла, что иммигранты не собираются возвращаться в свои страны и к тому же большая и все увеличивающаяся их часть интегрироваться в европейское общество не спешит, они попытались убедить европейцев, что Европа и должна превратиться в мультиэтническое, мультикультурное общество — и это хорошо. За этой позицией — неспособность правительств повернуть вспять процесс иммиграции, неспособность защитить своих граждан от мигрантов, нежелание сознаться в своих ошибках — ведь тогда придется их исправлять. Как вынуждена была признать активная сторонница иммиграции, член правительства лейбористов Сара Спенсер, «не было никакой политики интеграции (специальной политики интеграции мигрантов. — АФ. ). Мы просто верили, что они интегрируются». Читаешь такое и вспоминается восточная поговорка: «Диво-баня: там и тут воду решетами льют, брадобрей у них верблюд». Вот только расплачиваться за действия верблюдов и козлов в человеческом обличии приходится рядовым европейским гражданам.

Вторая причина курса атлантистских элит на создание мультиэтнического общества — классовая. Повышение рождаемости в «старой Европе» требует повышения уровня жизни нижней половины европейского населения. Однако именно понижение этого уровня является сутью проводящегося с 1980-х годов экономического курса неолиберализма, который есть не что иное как сверхэксплуататорская фаза глобального финансиализированного капитализма.

Повышение уровня жизни коренных европейцев нижней и нижнесредней половины социума предполагает определенное перераспределение доходов в пользу нижней половины общества, как это имело место в 1945–1975 гг., которые во Франции с легкой руки социолога и футуролога Ж. Фурастье именуют «les trentes glorieuses» — «славным тридцатилетием». Однако вся социально-экономическая политика в Европе последних — неславных — сорока лет была направлена на изменение этой ситуации, на перераспределение в пользу верхов, на усиление эксплуатации, на рост неравенства.

Чтобы обеспечить более высокий уровень дохода и рождаемости европейцев, нужны не косметические, а реальные социальные реформы, на которые необуржуазия после сорока «жирных» для нее лет ни за что не пойдет. Когда в конце 1930-х годов американский капиталистический класс оказался перед выбором «социальные реформы с частичным перераспределением дохода в пользу низов или мировая война», он выбрал мировую войну. Символично, что Ф. Рузвельт начал употреблять термин «мировая война» на пол года раньше Гитлера. Ну а в самой Америке человека, который призывал к перераспределению доходов и создал по всей стране «Общества перераспределения собственности» (в них вступило 8 млн. человек), в 1935 г. убили — как это водится в США, руками не вполне адекватного одиночки. Создатель «Обществ…» — губернатор штата Луизиана Хью Лонг (он стал прототипом губернатора Вилли Старка — главного героя романа Р. Пенна Уоррена «Вся королевская рать») — был реальной угрозой для Рузвельта на президентских выборах 1936 г.

В сухом остатке: буржуазия скорее выберет войну, чем поделится собственностью. В виде иммиграционной политики Евросоюза мы, помимо прочего, имеем по сути социальную войну верхов против собственных народов. Легче пригласить чужих мигрантов, разлагающих цивилизацию и общество, его этнический состав, чем пойти на встречу своим работягам и нижней части мидлов. К тому же миграция решает еще одну задачу — создает слой, принимающий на себя социальное раздражение и в свою очередь гасящий его своим агрессивным поведением. Так мигранты становятся дополнительным небелым классовым оружием, позволяющим атлантистам держать в узде свое же белое население: классовое для капитала важнее этнического и культурного.

При этом с точки зрения политэкономии необходимо различать неработающих беженцев и тех мигрантов, которые работают, т. е. подвергаются эксплуатации: турки и курды в Германии, арабы и африканцы во Франции, пакистанцы и арабы в Великобритании и т. д. Их эксплуатация — это эксплуатация центром капсистемы его периферии, причем в самом этом центре. Эта эксплуатация играет большую роль как для центра к периферии, так и для капсистемы в целом.

Начнем с периферии. Для нее, точнее для ее господствующих квази/необуржуазных олигархий наличие мигрантов, трудящихся за рубежом, решает две проблемы. Во-первых, на работу на Север из стран Юга уезжают наиболее активные, решительные, самостоятельные мужчины, т. е. лица с субъектным потенциалом, способные к борьбе за свои права. Их отъезд явно снижает и давление на верхушки, и социально-политическое напряжение. Во-вторых, присылаемая мигрантами на родину часть заработка (иногда она достигает 20–30 % ВВП их родной страны) позволяет значительной части оставшегося населения выживать, что снижает их готовность к активному сопротивлению, к социальной (классовой) борьбе. Безусловно, это работает на воспроизводство существующих на Юге структур с кланово-олигархическими режимами бандитско-паразитического типа. Особенно ярко это проявляется в странах так называемой Франсафрики, которая характеризуется теснейшей связью французского капитала и госбюрократии с правящими группами бывших колоний Франции.

Одновременно мигранты решают важные задачи для воспроизводства кланово-олигархических плутократий Постзапада. Во-первых, будучи готовы на низкооплачиваемый труд в значительно большей степени, чем западноевропейцы (или североамериканцы, если речь идет о США), мигранты вытесняют нижние и нижнесредние слои из занимаемых теми экономических ниш. Обладая значительно менее развитым классовым сознанием и будучи вынужденными в новых условиях опираться на неклассовые (община, клан, племя, каста) формы организации и взаимопомощи, мигранты в качестве эксплуатируемых по сути покидают зону классовой (в строгом смысле слова) борьбы с эксплуататорами. Более того, своего главного антагониста они видят в белых европейцах нижнего, нижнесреднего и рабочего слоев, а эти последние начинают апеллировать к политикам правого толка и поддерживать их (поправение индустриальных рабочих в развитых капстранах, поддержка «ржавым поясом» Трампа на президентских выборах США 2016 г. и т. д. ). Поэтому, во-вторых, место классовой борьбы в нижней части пирамиды занимает борьба на расово-этнической, этно-религиозной основе, а нижний и рабочий классы раскалываются по этническому признаку и утрачивают многие классовые характеристики, прежде всего — классовое сознание и классовую солидарность. И это опять же усиливает позиции верхов и позволяет им перенаправить классовый, социальный протест в иное русло.

И еще один момент. Если на периферии капсистемы, на Юге отток мигрантов позволяет существовать и воспроизводиться самым диким футуроархаическим режимам, неспособным к какому-либо развитию, консервирует их, то в центре капсистемы, на Севере, приток мигрантов позволяет необуржуазии финансиализированного капитализма, и так-то не ориентированного на научно-технический прогресс, не очень беспокоиться о последнем — дешевая рабочая сила, этот прогресс тормозящая, во многом компенсирует его. Позднему Риму не нужны были машины — все делали рабы. Более того, машины были угрозой системе, и техническое развитие по сути было блокировано. И тогда вместо машин пришли варвары.

РФ не является темой данной статьи — это отдельный вопрос. Здесь ограничусь констатацией лишь того факта, что эксплуатация природы в качестве сырьевого придатка центра, ядра капсистемы, с одной стороны, и эксплуатация мигрантов из Молдавии, Грузии, стран Средней Азии, позволяет необуржуазии РФ не думать о научно-техническом рывке и в то же время не опасаться роста классовых форм сопротивления трудящихся. Правда, расплата в результате исчерпания советского наследия вкупе с резким усилением внешнего давления может стать фатальной. Впрочем, какие верхи в закатные эпохи думают о будущем? Достаточно вспомнить царскую Россию начала XX в., с ее «олигархизацией самодержавия» (Н. Е. Врангель) и ситуацией, когда «прохвосты решительно на всех государственных ступенях брали верх» (Г. П. Карабчевский). Но вернемся к Постзападу.

Его хозяева в плане погашения, ослабления классовой борьбы делают ставку на мигрантов, и им плевать на такие возможные последствия как цивилизационное убийство/самоубийство, вымирание белой расы и т. п. Однако такой подход, решая краткосрочные проблемы, создает неразрешимые проблемы даже не долгосрочного, а среднесрочного порядка. Поясню примером из нашей истории. Российские власти провели в 1861 г., ударившую и по крестьянам, и по помещикам, отмену крепостного состояния таким образом, чтобы избежать в России революции европейского типа и продлить жизнь самодержавию. Жизнь эту продлили — на 56 лет (причем последние 15–16 лет это была агония), революции европейского типа избежали. Но не избежали, а самой реформой и всем пореформенным развитием подготовили революцию российского типа, покончившую и с самодержавием, и с конкретным самодержцем.

Мораль: историю обмануть можно, но ненадолго и с последующим жестоким наказанием.

Снижая классовый характер эксплуатируемых, раскалывая их по расово-этническому принципу («фрагментация общества», которой так рады многие постзападные социологи), финансиализированная буржуазия вместо рабочего класса создает огромный слой прекариата, низов, андеркласс, весьма напоминающий по своему положению и характеристикам стадиально предшествующие в Западной Европе пролетариату низы. Речь идет о так называемых «опасных классах» (1750-1850-е годы), социальные взрывы которых сотрясали Европу в первой половине XIX в. — от Французской революции 1789–1799 гг. до общеевропейской революции 1848 г.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: