Война между великобританией и испанией – война за австрийское наследство – Франция соединяется с испанией против Великобритании – морские сражения мэттьюса, Ансона и Хоука – аахенский мир

Мы дошли теперь до ряда великих войн, которым суждено было продолжаться, с короткими промежутками мира, в течение почти полстолетия, и которые, при многих сбивчивых деталях, имеют одну широкую характеристическую черту, отличающую их от предшествовавших им войн и от многих последовавших за ними. Эта борьба обнимала четыре части света, сопровождаясь во всех них не только второстепенными операциями, центр которых, однако же, был в Европе; великие вопросы, какие ей предстояло решить, касались мировой истории, так как имели предметом обладание морем и господство в отдаленных странах, обладание колониями и обеспечение связанного с ним увеличения богатства. Кажется довольно странным, что не ранее, как только почти в конце этого продолжительного состязания, выпили на сцену большие флоты, и борьба была перенесена на ее настоящую арену, на [c.283] море. Деятельность, представлявшаяся морской силе, довольно очевидна и исход борьбы был ясно определен с самого начала, но в течение долгого времени она не сопровождалась никакой сколько-нибудь значительной морской войной, потому что французское правительство не понимало истинного положения дела. Движение в пользу колониального расширения Франции было чисто народное, хотя в нем фигурировали лишь немногие великие имена; отношение к нему правителей было холодно и недоверчиво. Отсюда произошло пренебрежение Франции к военному флоту, предуготовленное поражение ее по главному вопросу и уничтожение на время ее морской силы.

В виду такого характера предстоявших тогда войн, важно уяснить положение трех великих держав в тех частях света, вне Европы, где должна была разыграться борьба.

В Северной Америке Англия владела теперь тринадцатью колониями – первоначальными Соединенными Штатами, от Мэна до Джорджии. В этих колониях должно было проявиться высшее развитие той формы колонизации, которая свойственна Англии и характеризуется корпорациями свободных людей – в сущности независимых, самоуправляющихся, но все-таки до энтузиазма лояльных и занимающихся одновременно и земледелием, и торговлей, и мореходством. Английские колонисты, в характере своей страны и ее продуктов, в ее длинной береговой линии и в защищенных портах и, наконец, в своем собственном характере имели все элементы морской силы, которая тогда получила уже широкое развитие. На такую страну и на такой народ прочно опирались королевский флот и королевская армия в западном полушарии. К французам и канадцам английские колонисты относились крайне ревниво.

Франция владела в то время Канадой и Луизианой, под именем которой подразумевалась тогда гораздо большая территория, чем теперь, и заявляла притязания на всю долину Огайо и Миссисипи, по праву первооткрытия, а также и потому, что считала ее необходимым звеном между заливами Св. Лаврентия и Мексиканским. Тогда еще ни одна нация не занимала надлежащим образом этой промежуточной страны, и упомянутые притязания французов не признавались Англией, колонисты которой настаивали на своем праве распространять свои владения безгранично к западу. Сила [c.284] французской позиции была в Канаде; река Св. Лаврентия давала им доступ в сердце страны, и если Ньюфаундленд и Новая Шотландия были потеряны ими, то в острове Кап-Бретон они имели все-таки ключ и к заливу и к реке. Канада характеризовалась свойствами французской колониальной системы, практиковавшейся в климате, наименее пригодном для нее. Отеческое, военное и монашеское управление тормозило развитие индивидуальной предприимчивости и свободной кооперации для общих целей. Колонисты отвернулись от торговли и земледелия и, довольствуясь только удовлетворением непосредственных нужд пропитания, предавались военным упражнениям и охоте. Главным предметом их торговли были меха. Промышленность была так мало развита у них, что часть судов даже для внутренней навигации они покупали в английских колониях. Главным элементом силы был воинственный гордый дух населения; там каждый мужчина был солдатом.

Кроме вражды, унаследованной от метрополий, в Канаде существовал еще неизбежный антагонизм между двумя социальными и политическими системами, так прямо между собою противоположными и практиковавшимися рядом. Отдаленность Канады от Вест-Индии и негостеприимный климат ее зимою делал ее, с морской точки зрения, менее важной для Франции, чем были английские колонии для Англии, притом же и ресурсы страны и численность населения ее были значительно ниже, чем в английских колониях. В 1750 году в Канаде было восемьдесят тысяч жителей, а в английских колониях – миллион двести тысяч. При таком неравенстве в силе и ресурсах единственным средством для Франции удержать за собою Канаду была бы поддержка ее морской силой или через посредство прямого господства на соседних морях, или такою сильною диверсией где-либо в другом месте, которая освободила бы Канаду от давления англичан.

Испания на континенте Северной Америки, в придачу к Мексике и странам, лежащим к югу от нее, владела еще и Флоридой, под этим именем подразумевался не только полуостров, но и лежащие за ним обширные области, не точно разграниченные и имевшие малое значение во все время этих длинных войн.

В Вест-Индии и в Южной Америке Испания владела главным образом теми странами, которые и теперь известны [c.285] под именем Испанско-Американских стран, и кроме того Кубой, Пуэрто-Рико и частью Гаити. Франция владела Гваделупой, Мартиникой и западной половиной Гаити; Англия – Ямайкой, Барбадосом и некоторыми из меньших островов. Плодородие почвы, ценные в торговом обмене продукты и менее суровый климат, казалось бы, должны были сделать эти острова предметом особенных притязаний в колониальной войне; но в действительности не было сделано никакой попытки, ни даже выражено намерения завоевания какого- либо из упомянутых больших островов, за исключением Ямайки, которую Испания желала возвратить себе. Причина, вероятно, заключалась в том, что Англия, которой морская сила дала главную роль в наступательных действиях, в направлении своей деятельности находилась под влиянием желаний многочисленного английского населения на Северо-Американском континенте. Меньшие Вест-Индские острова настолько малы в отдельности, что ими может владеть надежно только та держава, которая господствует на море. Они имели двоякое значение в войне: одно – как военные позиции такой державы, другое – коммерческое, или усиливая средства метрополии, или уменьшая средства неприятеля. Военные действия против них можно сравнить с войною против торговли неприятеля, а самые острова – с кораблями, нагруженными товарами последнего. Поэтому рассматриваемые острова и переходили от одной воюющей стороны к другой, смотря по тому, которая имела успех, и обыкновенно возвращались к прежним владельцам, когда наступал мир; хотя в конце концов большей части из них пришлось остаться в руках англичан. Несмотря на то, факт, что каждая из великих держав имела участие в этом средоточии торговли, объясняет посылку в Вест-Индию как больших флотов, так и малых эскадр, чему способствовало также и неблагоприятное время года для военных операций на континенте, близ этих островов и имело место большее число из тех морских сражений, которые иллюстрируют длинный ряд изучаемых нами теперь войн.

Борьба между Англией и Францией должна была завязаться еще и в другой отдаленной стране, и там, как и в Северной Америке, окончательно решиться этими войнами. В Индии соперничавшие нации представительствовали через свои Ост-Индские компании, которые непосредственно исполняли [c.286]^* и административные и торговые функции. Конечно, эти компании опирались на свои метрополии, но непосредственные сношения их с туземными правителями велись через их президентов и чиновников, которых назначали они сами. В то время главными поселениями англичан были: на западном берегу – Бомбей, на восточном – Калькутта на Ганге, в некотором расстоянии от моря, и Мадрас; тогда как немного к югу от Мадраса, другой город и станция – обыкновенно известный у англичан под именем форта Св. Давида, хотя иногда и называвшийся Куддалором (Cuddalore) – был основан позднее. Три президенства – Бомбейское, Калькуттское и Мадрасское – были в то время взаимно независимыми и ответственными только перед “Правлением Директоров” в Англии.

Франция утвердилась: в Чандер-Нагоре на Ганге, выше Калькутты; в Пондишери, на восточном берегу, в восьмидесяти милях южнее Мадраса, и еще на западном берегу, далеко к югу от Бомбея, она имела третью станцию, менее важного значения, называвшуюся Мэхе (Mahe). Однако Франция имела большое преимущество в обладании промежуточной, уже упоминавшейся нами выше, станцией в Индийском океане, а именно – соседними островами Иль-де-Франс и Бурбон. Она была еще более счастлива в личных свойствах двух деятелей, которые руководили ее операциями на Индостане и на островах; это были Дюпле и ла Бурдоннэ – люди, равных которым по способностям и по силе характера до тех пор не появлялось между английскими чиновниками в Индии. Тем не менее в деятельности этих двух лиц, согласная товарищеская работа которых могла бы вырвать корни английских поселений в Индии, также проявилось то странное столкновение идей, то колебание между сушей и морем как опорами силы, которые были предначертаны, кажется, уже в географическом положении самой Франции. Помыслы Дюпре, хотя и не безучастного к коммерческим интересам, были главным образом сосредоточены на создании великой империи, в которой Франция царила бы над множеством вассальных туземных раджей. В преследовании этой цели он обнаружил большой такт и неутомимую деятельность в соединении, может быть, с несколько отвлеченным и фантастическим воображением; но когда он встретился с ла Бурдоннэ, по более простым и более здравым воззрениям которого целью Франции являлось достижение [c.288] морского превосходства, господства в Индии, основанного на свободном и обеспеченном сообщении с метрополией, а не на зыбких песках интриг и союзов Востока, то между ними сразу возникло несогласие. “Сравнительная слабость морских сил, – говорит французский историк, считающий, что Дюпле преследовал более высокие цели,– была главной причиной, остановившей его успех” ¹ … Но морское превосходство было именно той целью, к которой стремился ла Бурдоннэ, сам моряк и правитель острова. Может быть, что, при слабости Канады сравнительно с английскими колониями, морская сила не могла бы изменить там действительный исход борьбы, но в условиях соперничества наций в Индии; все зависело от обладания морем.

Таковы были относительные положения трех стран на главных заграничных театрах войны. Мы вовсе не упоминали о колониях на западном берегу Африки, потому что они были только торговыми станциями, без всякого военного значения. Мысом Доброй Надежды владела Голландия, которая не принимала деятельного участия в первом периоде войн, но хранила благоприятный для Англии нейтралитет, как бы вытекший из союза ее с последнею в предшествовавших войнах того столетия. Необходимо кратко упомянуть и о состоянии военных флотов, которые должны были иметь значение, до тех пор еще не сознававшееся. Ни точной численности, ни точного описания состояния кораблей дать нельзя, но относительная сила флотов может быть определена с удовлетворительной точностью. Кэмпбелл (Campbell), современный английский морской историк, говорит, что в 1727 году английский флот имел восемьдесят четыре линейные корабля – 60-пушечные и выше, сорок 50-пушечных кораблей, пятьдесят четыре фрегата и суда меньших размеров. В 1734 году это число упало до семидесяти линейных кораблей и девятнадцати кораблей 50-пушечных. В 1744 году, после четырех лет войны с одной только Испанией, численность флота определялась девяноста линейными кораблями и восьмьюдесятью четырьмя фрегатами. Тот же историк насчитывает во французском флоте около этого времени сорок пять линейных кораблей и шестьдесят семь фрегатов. Он же говорит, что в 1747 году, в конце первой войны, королевский флот Испании уменьшился до [c.289] двадцати двух линейных кораблей, Франции – до тридцати одного, тогда как флот Англии увеличился до ста двадцати шести линейных кораблей. Французские писатели, к которым обращался автор, менее точны в своих числах, но согласны в том мнении, что не только флот их уменьшился до печально малого числа кораблей, но и что последние были в дурном состоянии, а адмиралтейства не имели необходимых материалов. Такое пренебрежение к флоту во Франции продолжалось, более или менее, в течение всех этих войн, до 1760 года, когда сознание важности восстановления его пробудилось в нации, но уже слишком поздно для того, чтобы предупредить самые серьезные потери ее. В Англии, так же, как и во Франции, дисциплина и администрация пошатнулись вследствие долгого мира, слабость вооружения посланных на место действия кораблей была замечательна и напоминает скандалы, которыми ознаменовалось начало Крымской войны; тогда как во Франции самая потеря французских кораблей привела, вследствие необходимости замены их, к спуску на воду судов, более современных по вооружению и потому превосходивших старые английские корабли того же класса. Нужно, однако, остерегаться слишком доверчивого отношения к жалобам отдельных писателей; французские авторы утверждают, что английские корабли быстроходнее, тогда как в ту же самую эпоху англичане жалуются, что их корабли движутся медленнее французских. Можно принять, однако, что, в общем, французские корабли, построенные между 1740 и 1800 годами, были больших размеров и построены по лучшим чертежам, чем корабли английские соответствующих классов. Но зато английский флот несомненно имел преимущество и по численности, и по качествам матросов и офицеров. В Англии флот всегда плавал, в худших или лучших условиях, а потому офицеры и не могли совершенно забывать свою профессию, тогда как во Франции в 1744 году не было в кампании и одной пятой всего числа офицеров. Это превосходство Англии поддерживалось и увеличивалось имевшею с того времени место практикой блокады военных французских портов превосходными силами; французские эскадры, выходя в море, сейчас же видели сравнительную невыгоду своего положения в отношении практического искусства. С другой стороны, требования торгового мореходства в Англии были так велики, что как ни значительно было число ее матросов, война застигала их рассеянными по всему миру, и [c.290] часть военного флота всегда была парализована за недостатком команды. Постоянная практика матросов обеспечивала выработку в них хороших морских качеств, но отсутствие необходимого числа людей в данном месте, в требуемый момент, должно было возмещаться неразборчивым экстренным набором, через который в военный флот попадали слабые, больные люди, печально понижая качества целого состава. Для того, чтобы ясно представить себе свойства личного корабельного состава в те дни, надо только прочитать описания экипажа посланного к Ансону, отправлявшемуся в кругосветное плавание, и к Хоуку, готовившемуся к военной кампании; сведения, приведенные в этих описаниях, кажутся теперь почти невероятными, и результаты – в высшей степени печальными. И это не только в зависимости от санитарных условий: упомянутые экипажи состояли из людей, совершенно непригодных к условиям морской жизни, даже и при самых благоприятных обстоятельствах. Как во французском, так и в английском флотах было необходимо очистить личный состав офицеров. То были золотые дни для придворного и политического влияния, и кроме того, невозможно было после долгого мира сразу выбрать из состава людей, казавшихся наилучшими моряками, таких, которые бы и наилучшим образом выдержали испытания военного времени и ответственного положения. В обеих нациях проявилась наклонность полагаться на офицеров, расцвет сил которых был достоянием предшествовавшего поколения – и результаты не были удачны.

Когда в октябре 1739 года была объявлена война Англией Испании, то попытки первой державы, естественно, были направлены прежде всего на Испанско-Американские колонии как на причину спора, в которых она ожидала найти легкую и богатую добычу. Первая экспедиция отплыла под начальством адмирала Вернона в ноябре месяце того же года и взяла Порто-Белло внезапным и смелым нападением; но она нашла там только незначительную сумму в десять тысяч долларов, так как талионы с казною отплыли оттуда уже ранее. Возвратившись на Ямайку, Вернон получил подкрепление из большего числа кораблей, и к нему присоединился еще двенадцатитысячный отряд сухопутных войск. С этими увеличенными силами им были сделаны попытки взятия Картахены и Сантьяго-де-Куба, в 1741 и 1742 годах, но обе они окончились злополучными результатами: адмирал и [c.291] генерал поссорились, что не было редкостью в те дни, когда ни тот, ни другой не обладали разумным пониманием дела друг друга. Мариэтт, характеризуя такие недоразумения юмористичными преувеличениями, кажется, имел в виду это дело при Картахене: “Армия думала, что флот может разбить каменные валы десятифутовой толщины, а флот удивлялся, почему армия не взобралась на эти же самые валы, поднимавшиеся отвесно, на тридцать футов высоты”.

Другая экспедиция, справедливо прославленная за терпение и настойчивость, выказанные ее начальником, и знаменитая также по перенесенным трудностям и по единственному в своем роде конечному успеху, была послана в 1740 году под начальством Ансона. Ее миссия состояла в том, чтобы обойти кругом мыса Горн и атаковать испанские колонии на западном берегу Южной Америки. После многих проволочек, бывших, очевидно, следствием дурной администрации, эскадра, наконец, вышла в море в конце упомянутого года. Огибая мыс в самое неблагоприятное время года, корабли встретили ряд жесточайших штормов; эскадра была рассеяна и уже не могла собраться затем в полном составе; но все-таки Ансон, после бесконечных опасностей, успел собрать часть ее в Хуан-Фернандесе. Два корабля пришли назад в Англию, а третий погиб к югу от Чилое. С тремя остальными Ансон крейсировал вдоль южно-американского берега, взяв несколько призов, разграбив город Паита (Payta) и намереваясь, высадившись близ Панамы, соединиться с Верноном, для занятия этого места и для овладения перешейком, если это окажется возможным. Узнав о бедствии при Картахене, он решился пересечь Тихий океан и подстеречь два галиона, которые ежегодно совершали плавание от Акапулько к Маниле. При переходе через океан один из двух оставшихся теперь при нем кораблей оказался в таком дурном состоянии, что его пришлось потопить. С другим он успел в задуманном предприятии, захватив большой талион с полутора миллионами долларов монетой. Экспедиция, по ее многим несчастьям, не достигла никакого военного результата, кроме того, что возбудила испуг в испанских колониях и причинила им вследствие этого некоторые затруднения, но самые несчастия ее и спокойная настойчивость, увенчавшаяся в конце концов большим успехом, дали ей совершенно заслуженную славу. [c.292]

В течение 1740 года случились два события, которые привели к общеевропейской войне, так сказать, ворвавшейся в войну между Англией и Испанией. В мае этого года Фридрих Великий сделался королем Пруссии, а в октябре император Карл VI, бывший сначала австрийским претендентом на испанский трон, умер. Он не имел сына и оставил, по завещанию, управление своими владениями своей старшей дочери, знаменитой Марии-Терезии, к обеспечению наследства которой в течение многих уже лет были направлены всевозможные усилия его дипломатии. Это наследство было гарантировано европейскими державами; но очевидная слабость положения Марии-Терезии возбудила притязания других правителей. Электор Баварский заявил претензию на все наследство, в чем его поддерживала и Франция, тогда как Прусский король требовал и захватил провинцию Силезию. Другие державы, большие и малые, разделились, примкнув к той или другой стороне; положение же Англии усложнялось тем, что ее король был также и электором Ганноверским, и в качестве такового поспешил обеспечить договором выгодный для электората нейтралитет Англии, хотя симпатии последней сильно склонялись в пользу Австрии. Между тем неудача Испанско-американских экспедиций и жестокие потери английской торговли увеличили общее негодование против Уолпола, который и должен был, поэтому, сложить с себя звание министра в начале 1742 года. При новом министерстве Англия сделалась открытой союзницей Австрии, и парламент не только вотировал субсидию императрице-королеве, но также и посылку отряда войск на помощь ей в Австрийские Нидерланды. В то же самое время Голландия, под влиянием Англии и связанная подобно ей прежними трактатами, сочла себя обязанною поддержать права наследства Марии-Терезии и также вотировала ей субсидию. Здесь встречается опять тот странный взгляд на международные отношения, о котором упоминалось уже выше. Обе эти державы таким образом вступили в войну с Францией, но только как помощницы императрицы, а не как самостоятельные участницы, ограничившись пока только посылкой войск на театр войны, они считались все еще в мирных с Францией отношениях. Такое двусмысленное положение могло иметь в конце концов только один результат. На море Франция уже заняла точно такое же положение помощницы Испании, в силу оборонительного [c.293] союза между двумя королевствами, в то же время добиваясь, чтобы ее считали в мире с Англией; интересна серьезность, с какою французские писатели жалуются на нападение судов Англии на суда Франции, опираясь на то, что между этими двумя государствами открытая война еще не была объявлена. Выше было упомянуто, что в 1740 году французская эскадра прикрывала дивизию испанских кораблей на пути в Америку. В 1741 году Испания, втянутая уже в континентальную войну как враг Австрии, послала пятнадцатитысячный отряд войск из Барселоны для нападения на австрийские владения в Италии. Английский адмирал Хэддок (Haddock) в Средиземном море старался встретить и встретил испанский флот; но с последним была дивизия из двенадцати французских кораблей, начальник которой известил Хэддока, что принимает участие в той же экспедиции и имеет приказание вступить в бой с англичанами, в случае нападения их на испанцев; надо помнить при этом, что Испания формально вела войну с Англией. Так как силы союзников превосходили почти вдвое силы английского адмирала, то он должен был возвратиться назад в Порт-Маон. Он был вскоре после того сменен, и новый адмирал, Мэттьюс, занял сразу два места – главнокомандующего морскими силами в Средиземном море и английского посланника в Турине, столице короля Сардинии. В течение 1742 года один английский капитан его флота, преследуя испанские галеры, загнал их во французский порт Сен-Тропез (St. Tropez) и, последовав за ними даже на рейде, сжег их, несмотря на так называвшийся нейтралитет Франции. В том же самом году Мэттьюс послал дивизию кораблей под начальством коммодора Мартина в Неаполь, чтобы принудить короля династии Бурбонов отозвать его двадцатитысячный отряд войск с места военных действий в северной Италии, где он помогал испанской армии против австрийцев. На попытки переговоров Мартин отвечал только, посмотрев на свои карманные часы, что дает правительству на размышление о принятии его требований лишь один час времени. Неаполитанцам оставалось только покориться, и английский флот оставил гавань после двадцатичетырехчасовой стоянки там, освободив императрицу от опасного неприятеля. После этого было очевидно, что Испанская война в Италии могла поддерживаться только посылкою туда войск через Францию: Англия властвовала над морем и над действиями неаполитанского [c.294]^* правительства. Эти два инцидента, в Сен-Тропезе и Неаполе, произвели глубокое впечатление на престарелого Флери, который понял слишком поздно могущество и значение надежно организованной морской силы. Причины к неудовольствиям увеличивались с обеих сторон, и быстро приближался тот момент, когда и Франция и Англия, обе, должны были отказаться от притязаний считаться только вспомогательными деятелями в войне. Прежде, однако, чем дело дошло до этого, господствовавшая морская сила и богатство Англии опять дали себя знать привлечением на сторону Австрии короля Сардинии. Колебания этого короля между опасностями и выгодами от французского или английского союза разрешились в пользу последнего, вследствие ассигнования Англией субсидии и обещания помощи сильного флота в Средиземном море; в свою очередь он обязался за это участвовать в войне снаряжением сорокапятитысячной армии. Это соглашение было подписано в сентябре 1743 года. В октябре, когда Флери уже умер, Людовик ХV заключил с Испанией договор, которым обязывался объявить войну против Англии и Сардинии и поддерживать притязания Испании как в Италии, так и по отношению к Гибралтару, Магону и Джорджии. Открытая война, таким образом, была уже у порога; но объявление ее все еще откладывалось. Самое большое морское сражение в эту войну состоялось в то время, когда мир номинально еще существовал.

В конце 1743 года инфант Филипп Испанский пытался высадиться на берег Генуэзской республики, которая относилась недружелюбно к австрийцам; но осуществлению этой его попытки помешал английский флот, и испанские корабли принуждены были отступить в Тулон. Они простояли там четыре месяца, не будучи в состоянии выйти в море вследствие превосходства английского флота. В этой дилемме испанский двор обратился к Людовику ХV и добился того, что последний приказал французскому флоту под командой адмирала де Кура (de Court) – старика восьмидесяти лет, ветерана времен Людовика XIV – конвоировать испанцев или к Генуэзскому заливу, или в собственные порты, не ясно куда именно. Французскому адмиралу дана была инструкция не стрелять, пока он не будет атакован. Для того, чтобы лучше обеспечить содействие испанцев, которым он, вероятно, не доверял, де Кур предложил распределить, как [c.296] сделал это Рейтер в давно прошедшие дни, их корабли между своими, но так как испанский адмирал Наварро отказался, то построена была линия баталии из девяти французских кораблей в авангард, из шести французских и трех испанских в центре, и из девяти испанских в арьергард – всего из двадцати семи кораблей. В таком строе соединенные флоты отплыли из Тулона 19-го февраля 1744 года. Английский флот, который крейсировал близ Гаерских островов для наблюдения за противником, погнался за ними и 22-го числа его авангард и центр встретились с союзниками, но арьергардная дивизия была тогда на несколько миль на ветре и сзади, на расстоянии, не позволявшем ей поддерживать в бою передние суда (план VII, r.). Ветер был северный, и оба флота лежали к югу, причем английский был на ветре. Противники были почти равночисленны, у англичан было двадцать девять кораблей против двадцати семи у союзников; но это преимущество первых было уничтожено отсталостью их арьергарда. Поведение контр-адмирала, командовавшего арьергардом, обыкновенно приписывается злонамеренности его по отношению к Мэттьюсу, ибо, хотя он и доказал, что поставил все паруса для со- единения с адмиралом, все-таки остается факт, что он не принял участие в атаке позднее, когда мог уже сделать это, под предлогом, что сигнал построиться в линию баталии был поднят в то же самое время, как сигнал о вступлении в бой; он объяснял, что не мог выйти из линии для боя, не ослушавшись приказания построиться в линию. Это “техническое” извинение было, однако, принято состоявшимся над ним впоследствии морским судом. Мэттьюс, огорченный и встревоженный бездеятельностью своего второго флагмана и опасаясь, что неприятель уйдет от него, если он будет медлить дольше, сделал сигнал вступить в бой, когда его авангард был на траверзе неприятельского центра, и тотчас же вышел сам из линии и атаковал на своем флагманском девяностопушечном корабле самый большой корабль в неприятельском строе, Rоуаl Philip, стодесятипушечный, под флагом испанского адмирала (а). В этом маневре его энергично поддержали передний и задний его мателоты. Момент атаки, кажется, был избран весьма удачно; пять арьергардных испанских кораблей далеко отстали, оставив своего адмирала только с двумя, тогда как три других испанские корабля [c.297] продолжали держаться с французскими. Английский авангард вступил в бой с союзным центром, союзный же авангард остался без противников. Будучи таким образом незанят, этот последний намеревался выбраться лавировкой на ветер английской линии, чтобы этим поставить ее между двух огней, но он встретил препятствие в разумном образе действий трех передовых английских командиров, которые, вопреки сигналу спуститься, сохранили свое командующее положение и таким образом остановили вышеупомянутую попытку неприятеля. За это они были отставлены от командования, по постановлению морского суда, но потом это наказание было снято с них. Их достойному оправдания пренебрежению сигналами подражали, уже без всякого оправдания, все английские командиры центра, за исключением командиров вышеупомянутых двух соседних с адмиралом судов, так же, как и некоторые в авангарде, который поддерживал канонаду на дальней дистанции, тогда как их главнокомандующий сражался с противником в близкой и даже ожесточенной схватке. Одно замечательное исключение составил капитан Хоук, впоследствии знаменитый адмирал, который последовал примеру своего начальника и, выведя из строя своего первого противника, покинул свое место в авангарде (а), подошел на близкую дистанцию к другому испанскому кораблю (b'), не подпускавшему близко пять английских кораблей, и взял его – единственный приз этого дня. Командир английского авангарда, с двумя своими мателотами, вел себя также достойно и сражался на близкой дистанции. Нет необходимости описывать сражение дальше; как военное дело, оно не заслуживает никакого внимания, и самым важным его результатом было то, что оно выдвинуло достоинства Хоука, участие которого в нем король и правительство всегда помнили. Общая несостоятельность и во многих отношениях неудовлетворительное поведение английских командиров, тем менее простительное, что после объявления войны прошло уже пять лет, частью объясняют, почему Англия не извлекла, при своем несомненном морском превосходстве, таких результатов, какие она могла бы ожидать в этой войне – первом акте сорокалетней драмы, и они дают офицерам урок о необходимости приготовлять свои умственные силы и приобретать необходимые знания изучением условий войны в их время, если они не хотят оказаться неподготовленными [c.298] и может быть даже обесчещенными в час сражения ². Не следует думать, что столь многие английские моряки страдали таким неблагоприятным и редким в их корпорации пороком, как трусость: флот их потерпел фиаско от неподготовленности командиров и от недостатка воинских качеств у них, от дурных свойств адмирала как начальника, а также возможно, что и некоторого оттенка недоброжелательного отношения к нему подчиненных, как к человеку грубому и дерзкому. Здесь уместно обратить внимание на значение сердечности и доброжелательности со стороны начальника к подчиненным. Они, может быть, несущественны для военного успеха, но несомненно придают другим элементам этого успеха душу, дыхание жизни, которое делает возможным то, что при других условиях было бы невозможным; оно вызывает со стороны подчиненных высочайшую преданность долгу и готовность к подвигам, недостижимые [c.299] путем строжайшей дисциплины, если она не одушевлена участливым отношением начальника. Без сомнения, способность к такому отношению – природный дар. Высоким примером обладания им, может быть самым высоким среди моряков, был Нельсон. Когда он прибыл к флоту, перед Трафальгаром, то командиры, собравшиеся на флагманском корабле, казалось, забыли служебный этикет в выражении своих желаний засвидетельствовать адмиралу свою радость. “Этот Нельсон, – писал капитан Дэфф (Duff), который пал в битве, – такой всеми любимый и превосходный человек, такой доброжелательный начальник, что мы все стараемся превзойти его желания и предупредить его приказания”. Он сам сознавал это свое обаяние и его значение, когда в письме об Абукирском сражении к лорду Хоу (Howe) говорил: “Я имел счастье командовать семьей братьев”.

Известность, приобретенная сражением Мэттьюса при Тулоне, конечно, обязанная не искусству, с каким оно велось, а также и не его результатам, возникла из взрыва негодования, возбужденного им в Англии и, главным образом, вследствие большего числа последовавших за ним судебных дел и характера приговоров по ним. Как против адмирала, так и против следовавшего за ним в порядке командования, а также и против одиннадцати командиров из двадцати девяти возбуждены были судебные преследования. Адмирал был разжалован потому, что разорвал линию, т. е. потому, что его командиры не последовали за ним, когда он вышел из нее для атаки неприятеля – решение, которое отзывается более ирландскою логикой, чем ирландской любовью к драке. Второй в порядке командования был оправдан на упомянутых уже выше технических основаниях: он избежал ошибки и не разорвал линии, держась довольно далеко в стороне. Из одиннадцати командиров один умер, один дезертировал, семь исключены из службы или были отрешены от должности и только два были оправданы. У французов и испанцев дело обстояло не лучше; между ними произошли взаимные пререкания. Адмирал де Кур был лишен командования, тогда как испанский адмирал был награжден своим правительством титулом маркиза де ла Виктория, – награда, в высшей степени необыкновенная за дело, которое, по нисходительнейшей для союзников оценке, может считаться только нерешительным сражением. Французы, с другой стороны, еще утверждают, что испанский адмирал сошел вниз с палубы под предлогом весьма [c.300] легкой раны, и что в действительности бой велся французским капитаном, которому случилось быть на корабле.

Это первое генеральное сражение со времени боя при Малаге, бывшего сорок лет назад, говоря общепринятым языком, “разбудило” английский народ и вызвало здоровую реакцию. Сортировка офицеров, начавшаяся, так сказать, самим сражением, продолжалась; но результат был достигнут слишком поздно для того, чтобы он мог оказать надлежащее влияние на ход войны. И именно этой несостоятельностью деятельности в рассматриваемую эпоху, скорее, чем видными успехами предшествовавших и позднейших времен, выяснилось общее значение английской морской силы; подобно тому, как какая-нибудь драгоценная способность, которою владеет человек, не ценится им, пока она у него есть, но живо им чувствуется, когда он почему-нибудь ее теряет. Все еще владычица морей, но скорее по слабости своих противников, чем по абсолютным достоинствам своей силы, Англия не извлекла на этот раз из своего господства надлежащих результатов; самый серьезный успех – взятие острова Кап-Бретон в 1745 году – был достигнут колониальными силами Новой Англии, которым королевский флот, правда, оказал ценную помощь, так как для расположенных таким образом войск флот служит единственной линией сообщения. Так же не хорошо, как участники Тулонского сражения, вели себя и офицеры, стоявшие во главе флота в Вест и Ост-Индиях, и в последнем случае это имело результатом потерю Мадраса. С неблагоприятными условиями, лежавшими, так сказать, в самих морских офицерах Англии, соединялись еще и другие причины, мешавшие успехам морской силы ее так далеко от отечества. Положение самой Англии было не спокойно; дело Стюартов все еще было живо, и хотя грозное вторжение в королевство пятнадцати тысяч войск под начальством маршала Сакса (Saxe) в 1744 году, не удалось – вследствие рассеяния последних частью флотом Английского Канала, а частью штормом, который разбил несколько транспортов, собравшихся в Дюнкерке, потопив в море много людей – серьезность опасности проявилась в следующем году, когда претендент высадился в Шотландии только с несколькими сторонниками своими, но опираясь на восстание за него северного королевства. Он успешно вторгся внутрь само