Смысл нравственной автономии

Автономия нравственного субъекта – это центральная тема моральной философии, но не всегда ясен точный смысл этого термина.

Принято считать, что Кант был тем, кто открыл и распространил это понятие в качестве главной практической черты человеческой этики. Можно согласится с тем, что данный термин впервые появился в философии Канта, однако само по себе понятие было известно и его предшественникам.

Очень часто, цитируя Канта, полагают, что у него, да и вообще, автономия практического разума означает не что иное, как самостоятельное установление моральных норм. Моральный субъект собственным разумом решает, какие нравственные принципы ему принять. Из такого понимания вытекает, что всякая моральная объективность и тем более всякое религиозное основание моральных норм исключают этическую автономию. Следовательно, единственная возможность защитить моральную автономию заключена в субъективизме и нравственном релятивизме.

На самом деле, кантовское понимание автономии абсолютно не связано с таким субъективизмом. Для Канта автономия – это черта практического разума, который находит в себе нравственные и безусловные законы и представляет их воле. На волю влияют также чувственные склонности, сулящие наслаждение (это вожделение). Человек автономен именно потому, что может действовать по велению разума (долга), не подчиняясь слепо своим склонностям.

В этом смысле Кант близок традиции естественного закона, берущей начало в философии Сократа, Платона и особенно Аристотеля, для которого этическая задача состоит в том, чтобы подчинять страсти разуму. Эта традиция продолжилась в схоластике, утверждающей, что требования естественного закона человек находит и познает в самом себе, то есть в своей рациональной природе. Поэтому традиция назвала естественный закон «порядком разума» (ordo ratio), или «справедливым разумом» (recta ratio).

Кант совсем не считает, что практический разум (воля, согласно его терминологии) может произвольно устанавливать свои моральные законы, а следовательно, «свободен» относительно них:

«Из воли исходят законы; из произволения – максимы; произволение в человеке есть свободное произволение; волю, которая имеет в виду только закон и ничто иное, нельзя назвать ни свободной, ни несвободной, потому что она имеет в виду не поступки, а непосредственно законодательства для максимы поступков (следовательно, имеет в виду сам практический разум); поэтому она безусловно необходима и сама не способна ни к какому принуждению. Следовательно, только произволение может быть названо свободным»[41].

Моральная автономия означает, что принципы поведения действительны сами по себе, а не в силу навязывания их каким-то внешним авторитетом (гражданским либо религиозным)[42]. Эти принципы действительны сами по себе, то есть не как результат приказания, а из-за самого содержания принципов. Следовательно, их действительность зависит не от внешних санкций (как, например, ожидание наказания или награды – естественной или сверхъестественной), но исключительно от их «естественной санкции» в смысле принятия принципов моральным авторитетом. Что же такое «моральный авторитет»? Это не что иное, как сам нравственный субъект, имеющий практический разум и, следовательно, способный оценивать любое предположительное правило поведения как приемлемое или неприемлемое для себя[43].

Из этого понимания вытекает, что нравственная автономия моральных субъектов не зависит от возможного (естественного, социального или божественного) происхождения моральных принципов, управляющих нашим поведением. Их происхождение никак не влияет на автономию, потому что она соотносится с внутренней действительностью этих практических принципов, согласно которым поступает разумный субъект. Если человек может принять своим разумом эти моральные принципы – вне зависимости от того, сам он их в себе открыл или другие (окружающие, наставники, Бог...) предложили ему – и поступать согласно им, тогда он автономен. В конце концов, нравственная автономия означает, что никто не может поступать морально (и стать хорошим), действуя согласно практическим принципам, которые он не признает как таковые.

Как видим, моральная автономия – это свойство не самой этики в ее содержании (будто она нечто самоорганизующееся и самодостаточное), а нравственного субъекта – в той мере, в какой он способен воспринять своим разумом внутреннюю действительность моральных норм и внутреннюю значимость этических ценностей.

Когда человек автономен в плане нравственного познания, тогда он автономен и относительно своих мотиваций, способен действовать как положено, потому что он должен это делать по убеждению, а не из страха наказания или ожидания награды.

Мы видим, что правильный подход к данному понятию никак не связан с каким-то произвольным и субъективным установлением норм поведения. Это ложное толкование нравственной автономии, на самом деле, совершенно искажает ее смысл, и до такой степени, что отождествляет ее с кантовской «гетерономией». Субъективистское понимание автономии подразумевает, что человек морально автономен, когда противостоит всякой объективности, всякому долгу и действует, следуя своим естественным склонностям. Автономия означает в данном случае произвол. И именно в этом состоит гетерономия, по мнению Канта. Наверное, философская позиция, наилучшим образом отражающая субъективное понимание автономии, – это «воля к власти» Ницше[44].

Но если понимать ее правильно, то нет никакого противоречия между автономией и нравственным законом, между автономией и возможным религиозным основанием моральных норм и ценностей. Сам Кант определяет религию как «знание всех наших обязанностей в виде божественных заповедей»[45]. И хотя такое определение очень принижает роль религии (т.к. сводит ее до уровня нравственности), оно ясно отражает, что уже для Канта возможное божественное происхождение моральных норм ни в коем случае не умаляет нравственную автономию.

Правильное понимание автономии позволяет сделать определённые выводы. Во-первых, подлинно моральное поведение автономно по определению, поскольку, как уже было сказано, никто не может быть добрым, поступая согласно тем нравственным принципам, которые он сам не признает таковыми; а во-вторых, нравственная автономия не только не исключает объективные ценности и нормы, но, наоборот, предполагает их. Без них остается только произвол инстинктов, в котором свобода полностью отсутствует.