 |
Генералам двенадцатого года 7 глава
|
|
|
|
Прошуми весеннею водою
Над моей рабою
Молодою.
(Кинь-ка в воду обручальное кольцо,
Покатай по белой грудке – яйцо!)
От бессонницы, от речи сладкой,
От змеи, от лихорадки,
От подружкина совета,
От лихого человека,
От младых друзей,
От чужих князей —
Заклинаю государыню-княгиню,
Молодую мою, верную рабыню.
(Наклони лицо,
Расколи яйцо!)
Да растут ее чертоги —
Выше снежных круч,
Да бегут ее дороги —
Выше синих туч,
Да поклонятся ей в ноги
Все князья земли, —
Да звенят в ее кошелке
Золотые рубли.
Ржа – с ножа,
С тебя, госпожа, —
Тоска!
21 мая 1917
3. “Голос – сладкий для слуха…”
Голос – сладкий для слуха,
Только взглянешь – светло.
Мне что? – Я старуха,
Мое время прошло.
Только солнышко скроется,
Да падет темнота,
Выходи ты под Троицу
Без Христа-без креста.
Пусть несут тебя ноженьки
Не к дружку твоему:
Непроезжей дороженькой —
В непроглядную тьму.
Да сними – не забудь же —
Образочек с груди.
А придешь на распутье,
К земле припади.
Позовет тебя глухо,
Ты откликнись – светло...
– Мне что? – Я старуха,
Мое время прошло.
21 мая 1917
“И кто-то, упав на карту…”
И кто-то, упав на карту,
Не спит во сне.
Повеяло Бонапартом
В моей стране.
Кому-то гремят раскаты:
– Гряди, жених!
Летит молодой диктатор,
Как жаркий вихрь.
Глаза над улыбкой шалой —
Что ночь без звезд!
Горит на мундире впалом —
Солдатский крест[28].
Народы призвал к покою,
Смирил озноб —
И дышит, зажав рукою
Вселенский лоб.
21 мая 1917
Троицын день
“Из строгого, стройного храма…”
Из строгого, стройного храма
Ты вышла на визг площадей...
– Свобода! – Прекрасная Дама
|
|
|
Маркизов и русских князей.
Свершается страшная спевка, —
Обедня еще впереди!
– Свобода! – Гулящая девка
На шалой солдатской груди!
26 мая 1917
(Бальмонт, выслушав: – Мне не нравится – твое презрение к девке! Я – обижен за девку! Потому что – (блаженно-заведенные глаза) – иная девка... Я: – Как жаль, что я не могу тебе ответить: – “Как и иной солдат...”)
“В лоб целовать – заботу стереть…”
В лоб целовать – заботу стереть.
В лоб целую.
В глаза целовать – бессонницу снять.
В глаза целую.
В губы целовать – водой напоить.
В губы целую.
В лоб целовать – память стереть.
В лоб целую.
5 июня 1917
“Голубые, как небо, воды…”
Голубые, как небо, воды,
И серебряных две руки.
Мало лет – и четыре года:
Ты и я – у Москвы-реки.
Лодки плыли, гудки гудели,
Распоясанный брел солдат.
Ребятишки дрались и пели
На отцовский унылый лад.
На ревнителей Бога Марса
Ты тихонько кривила рот.
Ледяными глазами барса
Ты глядела на этот сброд.
Был твой лик среди этих, темных,
До сиянья, до блеска – бел.
Не забуду – а ты не вспомнишь —
Как один на тебя глядел.
6 июня 1917
(NB! с ненавистью – как мне тогда показалось, и весь этот стих – ответ на этот – классовой ненависти – взгляд. М. Ц. – 1938 г. – при переписке).
“А пока твои глаза…”
А пока твои глаза
– Черные – ревнивы,
А пока на образа
Молишься лениво —
Надо, мальчик, целовать
В губы – без разбору.
Надо, мальчик, под забором
И дневать и ночевать.
И плывет церковный звон
По дороге белой.
На заре-то – самый сон
Молодому телу!
(А погаснут все огни —
Самая забава!)
А не то – пройдут без славы
Черны ночи, белы дни.
Летом – светло без огня,
Летом – ходишь ходко.
У кого увел коня,
У кого красотку.
– Эх, и врет, кто нам поет
Спать в тобою розно!
Милый мальчик, будет поздно,
Наша молодость пройдет!
Не взыщи, шальная кровь,
Молодое тело!
|
|
|
Я про бедную любовь
Спела – как сумела!
Будет день – под образа
Ледяная – ляжу.
– Кто тогда тебе расскажет
Правду, мальчику, в глаза?
10 июня 1917
“Горечь! Горечь! Вечный привкус…”
Горечь! Горечь! Вечный привкус
На губах твоих, о страсть!
Горечь! Горечь! Вечный искус —
Окончательнее пасть.
Я от горечи – целую
Всех, кто молод и хорош.
Ты от горечи – другую
Ночью за руку ведешь.
С хлебом ем, с водой глотаю
Горечь-горе, горечь-грусть.
Есть одна трава такая
На лугах твоих, о Русь.
10 июня 1917
“И зажег, голубчик, спичку…”
И зажег, голубчик, спичку.
– Куды, матушка, дымок?
– В двери, родный, прямо в двери, —
Помирать тебе, сынок!
– Мне гулять еще охота.
Неохота помирать.
Хоть бы кто за меня помер!
...Только до ночи и пожил.
11 июня 1917
(Рассказ владимирской няни Нади.)
Але
А когда – когда-нибудь – как в воду
И тебя потянет – в вечный путь,
Оправдай змеиную породу:
Дом – меня – мои стихи – забудь.
Знай одно: что завтра будешь старой.
Пей вино, правь тройкой, пой у Яра,
Синеокою цыганкой будь.
Знай одно: никто тебе не пара —
И бросайся каждому на грудь.
Ах, горят парижские бульвары!
(Понимаешь – миллионы глаз!)
Ах, гремят мадридские гитары!
(Я о них писала – столько раз!)
Знай одно: (твой взгляд широк от жара,
Паруса надулись – добрый путь!)
Знай одно: что завтра будешь старой,
Остальное, деточка, – забудь.
11 июня 1917
“А царит над нашей стороной…”
А царит над нашей стороной —
Глаз дурной, дружок, да час худой.
А всего у нас, дружок, красы —
Что две русых, вдоль спины, косы,
Две несжатых, в поле, полосы.
А затем, чтобы в единый год
Не повис по рощам весь народ —
Для того у нас заведено
Зеленое шалое вино.
А по селам – ивы – дерева
Да плакун-трава, разрыв-трава...
Не снести тебе российской ноши.
– Проходите, господин хороший!
11 июня 1917
Кармен
1. “Божественно, детски-плоско…”
Божественно, детски-плоско
Короткое, в сборку, платье.
Как стороны пирамиды
От пояса мчат бока.
Какие большие кольца
На маленьких темных пальцах!
Какие большие пряжки
На крохотных башмачках!
А люди едят и спорят,
А люди играют в карты.
Не знаете, чт о на карту
|
|
|
Поставили, игроки!
А ей – ничего не надо!
А ей – ничего не надо!
– Вот грудь моя. Вырви сердце —
И пей мою кровь, Кармен!
13 июня 1917
2. “Стоит, запрокинув горло…”
Стоит, запрокинув горло,
И рот закусила в кровь.
А руку под грудь уперла —
Под левую – где любовь.
– Склоните колена! – Что вам,
Аббат, до моих колен?!
Так кончилась – этим словом —
Последняя ночь Кармен.
18 июня 1917
Иоанн
1. “Только живите! – Я уронила руки…”
Только живите! – Я уронила руки,
Я уронила на руки жаркий лоб.
Так молодая Буря слушает Бога
Где-нибудь в поле, в какой-нибудь темный час.
И на высокий вал моего дыханья
Властная вдруг – словно с неба – ложится длань.
И на уста мои чьи-то уста ложатся.
– Так молодую Бурю слушает Бог.
20 июня 1917
2. “Запах пшеничного злака…”
Запах пшеничного злака,
Ветер, туман и кусты...
Буду отчаянно плакать —
Я, и подумаешь – ты,
Длинной рукою незрячей
Гладя раскиданный стан,
Что на груди твоей плачет
Твой молодой Иоанн.
3. “Люди спят и видят сны…”
Люди спят и видят сны.
Стынет водная пустыня.
Все у Господа – сыны,
Человеку надо – сына.
Прозвенел кремнистый путь
Под усердною ногою,
И один к нему на грудь
Пал курчавой головою.
Люди спят и видят сны.
Тишина над гладью водной.
– Ты возьми меня в сыны!
– Спи, мой сын единородный.
4. “Встречались ли в поцелуе…”
Встречались ли в поцелуе
Их жалобные уста?
Иоанна кудри, как струи
Спадают на грудь Христа.
Умилительное бессилье!
Блаженная пустота!
Иоанна руки, как крылья,
Висят по плечам Христа.
22 – 27 июня 1917
Цыганская свадьба
Из-под копыт
Грязь летит.
Перед лицом
Шаль – как щит.
Без молодых
Гуляйте, сваты!
Эй, выноси,
Конь косматый!
Н е дали воли нам
Отец и мать,
Целое поле нам —
Брачная кровать!
Пьян без вина и без хлеба сыт, —
Это цыганская свадьба мчит!
Полон стакан,
Пуст стакан.
Гомон гитарный, луна и грязь.
Вправо и влево качнулся стан.
Князем – цыган!
Цыганом – князь!
Эй, господин, берегись, – жжет!
|
|
|
Это цыганская свадьба пьет!
Там, на ворохе
Шалей и шуб,
Звон и шорох
Стали и губ.
Звякнули шпоры,
В ответ – мониста.
Свистнул под чьей-то рукою
Шелк.
Кто-то завыл как волк,
Кто-то как бык храпит.
– Это цыганская свадьба спит.
25 июня 1917
Князь тьмы
1. “Колокола – и небо в темных тучах…”
Князь! Я только ученица
Вашего ученика!
Колокола – и небо в темных тучах.
На перстне – герб и вязь.
Два голоса – плывучих и певучих:
– Сударыня? – Мой князь?
– Что Вас приводит к моему подъезду?
– Мой возраст – и Ваш взор.
Цилиндр снят, и тьму волос прорезал
Серебряный пробор.
– Ну, что сказали на денек вчерашний
Российские умы?
2. “Страстно рукоплеща…”
Страстно рукоплеща
Лает и воет чернь.
Медленно встав с колен
Кланяется Кармен.
Взором – кого ища?
– Тихим сейчас – до дрожи.
Безучастны в царской ложе
Два плаща.
И один – глаза темны —
Воротник вздымая стройный:
– Какова, Жуан? – Достойна
Вашей светлости, Князь Тьмы.
3 июля 1917
3. “Да будет день! – и тусклый день туманный…”
Да будет день! – и тусклый день туманный
Как саван пал над мертвою водой.
Взглянув на мир с полуулыбкой странной:
– Да будет ночь! – тогда сказал другой.
И отвернув задумчивые очи,
Он продолжал заоблачный свой путь.
Тебя пою, родоначальник ночи,
Моим ночам и мне сказавший: будь.
3 или 4 июля 1917
4. “И призвал тогда Князь света – Князя тьмы…”
И призвал тогда Князь света – Князя тьмы,
И держал он Князю тьмы – такую речь:
– Оба княжим мы с тобою. День и ночь
Поделили поровну с тобой.
Так чего ж за нею белым днем
Ходишь-бродишь, речь заводишь под окном?
Отвечает Князю света – Темный князь:
– То не я хожу-брожу, Пресветлый – нет!
То сама она в твой белый Божий день
По пятам моим гоняет, словно тень.
То сама она мне вздоху не дает,
Днем и ночью обо мне поет.
И сказал тогда Князь света – Князю тьмы:
– Ох, великий ты обманщик, Темный князь!
Ходит-бродит, речь заводит, песнь поет?
Ну, посмотрим, Князь темнейший, чья возьмет?
И пошел тогда промеж князьями – спор.
О сю пору он не кончен, княжий спор.
4 июля 1917
“Помнишь плащ голубой…”
ВОНEМЕ [29]
Помнишь плащ голубой,
Фонари и лужи?
Как играли с тобой
Мы в жену и мужа.
Мой первый браслет,
Мой белый корсет,
Твой малиновый жилет,
Наш клетчатый плед?!
Ты, по воле судьбы,
Всё писал сонеты.
Я варила бобы
Юному поэту.
Как над картою вин
Мы на пальцы дули,
Как в дымящий камин
Полетели стулья.
Помнишь – шкаф под орех?
Холод был отчаянный!
Мой страх, твой смех,
|
|
|
Гнев домохозяина.
Как стучал нам сосед,
Флейтою разбужен...
Поцелуи – в обед,
И стихи – на ужин...
Мой первый браслет,
Мой белый корсет,
Твой малиновый жилет —
Наш клетчатый плед...
7 июля 1917
“Ну вот и окончена метка…”
Ну вот и окончена метка, —
Прощай, мой веселый поэт!
Тебе приглянулась – соседка,
А мне приглянулся – сосед.
Забита свинцовою крышкой
Любовь – и свободны рабы.
А помнишь: под мышкою – книжки,
А помнишь: в корзинке – бобы...
Пожалуйте все на поминки,
Кто помнит, как десять лет
Клялись: кружевная косынка
И сей апельсинный жилет...
(Не окончено). 7 июля 1917
Юнкерам, убитым в Нижнем
Сабли взмах —
И вздохнули трубы тяжко —
Провожать
Легкий прах.
С веткой зелени фуражка —
В головах.
Глуше, глуше
Праздный гул.
Отдадим последний долг
Тем, кто долгу отдал – душу.
Гул – смолк.
– Слуша – ай! Н а – кра – ул!
Три фуражки.
Трубный звон.
Рвется сердце.
– Как, без шашки?
Без погон
Офицерских?
Поутру —
В безымянную дыру?
Смолкли трубы.
Доброй ночи —
Вам, разорванные в клочья —
На посту!
17 июля 1917
“И в заточеньи зимних комнат…”
И в заточеньи зимних комнат
И сонного Кремля —
Я буду помнить, буду помнить
Просторные поля.
И легкий воздух деревенский,
И полдень, и покой, —
И дань моей гордыне женской
Твоей слезы мужской.
27 июля 1917
“Бороды – цвета кофейной гущи…”
Б о роды – цвета кофейной гущи,
В воздухе – гул голубиных стай.
Черное око, полное грусти,
Пусто, как полдень, кругло, как рай.
Все провожает: пеструю юбку,
Воз с кукурузой, парус в порту...
Трубка и роза, роза и трубка —
Попеременно – в маленьком рту.
Звякнет – о звонкий кувшин – запястье,
Вздрогнет – на звон кувшин а – халат...
Стройные снасти – строки о страсти —
И надо всеми и всем – Аллах.
Что ж, что неласков! что ж, что рассеян!
Много их с розой сидит в руке —
Там на пороге дымных кофеен, —
В синих шальварах, в красном платке.
4 августа 1917
Любви старинные туманы
1. “Над черным очертаньем мыса…”
Над черным очертаньем мыса —
Луна – как рыцарский доспех.
На пристани – цилиндр и мех,
Хотелось бы: поэт, актриса.
Огромное дыханье ветра,
Дыханье северных садов, —
И горестный, огромный вздох:
– Ne laissez pas trainer mes lettres![30]
2. “Так, руки заложив в карманы…”
Так, руки заложив в карманы,
Стою. Синеет водный путь.
– Опять любить кого-нибудь? —
Ты уезжаешь утром рано.
Горячие туманы Сити —
В глазах твоих. Вот так, ну вот...
Я буду помнить – только рот
И страстный возглас твой: – Живите!
3. “Смывает лучшие румяна…”
Смывает лучшие румяна —
Любовь. Попробуйте на вкус,
Как слезы – с о лоны. Боюсь,
Я завтра утром – мертвой встану.
Из Индии пришлите камни.
Когда увидимся? – Во сне.
– Как ветрено! – Привет жене,
И той – зеленоглазой – даме.
4. “Ревнивый ветер треплет шаль…”
Ревнивый ветер треплет шаль.
Мне этот час сужден – от века.
Я чувствую у рта и в в е ках
Почти звериную печаль.
Такая слабость вдоль колен!
– Так вот она, стрела Господня!
– Какое зарево! – Сегодня
Я буду бешеной Кармен.
...Так, руки заложив в карманы,
Стою. Меж нами океан.
Над городом – туман, туман.
Любви старинные туманы.
19 августа 1917
“Из Польши своей спесивой…”
Из Польши своей спесивой
Принес ты мне речи льстивые,
Да шапочку соболиную,
Да руку с перстами длинными,
Да нежности, да поклоны,
Да княжеский герб с короною.
– А я тебе принесла
Серебряных два крыла.
20 августа 1917
“Молодую рощу шумную…”
Молодую рощу шумную —
Дровосек перерубил.
То, что Господом задумано —
Человек перерешил.
И уж роща не колышется —
Только пни, покрыты ржой.
В голосах родных мне слышится
Темный голос твой чужой.
Все мерещатся мне дивные
Темных глаз твоих круги.
– Мы с тобою – неразрывные,
Неразрывные враги.
20 августа 1917
“С головою на блещущем блюде…”
С головою на блещущем блюде
Кто-то вышел. Не я ли сама?
На груди у меня – мертвой грудою —
Целый город, сошедший с ума!
А глаза у него – как у рыбы:
Стекленеют, глядят в небосклон,
А над городом – мертвою глыбой —
Сладострастье, вечерний звон.
22 августа 1917
“Собрались, льстецы и щеголи…”
Собрались, льстецы и щеголи,
Мы не страсти праздник праздновать.
Страсть-то с голоду, да с холоду, —
Распашная, безобразная.
Окаянствует и пьянствует,
Рвет Писание на части...
– Ах, гондолой венецьянскою
Подплывает сладострастье!
Роза опытных садовников
За оградою церковною,
Райское вино любовников —
Сладострастье, роза кровная!
Лейся, влага вдохновенная,
Вожделенное токайское —
За <нетленное> – блаженное
Сладострастье, роскошь райскую!
22 августа 1917
“Нет! Еще любовный голод…”
Нет! Еще любовный голод
Не раздвинул этих уст.
Нежен – оттого что молод,
Нежен – оттого что пуст.
Но увы! На этот детский
Рот – Шираза лепестки! —
Все людское людоедство
Точит зверские клыки.
23 августа 1917
Иосиф
Царедворец ушел во дворец.
Раб согнулся над коркою черствой.
Изломала – от скуки – ларец
Молодая жена царедворца.
Голубям раскусила зоба,
Исщипала служанку – от скуки,
И теперь молодого раба
Притянула за смуглые руки.
– Отчего твои очи грустны?
В погребах наших – царские вина!
– Бедный юноша – я, вижу сны!
И служу своему господину.
– Позабавь же свою госпожу!
Солнце жжет, господин наш – далёко...
– Я тому господину служу,
Чье не дремлет огромное око.
Длинный лай дозирающих псов,
Дуновение рощи миндальной.
Рокот спорящих голосов
В царедворческой опочивальне.
– Я сберег господину – казну.
– Раб! Казна и жена – не едино.
– Ты алмаз у него. Как дерзну —
На алмаз своего господина?!
Спор Иосифа! Перед тобой —
Что – Иакова единоборство!
И глотает – с улыбкою – вой
Молодая жена царедворца.
23 августа 1917
“Только в очи мы взглянули – без остатка…”
Только в очи мы взглянули – без остатка,
Только голос наш до вопля вознесен —
Как на горло нам – железная перчатка
Опускается – по имени – закон.
Слезы в очи загоняет, воды —
В берега, проклятие – в уста.
И стремит железная свобода
Вольнодумца с нового моста.
И на грудь, где наши рокоты и стоны,
Опускается железное крыло.
Только в обруче огромного закона
Мне просторно – мне спокойно – мне светло.
25 августа 1917
“Мое последнее величье…”
Мое последнее величье
На дерзком голоде заплат!
В сухие руки ростовщичьи
Снесен последний мой заклад.
Промотанному – в ночь – наследству
У Господа – особый счет.
Мой – не сошелся. Не по средствам
Мне эта роскошь: ночь и рот.
Простимся ж коротко и просто
– Раз руки не умеют красть! —
С тобой, нелепейшая роскошь,
Роскошная нелепость! – страсть!
1 сентября 1917
“Без Бога, без хлеба, без крова…”
Без Бога, без хлеба, без крова,
– Со страстью! со звоном! со славой! —
Ведет арестант чернобровый
В Сибирь – молодую жену.
Когда-то с полуночных палуб
Взирали на Хиос и Смирну,
И мрамор столичных кофеен
Им руки в перстнях холодил.
Какие о страсти прекрасной
Велись разговоры под скрипку!
Тонуло лицо чужестранца
В египетском тонком дыму.
Под низким рассеянным небом
Вперед по сибирскому тракту
Ведет господин чужестранный
Домой – молодую жену.
3 сентября 1917
“Поздний свет тебя тревожит…”
Поздний свет тебя тревожит?
Не заботься, господин!
Я – бессонна. Спать не может
Кто хорош и кто один.
Нам бессонница не бремя,
Отродясь кипим в котле.
Так-то лучше. Будет время
Телу выспаться в земле.
Ни зевоты, ни ломоты,
Сын – уснул, а друг – придет.
Друг за матерью присмотрит,
Сына – Бог побережет.
Поделю ж, пока пригожа,
И пока одной невмочь, —
Бабью жизнь свою по-божьи:
Сыну – день, а другу – ночь.
4 сентября 1917
“Я помню первый день, младенческое зверство…”
Я помню первый день, младенческое зверство,
Истомы и глотка божественную муть,
Всю беззаботность рук, всю бессердечность сердца,
Что камнем падало – и ястребом – на грудь.
И вот – теперь – дрожа от жалости и жара,
Одно: завыть, как волк, одно: к ногам припасть,
Потупиться – понять – что сладострастью кара —
Жестокая любовь и каторжная страсть.
4 сентября 1917
|
|
|
