Из «Психологии» Германа Лотце

В трудах известного немецкого мыслителя Германа Лотце я нашел несколько тезисов, которые, хотя и возникли умозрительно, обнаруживают настолько глубокое созвучие с идеями психоанализа, полученными эмпирически, что позволяют рассматривать их автора как одного из предшественников Фрейда. Такая конгруэнтность результатов интуитивного мышления и воображения с результатами практического опыта интересна с исторической точки зрения и может служить аргументом в пользу обоснованности психоанализа.

В «Психопатологии обыденной жизни» Фрейд объясняет процесс забывания тем, что какие-то представления становятся бессознательными из-за вызываемого ими неудовольствия. В «Основных чертах психологии» (VII. Aufl. Leipzig, S. Hirzel) Лотце высказывается по этому вопросу следующим образом:

§ 15. «...картины воспоминаний о прежних впечатлениях не всегда наличествуют в сознании, а появляются в нем снова лишь на время, и притом так, что для их воспроизведения не обязателен какой-либо внешний раздражитель.

Отсюда мы заключаем, что в промежутке между появлениями этих картин в сознании они не потеряны совершенно, но обращаются в какое-то "бессознательное" состояние, которое мы, естественно, не можем описать и употребляем для него название, несущее в самом себе противоречие, но удобное для нас: "бессознательные представления"...»

§ 16. «...Здесь противопоставлены друг другу два взгляда. Прежде исчезновение представлений считали естественным и полагали, что объяснять, наоборот, нужно память. Теперь приводят аналогию с физическим законом инерции и полагают, что объяснять надо процесс забывания, потому что вечное продолжение какого-то возбужденного однажды состояния само по себе якобы понятно и естественно.

Но аналогию эту нельзя приводить так запросто. Идея инерции относится только к движению физического тела. Движение есть изменение лишь внешних его отношений, от которого тело не страдает; ведь физическое тело в каждой точке остается таким же, как и в любой другой, и поэтому не имеет причины для сопротивления, оказываемого движению. В противоположность этому душа находится в различных состояниях и в зависимости от обстоятельств представляет собой А или Б, а может не представлять вообще ничего. Отсюда допустимо предположить, что душа реагирует на любое навязанное ей впечатление и хотя этим не аннулирует его, но может все-таки превратить его из сознательного восприятия в некое бессознательное состояние».

§ 19. «Понятия силы и противосилы могли бы служить основами "психической механики" только в том случае, если бы относились к представляющей деятельности. Это не так. Признать, что это так, можно было бы в том случае, если бы решающими условиями взаимодействия представлений являлись сила и противосила представленных содержаний. Но опыт это не подтверждает. Представление большего содержания ни в коей мере не вытесняет представление меньшего содержания; наоборот, последнее способно иногда подавить восприятие внешних раздражений.

Никогда не бывает, чтобы представления рождались в душе, которая ничего кроме этого не делает. К любому впечатлению, помимо того, что конкретно представляется в виде его следствий, привязывается еще и чувство ценности, которую имеет это впечатление для воспринимающего. Это чувство (удовольствия или неудовольствия) может быть разной силы, степени, чего нельзя, пожалуй, сказать о «чистом» процессе представления. И вот, по степени этого чувства, которая, впрочем, зависит от общего состояния, в котором пребывает душа, или, другими словами, от степени интереса к данному представлению, последнее приобретает большую или меньшую мощь и способно вытеснить другие представления. И лишь из-за этой мощи, а не в изначальном качестве, мы можем назвать представление сильным».

В этих тезисах мы, по сути дела, находим фрейдовские мысли об определяющей роли удовольствия или неудовольствия для восприятия и его воспроизведения. О том, что это не случайность, позволяет заключить еще одно место из «Психологии» Лотце, где он совсем так же, как это делает психоанализ, выражает свою позицию о шаткости «чистой психологии» сознания.

§ 86. «...Вопрос о типе и истинности нашего познания или о соотношениях между субъектом и объектом настолько приковал к себе внимание, что целью и содержанием всего мирового порядка стали считать процесс, посредством которого сущее старается понять самое себя, то есть развитие самосознания. И вот оказалось, что душа призвана только к тому, чтобы привнести задачу самоотражения в земную жизни; а психология занялась почти исключительно различными формами, в которых эта задача постепенно решается "чистым разумом". Содержание же того, что воспринимается, созерцается или постигается, как бы отступило на задний план. Вся душевная жизнь чувств и стремлений в чистом виде лишь тогда принимается в расчет, когда их можно поставить в связь с формальной задачей объективирования, осознания самого себя».

На языке психоанализа это означает примерно следующее: осознаваемость — отнюдь не обязательное качество психического. Содержание психики само для себя бессознательно, и лишь какой-то обрывок этого содержания воспринимается сознанием, органами чувств как психическое качество.

Мнение Лотце о руководящей роли принципа удовольствия при возникновении инстинктов тоже согласовывается с нашими воззрениями.

§ 102. «...Инстинкты изначально являются только чувствами, и в большинстве своем — это чувства неудовольствия или беспокойства; но инстинкты имеют обыкновение привязываться к двигательным стимулам, каковые в виде рефлекторных моторных реакций приводят к всевозможным движениям, и уже посредством этих движений, после более или менее длительного нахождения в неопределенности, находятся средства, чтобы устранить это неудовольствие». (Ср. «Принципы психического события» Фрейда и теоретическую часть его «Толкования сновидений».)

Лотце затронул проблему объективирующей проекции и интроекции. Там, где он говорит о формировании «Я» в противоположность к объектному миру (§ 52): «Любое из наших собственных состояний, все, от чего мы сами страдаем, что мы ощущаем или делаем, отмечено тем, что сопряжено с каким-нибудь чувством (удовольствия, неудовольствия, интереса). Подобное сопряжение с чувством отсутствует, если мы лишь представляем нечто как состояние, дело, ощущение, страдание кого-то другого, но сами их не переживаем... Знание в чистом виде вообще не может быть мотивом для различения, посредством которого одушевленное существо противопоставляет себя остальному миру». «Для нас прежде всего приобретает отчетливый смысл притяжательное местоимение "мой"; и лишь после того, как мы направим нашу мыслительную рефлексию на сопутствующие обстоятельства, мы можем субстантивировать свое "Я" — как существо, которому принадлежит то, что называется "мое"» (§ 35). (Ср. мои умозаключения в работе «Интроекция и перенесение» в наст. издании.)

Когда Лотце говорит о «различении» «Я» и объективного мира, о ценности этого различения для индивида (без сомнения, он имеет в виду ценность в смысле удовольствия, а не пользы), то он приближается к психоаналитической точке зрения, согласно которой процесс «Я»-формирования находится в самой интимной связи с нарциссизмом, влюбленностью в собственную персону. (Ср.: Freud S. Totem und Tabu Animismus, Magie und Allmacht der Gedanken, Ges. Schr., Bd. X.)

В пользу этого говорит и следующее высказывание Лотце (§ 53): «...Нужно различать две стороны медали. Образ нашей собственной сущности, который складывается у нас, может быть в большей или меньшей степени правильным или ложным; это зависит от уровня, силы интеллекта, с помощью которого живое существо старается понять для себя этот центр его собственных состояний. Напротив, очевидность и ясность, с которыми любое существо отличает себя от остального мира, никоим образом не зависят от глубины и качества проникновения в собственную сущность. Ведь какое-то подобие "Я" обнаруживается и у низших животных, поскольку они признают своими состояния, вызванные болью или удовольствием, и делают это столь же определенно, как и существа в высшей степени разумные».

Небезынтересно и то, что говорит Лотце о смысле «многих, порой изысканных, порой странных "добавок" и "привесок" к нашему телу», «которые связаны со страстью наряжаться». Имеется в виду, что человек как будто вбирает в «Я» какую-то часть внешнего мира, чтобы как-то увеличить это «Я»; добавки в виде платья и нарядов «дают нам приятное чувство расширения нашей духовной сущности за границы нашего тела».