И кто не хочет быть одиноким.

Влада Сергеева

УРОКИ ЛЮБВИ

Посвящается сыну.

Для тех, кто хочет быть любимым,

Кто хочет быть счастливым,

и кто не хочет быть одиноким.

 

Глава о том, как все начиналось…

Впервые о том, что мне не разрешат рожать, сказала мой кардиолог. Мне было лет 25, я любила человека, от которого хотела иметь ребенка. Больное сердце – «наследие» частых ангин в детстве. В течение трех лет я не вылезала из больниц и к 15 годам имела весьма серьезные диагнозы. Но всю трагичность ситуации осознала только тогда, когда кардиолог сказала без обиняков: «Какой ребенок? С твоим-то сердцем…». В 30 лет я повторила попытку, однако врачи вновь были непреклонны: при родах погибну или я, или ребенок, а если останемся живы оба, то мне неизбежно грозит инвалидность. И кого я хочу поразить своим героизмом? Кто, спрашивается, будет воспитывать ребенка, на которого у меня просто не хватит сил? В общем, смутные до той поры мысли о том, что надо взять ребенка в детском доме, постепенно начали крепнуть. Но на то, чтобы решиться на этот шаг, потребовалось еще три года.

Наверное, через это проходят все. Одолевают мысли о наследственности, неизлечимых болезнях и дурном характере, доставшихся от родителей-алкоголиков (а кто еще оставляет детей?), о том, что еще неизвестно, кто потом из него вырастет и как будет к тебе относиться. Это естественно. Каждая мать мечтает о том, что ее ребенок будет самым умным, добрым, что все в жизни у него сложится хорошо. А тут – неизвестно кто, неизвестно – от кого… Но разве любой из нас не вспомнит случаев, когда у вполне благополучных родителей вырастали алкоголики, преступники, лентяи, когда беспроблемные дети, став взрослыми, не хотели получать образование и не проявляли интереса к работе? А болезни и травмы? Они преследуют нас вопреки наследственности, и никакая забота родителей не спасает от страшного осложнения после гриппа или гепатита, подхваченного в школе. Что толку гадать, кем и каким вырастет ребенок, если никому не дано предугадать даже собственную судьбу. И в этом плане приемные сын или дочь не составят исключения. Что касается интеллекта, то, во-первых, человека на 80% делает общение (и воспитание в том числе), а во-вторых, гении рождаются крайне редко, и чаще всего в обычной семье растет самый обычный ребенок (а самым умным и талантливым его считают лишь собственные родители).

Ключевой вопрос здесь: для чего мы хотим иметь ребенка? Уж во всяком случае, не для того, чтобы было кому подать в старости пресловутый стакан воды. До этого «стакана» еще надо дожить, а потом, кто может гарантировать, что дети в это время будут рядом, не в другом городе или стране? Наверное, ребенок – это наша наивная вера в бессмертие души. Передать свой опыт, знания, помочь понять правила отношений между людьми, научить любить, заботиться о своих близких – это и есть продолжение себя в детях, продление собственного присутствия в этом мире.

Чем в этом плане приемный ребенок отличается от родного? Вы вырастили и воспитали человека по образу и духу своему, а как ребенок появился в вашем доме – дело второе. Если друзья могут быть более родными, чем кровные родственники, если с родней можно не видеться годами и не вспоминать о ней, а о подруге начать скучать через месяц после разлуки, то почему бы и приемному ребенку не стать для вас самым родным и любимым. Во всяком случае, мой сын для меня - самый близкий и любимый человек. И мне кажется, никогда и никого я не смогла бы любить больше, чем его.

 

Да, поначалу и я не избежала размышлений о плохой наследственности и о том, что будет, когда узнают, что я воспитываю приемного ребенка. Однако эти вопросы я решила для себя довольно легко (но об этом чуть позже). Гораздо сложнее оказалось справиться с сомнением по поводу того, смогу ли взять на себя такую ответственность, готова ли к этому? Десяток лет спустя, когда несколько моих знакомых решали, брать или нет ребенка, и когда они спрашивали у меня совета, отвечала им одно и то же: подумайте, какая это ответственность. Вы сделаете шаг, который в корне изменит вашу жизнь, а возврата назад уже не будет. То, что это не ваш ребенок, ничего не изменит. Относитесь к этому так, как будто вы решили родить. И дело даже не в законах, а в том, что мы в ответе за тех, кого приручаем. Впрочем, и об этом тоже – чуть позже.

И все-таки, почему я решилась на этот шаг? Возможно, все дело в характере? Мне постоянно надо кого-то любить, о ком-то заботиться. Я очень привязываюсь к людям, в моей судьбе есть дружбы длиною в 25 - 30 лет. Может быть, из меня и получилась бы неплохая спутница жизни, как считают некоторые мои знакомые, но я довольно рано уяснила для себя, что больная жена – не лучший вариант, а потому не строила никаких планов о замужестве. Избежать типичных, при таком раскладе, трагедий и личных драм помогла работа: моя творческая профессия дает много интересных знакомств, широкий круг общения, делает жизнь насыщенной и нескучной. К тому же мысль о том, что мне не стоит выходить замуж, укоренялась постепенно, поэтому я не зациклилась на этом и стала думать о своем одиночестве как о чем-то само собой разумеющемся.

Ничего в жизни не происходит просто так. По роду своих занятий я побывала в нескольких детских домах и домах ребенка, и именно после этого у меня впервые появилась мысль взять на воспитание малыша. Вначале это была просто мысль, потом я стала возвращаться к ней, потом однажды, в разговоре с родителями, на вопрос, когда я выйду замуж, пошутила: «Зачем мне муж, лучше уж я собаку заведу». А отец, тогда уже серьезно болевший, потому-то и подталкивающий меня к замужеству – боялся не дожить, не увидеть внуков – вдруг сказал совершенно серьезно: «Зачем собаку. Лучше ребенка возьми».

Может быть, именно эта фраза решила все? Я вдруг поняла, что родители переживают за мою судьбу, считают, что моя жизнь не складывается, не верят, что мне хватает интересной работы и общения с друзьями, чтобы не чувствовать себя обделенной. И еще я задумалась: а не прячусь ли я сама от себя? Не обманываю ли в том, что мне хорошо и одной? Так ли уж наполнена моя жизнь? Так ли нужна я друзьям, особенно тем, у кого есть семьи и дети? Нет, нужна-то – нужна, но с годами не разойдутся ли наши взгляды на жизнь? У них – одни заботы, у меня – совсем другие. Когда-нибудь закончатся мои романы, вырастут племянницы, сменится коллектив… И что? Я поняла, что настало время принять решение, собраться с мужеством и начать настраиваться на этот важный шаг.

Первой, с кем решилась поговорить на эту тему, была моя подруга, мама троих детей. Ее энтузиазм удивил: она так горячо обрадовалась, когда я заикнулась о приемном ребенке, словно речь шла уже о принятом решении. Мои колебания она решительно отмела. Ты что, убеждала она, ты полюбишь его как родного, и он тебя тоже. Все будет хорошо, вот увидишь, - дети такие благодарные существа, и к ним так привязываешься. Мужики, что, - все козлы и сволочи (если не знать, что она замужем второй раз и счастлива в браке, можно и поверить), а вот ребенок – это преданная, непреходящая любовь, искренняя и светлая. О многом еще переговорили мы в тот вечер, но своего подруга достигла: я стала считать свое решение чем-то естественным и совершенно нормальным. Тебе не хочется остаться одной? Хочется счастья? Хочется растить ребенка? Так в чем дело? Возьми и расти. Одиноких баб с ребенком полно! Да одной еще даже легче растить, никто лишних проблем не создает.

В общем, получалось, что одной без мужа и с приемным ребенком на руках – это просто подарок судьбы. Самое смешное, что так оно и оказалось. Но до того, как я это поняла, столько всего свалилось на мою голову, что и вспомнить страшно. Однако же все прошло, а ощущение огромного везения осталось…

Я ничего не могу поделать с этим, но когда начинаю вспоминать Дом ребенка и малышей, оставшихся там, у меня наворачиваются слезы. Так хочется верить, что дети, что воспитывались вместе с моим Алешкой, тоже нашли родителей!

Вот я иду по длинному коридору, а навстречу бежит, раскинув руки, Алешка и кричит: «МАМА!». Он увидел меня только вчера, долго дичился и не сказал ни слова. Но гостинцы и маленькую машинку взял и разрешил довести себя до группы. А сегодня, когда я шла по двору, вдруг увидела его на окне, а потом он выскочил мне навстречу. Мы гуляли, я кормила его фруктами, а когда настало время расставаться, он заревел басом и вцепился в мою руку. Воспитательница еле оттащила его в комнату, где уже все сели обедать, дверь закрыли, но я стояла и слушала, как безутешно он плачет.

На следующий день Алешка не отпускал мою руку ни на секунду. К нему в «нагрузку» мне дали на прогулку еще несколько ребят. Все они тоже норовили держаться за меня и наперебой называли мамой. Когда Алешке что-то попало в глаз, и я осторожно удалила соринку кончиком носового платка, все как один стали тереть глаза и просить посмотреть, что там такое. Потом я поправила Алешке шапку, и они тут же съехали набок у всех остальных. Потом я попыталась посадить его к себе на колени, и малыши, до этого играющие в беседке кто чем, моментально столпились около меня и, отталкивая друг друга, стали устраиваться рядом – кто-то прижался, кого-то пришлось обнять. Они заглядывали мне в глаза и, казалось, умоляли приласкать их. Достала все сладости, принесенные сыну, и принялась угощать, стараясь что-то сказать каждому, погладить, прижать. Алешка заревел. «Моя мама!», - кричал он, отталкивая ребят. «Моя!», - кричал в ответ каждый. Еле-еле успокоила их, но больше старалась ничем не выделять Алешку, поняв, что остальным тоже хочется внимания, а объяснить, что заберу я только одного, им, двух- и трехлетним было не под силу. Да и КАК это можно объяснить?

Почему именно он? Моя мудрая подруга, принявшая мое решение как должное, первое, что посоветовала – это не брать совсем маленького: лучше лет трех, чтобы избежать бессонных ночей, кучи грязных пеленок, проблем с питанием и т. д. Она понимала, что одной мне такое не потянуть. Еще посоветовала найти ребенка от молодых родителей – меньше вероятность наследственных болезней и иных отклонений. Поэтому когда главный врач дома ребенка дала мне почитать несколько историй болезни, я выбрала три из них. Девочка и два мальчика были примерно одного возраста – около трех лет, имели схожие судьбы. Матери отказались от них в силу собственной неустроенности – одна, совсем юная, заканчивала школу, вторая не имела жилья, третья зарабатывала сущие копейки. Наверное, каждая из них надеялась, что, забеременев, скорее выйдет замуж, и проблемы решатся сами собой. Но замужество не состоялось, и ребенок оказался в тягость. Мне жаль их: они и не представляют, от какого счастья отказались!

Когда в кабинет главврача привели малышей, я почему-то сразу выделила Алешку. Потом уже оказалось, что по гороскопу наши знаки наиболее подходят друг другу и у нас с ним редкая психологическая совместимость. Но в тот день, определивший нашу с ним судьбу, я ничего не могла объяснить, кроме одного – ЭТО ОН. Мои друзья, провожавшие меня в Дом ребенка, сказали у его дверей: «Ты просто посмотри на них и почувствуй, что подскажет сердце. Оно знает, что тебе надо». Я так и сделала. Посмотрела на них и… выбрала Алешку. И никогда, честное слово, никогда об этом не пожалела. Это мой ребенок! Самый родной для меня человек! Самый любимый и самый дорогой. Наверное, это судьба. И я просто не представляю, как бы я сейчас жила без него. И чем бы были заполнены все эти годы.

Но прежде, чем мы встретились в кабинете главного врача Дома ребенка, мне пришлось затратить кучу времени на сбор всевозможных справок. Справки о состоянии здоровья (в том числе из психоневрологического и наркологического диспансеров), наличии жилплощади, уровне зарплаты …Именно на этом этапе я поняла, что тайна усыновления шита белыми нитками. Везде спрашивают, зачем данная справка нужна и где она будет предъявляться. Иногда выдумать причину весьма трудно. Кроме того трудно уничтожить и выписку из истории болезни, которую обязательно выдают на руки в Доме ребенка. Заставить участкового педиатра переписать ее вам вряд ли удастся: помимо чисто физического отсутствия свободного времени у врача, вам скажут, что факт усыновление требуется указывать обязательно – мало ли какая проблема со здоровьем вылезет в будущем. В принципе, это так. Но запись ребенок может увидеть, когда повзрослеет и начнет ходить в поликлинику самостоятельно, а кроме того ее видят в детском саду и школе, где ребенка сопровождают выписки из истории болезни. Есть еще и прописка. Паспортистку может заинтересовать, где был прописан ваш ребенок раньше (могут потребовать даже листок «выбытия» с предыдущего места жительства, если вы начнете сочинять, что малыша сначала прописали у бабушки с дедушкой) или - почему его не прописали сразу после рождения. И в Загсе показывать свидетельство об усыновлении иначе новое свидетельство вам не выдадут. В общем, почитав книги по детской психологии, наслушавшись примеров того, как приемный ребенок, повзрослев и узнав правду, пытался покончить жизнь самоубийством, я решила, что скрывать от Алешки факт усыновления не буду. И много раз потом убеждалась, что поступила совершенно правильно.

А потом: как можно скрывать факт усыновления, имея широкий круг общения? Сидеть и ждать, что кто-то где-то ляпнет что-то типа «ой, и не подумаешь, что он вам не родной»? Знаю семьи с приемными детьми, где мамы изображали беременность и даже ложились в больницу, дабы появление ребенка не вызвало подозрений. Одна решилась поменять место работы, чтобы сослуживцы не проявляли назойливый интерес к невесть откуда появившемуся ребенку, а вскоре они с мужем поменяли и квартиру. Что в итоге? На работе мужа знали, что дочь – приемная, знали и соседи, т. к. кто-то из дома оказался знаком с кем-то из коллег ее мужа…К чему вообще эта морока? Чтобы уберечь ребенка? От чего? Разве лучше, если он узнает правду от чужих людей или став взрослым? Поставьте себя на его место. Посмотрите хоть однажды передачу «Жди меня». Там редкий раз не появляется взрослый человек, узнавший, что его вырастили приемные родители и страдающий от мысли, что его родной матери уже нет в живых и она никогда не увидит, что ее дитя выросло, что у него все нормально в жизни. Взрослые люди ищут своих родных матерей не для того, чтобы что-то доказать им. Они хотят доказать прежде всего себе: мы не пропали, мы такие же как все, у нас есть родители! Психологи рекомендуют не препятствовать детям, выросшим в приемных семьях, искать своих родных. Приемным родителям это ничем не грозит. Подобные поиски, если даже и увенчались успехом, ограничиваются констатацией факта кровного родства, чувств же никаких не возникает. Наоборот, после таких встреч приемные дети начинают испытывать еще большую любовь и привязанность к тем, кто их вырастил, воспитал, назвал своим сыном или дочерью.

Меня гораздо больше страшила другая опасность. Во многих детских домах и Домах ребенка нашей области нянечки, медсестры, воспитатели знали родителей своих воспитанников лично. В небольших районных городах все на виду, а уж если ты бросаешь детей, только ленивый не узнает об этом. Я боялась, что со временем в женщине, ребенка которой я буду воспитывать, проснется совесть и она захочет найти его. Слезами ли, деньгами ли она выпросит мой адрес и заявится к нам домой. Не знаю, почему мое воображение рисовало именно эту картину, но я твердо решила, что возьму ребенка в другом городе, в другой области. В те годы это было большой проблемой и значительно усложнило процесс усыновления, но я твердо решила: если мой ребенок вырастет и сам захочет найти свою мать, я не буду ему мешать. Но никогда я не смогу спокойно смотреть в глаза женщине, оставившей маленькое беспомощное существо без своей любви и защиты. Мне кажется, я бы и сейчас не смогла говорить с ней спокойно и выплеснула бы всю боль за Алешку ей в лицо! Нет, я не сужу ее – нет у меня такого права, я просто очень хочу знать, как жилось ей все эти годы, думала ли она о брошенном ребенке, плакала ли, вспоминая о нем?

И снова – спасибо друзьям. Они сделали все возможное, чтобы усыновление состоялось в их городе. Мне даже и просить особо не пришлось: те три-четыре года, что я «дозревала» после обсуждения с ними такой возможности, они при каждом удобном случае интересовались, не передумала ли я, советовали, как лучше поступить, в общем, принимали самое живое участие в том, чтобы поддержать меня. Их поддержку я чувствую все эти годы. Они приходили на помощь в очень трудные для меня моменты. Но самое главное, только благодаря им я смогла взять ребенка в другом городе

Сейчас все гораздо проще. Есть общефедеральный и региональные банки данных, в них можно поискать, можно приехать и познакомиться с детьми. Я всего этого была лишена и полагалась только на судьбу. Но, может, это и к лучшему. Когда берешь ребенка для того, чтобы присмотреться, - это как бы не всерьез, как бы понарошку, и возможность отступления не дает собрать волю в кулак. Можно спасовать перед мнимой опасностью и не дойти до той точки отсчета, когда ребенок завоюет твое сердце и ты поймешь, что никакая сила, никакие обстоятельства не заставят тебя отказаться от него. Первые полгода, даже год, будут самыми трудными. Но когда выбор сделан, отступать некуда. Поэтому я считаю, что самое трудное, но и самое важное – утвердиться в своем решении, предварительно взвесив все «за» и «против». Только почувствовав это внутренне убеждение можно начинать действовать. Потому что вы меняете не только свою судьбу, но и судьбу маленького, неведомого вам человечка. Его уже предали однажды, стоит ли брать грех на душу, чтобы предать еще раз?

 

Вот вроде и все. Решив, что мне надо взять приемного ребенка, обсудив не единожды это решение с близкими друзьями, «дозрев» постепенно до таких конкретных действий как сбор справок – на все про все мне потребовалось почти четыре года! – я оказалась в Доме ребенка и остановила свой выбор на Алешке. Только тут я с ужасом поняла, ЧТО я совершила! Одевая его в новенький комбинезончик, я с трудом смогла унять дрожь в руках и ногах. Мне было страшно! Что за ребенка я взяла? Как сложится наша совместная жизнь? Смогу ли я стать хорошей матерью? Не пожалею ли я о том, что сделала? Эти и подобные вопросы проносились в голове один за другим. А пути назад уже не было! Нет, конечно, я могла завести Алешку обратно в группу и сказать: «Извините, я поторопилась». Но никогда и ни за что мне было не сделать этого. Малыш смотрел на меня влюбленными, счастливыми глазами, то и дело брал меня за руку и торопил: «Поехали домой». Он и понятия не имел, что такое дом, просто кто-то из воспитателей подсказал ему эти слова. Но в тот миг я еще этого не знала. Зато знала, что уже не могу оставить этого ребенка. Потому что он доверился мне. Назвал меня мамой. Пусть он почти совсем не умел говорить и ничего не знал о жизни, которая ждала его за дверями дома ребенка! Он знал - на каком-то почти животном уровне понимал! – что его одиночеству в этом мире пришел конец. Передумать, оставить его сейчас было просто невозможно. Я не смогла бы простить себе этого предательства никогда! Наверное, это понимание было важнее любви, которой у меня могло бы и не возникнуть, важнее формальной ответственности, которая возникла после выдачи документов на усыновление. Много раз мне было очень трудно. Но ни разу после этого мига пронзительного осознания своей ответственности перед Алешкой – именно перед ним, а не перед собой или кем-то еще – я и мысли, даже тени мысли не допустила о том, что могу его бросить.

Наши университеты

За ворота Дома ребенка Алешка вышел в полном восторге. Он очень гордился новым комбинезоном (ярко-синий, с алыми вставками, он и вправду был красив), новой шапкой и сапогами. Еще были симпатичные варежки и шарфик, но главное – главное! – была мама. «Мама. Мама»,- объяснял он прохожим, кондуктору в автобусе, таксисту. Выходить из такси Алешка решительно отказался. Он орал басом что-то вроде «кататься», «машина», «не хочу», и я буквально отрывала его руки от спинки сиденья. Ребенок впервые ехал в настоящей машине и, конечно, всеми силами хотел продлить это удовольствие! Помогли только уговоры, что сейчас будем кататься на паровозе.

В вагоне он возбудился еще больше – стольких впечатлений не было за всю его предыдущую жизнь, - но и страх перед новым, неизвестным уже начал проявляться. Стоило мне встать, чтобы сходить переодеться, как Алешка вцепился в меня и громко заревел. Он боялся остаться один. Все вокруг было незнакомое, все люди – чужими. Я связывала его с прошлым, он знал меня еще в Доме ребенка, когда рядом находились те, кто кормил его, укладывал спать, купал, сажал на горшок. Пару дней спустя, когда мы пришли в поликлинику оформлять справки, необходимые для детского сада, Алешка вдруг посветлел лицом и потянулся навстречу врачу, вышедшему из кабинета. Еще секунда, и он бы бросился ей на шею или обнял за колени, как обнимает маленький ребенок мать или отца. Моя первая реакция – недоумение – тут же сменилась болезненно-острым пониманием: белый халат! Весь персонал в Доме ребенка ходит в белых халатах, вот и показалось Алешке, что он снова дома, в знакомой обстановке. Из поликлиники до дома мы еле дошли. Алешка капризничал, тянул меня обратно, падал в новом комбинезоне в лужи, начинал орать – именно орать, а не реветь. Но я и сама была на грани истерики и совсем не понимала в тот миг мотивов его поведения. А ему просто хотелось вернуться в свой мир, ведь все вокруг было такое чужое!

У меня есть фотографии тех первых дней. У Алешки взгляд старичка – исподлобья, настороженно-тоскливый и усталый. Как будто он знает то, что неведомо никому. Ни на одной из фотографий он не улыбается – это он-то, мой «пустуля», как позднее стала звать его бабушка за то, что он мог начать хохотать без повода и заразить своим смехом всех, кто оказывался рядом. На более поздних фотографиях Алешка уже улыбается везде, и невозможно было заставить его сделать серьезное лицо. Ямочка на щеке и обаятельнейшая улыбка – словно визитная карточка моего ребенка. Но улыбаться и смеяться нам еще предстояло научиться.

Буквально на второй день после нашего приезда ко мне в гости пришли подруги. Алешка дичился, не шел в кухню, где мы устроили посиделки, воровато выглядывал из-за двери и тут же убегал, стоило позвать его или предложить что-то со стола. Осмелел лишь незадолго до ухода гостей и спросил мою коллегу – маленькую, худенькую, с короткой стрижкой: «А ты кто – мальчик или девочка?». Мы посмеялись, но, как оказалось, этот вопрос запал в душу каждой из нас, и много лет спустя одна из подруг спросила: «Помнишь…». Их, как и меня, поразило, что трехлетний ребенок совершенно не ориентируется во внешнем мире и не имеет представления об элементарнейших вещах. Домашнего ребенка не введут в заблуждение джинсы и короткая стрижка, он отличит мужчину от женщины по множеству других признаков. Маникюр, сережки в ушах, губная помада, колечко на руке – да мало ли знаков, которые один «прочтет», а другой – не обратит внимания, потому что просто не знает, что на это внимание обращать стоит.

Переварив это открытие, я стала показывать и рассказывать Алешке обо всем, на что натыкался глаз. «Смотри, какая птичка»,- говорила я, показывая через окно на снегиря. «Волона!», радостно вопил ребенок, ибо кроме ворон и воробьев никаких других птиц не знал. «Нет, это снегирь, - поправляла я его. – У него красная грудка, а ворона – черная». При этих словах меня пронзала догадка, что цветов Алешка тоже может не знать. Я брала в руки книгу и начинала показывать цвета. «Учеба» шла вовсю и на улице. «Автобус!», - тянул меня за руку сын, торопясь в детский сад. За оградой Дома ребенка проходил автобусный маршрут, и это был единственно узнаваемый вид транспорта. «Нет, - качала я головой. – Это трамвай, видишь рельсы?». День спустя я спрашивала, показывая на троллейбус: «Это трамвай?». «Да», соглашался Алешка. «А рельсы где?». «Уклали»,- живо нашелся он. «Смотри, Алеша, у него две палочки сверху, он ими за провода держится, - начинала я новый этап ликбеза. – А у автобуса и трамвая таких палочек нет». И так – день за днем.

Но если бы все можно было объяснить только незнанием! Примерно через неделю после нашего приезда нас позвали в гости. Алешка радостно дошел со мной до самой квартиры, но стоило открыться двери, как он стал пятиться, упираться и никак не хотел входить. Как только я его раздела, он…обкакался. В суматохе с переодеванием, стиркой, знакомством с детьми и взрослыми, я не проанализировала этот инцидент, вернее, не придала ему должного значения, и только позднее, в цепочке других событий, я вспомнила этот случай и поняла, как страшно тогда было ребенку. Кто знает, какие мысли рождались в его голове: может быть, он думал, что его снова привели жить в другое место, с другими людьми, с другой тетей, а я уйду, уеду, оставлю его. Мы еще несколько раз сходили в гости, где сначала Алешка капризничал, требовал внимания к себе (наверное, боялся, что если он не будет напоминать о своем существовании, то я о нем забуду), а потом привык, и эти походы стали для нас праздником. Его, что называется, не было видно и слышно. Он мог играть сам с собой, если в доме не было сверстников, ел все, что предложат, не просился спать, даже если мы засиживались допоздна. (Однажды после нашего ухода из гостей он даже лег на лавочку на остановке, пока мы ждали троллейбус, и уснул – было почти двенадцать ночи). Но никогда он не тянул меня домой и не хныкал, что устал, как это было вначале. Он перестал бояться перемены мест, обстановки, людей.

Дома с ним в этом плане тоже не было никаких проблем. Если у нас были гости, он не приставал к взрослым, играя в комнате. Исключение из правил – если в гости в приходил кто-то впервые. Алешка тогда мог появляться каждые пять минут, что-то спрашивая, прося помочь, посмотреть, что он сделал и т.п. Он как бы давал понять, что я – его, и принадлежу только ему, что главный для меня – именно он. Но стоило этому человеку придти во второй, в третий раз, и Алешка успокаивался. Он знал, что гость уйдет, что все в нашем доме будет по-прежнему.

Этот «собственнический» инстинкт распространялся одинаково и на женщин, и на мужчин. Но лет в пять Алешка стал смотреть на моих знакомых мужского пола несколько более заинтересованно. Наконец, он как-то спросил моего приятеля: «Ты будешь моим папой?». Тот растерялся: ни о каких близких отношениях между нами речи не было. Мне кажется, я нашла в тот момент единственно правильный вариант ответа. Совершенно спокойно я объяснила Алешке, что у этого дяди есть свои дети, есть жена, а мы просто вместе работаем. Позднее, укладывая сына спать, я вернулась к этой теме и стала вспоминать наших знакомых детей, у которых тоже нет пап. Я пыталась внушить ему, что ничего необычного в нашей ситуации нет, и многие мамы растят детей одни. «А где же мой папа?», - тем не менее спросил Алешка. Видимо, рано или поздно тема папы должна была возникнуть. Я ответила, что он уехал далеко-далеко и никто не сказал ему, что у него есть сыночек. Представляешь, как ему плохо, говорила я: вот живет он и не знает, что у него растет такой замечательный сын. Умный, добрый, ласковый. Хулига-а-анище-е-е… Весь разговор я постаралась свести к тому, что в принципе, папа нам не очень-то и нужен. Мы прекрасно обходимся без него. Главное, что у тебя есть мама. И мы – семья. Мы любим друг друга, вот что важно. Так что все у нас хорошо.

Впрочем, о моих отношениях с мужчинами стоит сказать особо. То, что я не собиралась замуж, еще не означало, что я избегала романов и флиртов. Кое-кого из моих поклонников появление ребенка удивило. То есть удивил не сам факт, а то, что я на подобное решилась. Кто-то искренне считал, что я еще выйду замуж, кто-то считал, что без ребенка я – гораздо привлекательнее. Разумеется. Одинокая женщина с собственной квартирой, достаточно зарабатывающая, не дура и не стерва. Можно придти в гости, можно претендовать на развитие отношений. А тут – так некстати! – ребенок. Зачем он нам?

Им-то – да, а нам – очень даже зачем. Моя жизнь с появлением Алешки изменилась в корне. Я стала более несвободна, но эта несвобода была такой сладкой! Я уже не могла пойти после работы, куда захочу, я должна была сидеть дома с больным ребенком, я не могла поехать в отпуск одна, не могла спать в выходные по полдня… Я много чего еще не могла. Но зато каждое мое утро начиналось с того, что Алешка подбегал к дивану, будил меня, целуя в нос и приговаривая: «Мамочка любимая моя». Зато в выходные в комнате целый день звенел его голосок – Алешка патологически не мог молчать - он вечно что-то напевал, рассказывал игрушкам, сочинял вслух истории, строя домики или выкладывая мозаику. Я так и звала его – птичка моя, приговаривая: «щебечи, мой маленький, щебечи». У меня появилась возможность заботиться, не задумываясь при этом, а как эта моя забота будет воспринята. Мужчины нередко расценивают внимание как покушение на личную свободу, ребенок принимает его как должное. В душе же каждой женщины живет стремление опекать, баловать, радовать. И ребенок такую возможность дает, помогает реализовать нерастраченную нежность и любовь. У меня никогда не было синдрома одинокой женщины, и, возможно, именно поэтому я не была обделена вниманием мужчин, но наличие ребенка заметно повысил мою самооценку и, как мне казалось, мой статус в глазах окружающих. Еще у меня появился такой прекрасный повод для разговоров! Я могу говорить о своем сыне часами, с кем угодно. Лишь бы слушали! Да и с подругами я стала более близка, наши отношения приобрели особую теплоту и душевность. Никакие сплетни о мужчинах, обсуждения нарядов, советы о выборе косметики не способны так подружить. Но дети… Дети – это наше все!

Как приятно, например, пересказывать милые детские перлы. Помню, однажды я долго хохотала, когда Алешка изменил традиционное утреннее «воркование» и с придыханием сказал, гладя меня по голове: «Мамочка любимая, мелзкая моя». Дело в том, что я частенько говорила ему, тоже с нежностью в голосе: «Мерзавчик ты мой», когда он делал что-то не так, но ругать его не хотелось и я сердилась как бы понарошку. С тех давних пор, кстати, слово «мерзавец» в нашей семье – иронично-ласкательное, употребляемое только в шутку. Вообще, кроме как «мамочка» и «мамуля» он меня не называл. Став взрослым, придумал производное от этих слов – мусик. «Мамка» - наше самое страшное ругательство. Однажды Алешка на меня за что-то разозлился и стал кричать: «Дуяк! Дуяк!», что означало – спасибо детскому саду за постоянное пополнение нашего словарного запаса! – «дурак». Я рассмеялась и сказала: «Дурак – это мужчина, а я же женщина». Алешка задумался, потом в запале выкрикнул: «Дуяка!». Я снова рассмеялась, сказала, что такого слова нет, значит, и называть меня так нельзя. Сын опять задумался, но поскольку упрям был не в меру, стоял на своем: «Мамка! Мамка-пижамка!». С тех пор и повелось. Если начинал сердиться, обзывался: «мамка-пижамка». Хотя, если честно, случалось это так редко.

У Алешки оказался удивительный характер. Очень добрый, светлый, оптимистичный. Были моменты, когда я училась у него мужеству. Однажды, подбросив его бабушке выздоравливать (болел он часто и подолгу, поэтому, когда наступало улучшение, я отвозила его к маме и выходила на работу), уехала в командировку. Как и положено, без меня случилось ЧП. Бабушка ушла в магазин, и Алешка умудрился за недолгое время ее отсутствия запихать в нос довольно крупную мозаику. Дело было вечером, «скорая» отвезла их в специализированную больницу, где детский хирург дежурил круглосуточно. Мозаику извлекли, Алешке было больно и страшно, губенки у него, как потом рассказывала бабушка побледнели и тряслись, в глазах стояли слезы. А тут еще пошел дождь со снегом, долго не было транспорта – другой конец города, одиннадцать вечера, холодно и темно. Знаете, что сказал мой ребенок, выйдя из троллейбуса и шлепая по грязи по темной холодной улице? Ни за что не догадаетесь! Он сказал: «Ладно, бабуся, зато на тлоллейбусе накатались». У него и сейчас любимая фраза: «Не будем о плохом». Может быть, он бежит от плохого неосознанно, а может быть, знает об этой жизни такое, что все остальное кажется ему не заслуживающим внимания…

И по сей день Алешка очень доверчив и привязчив. Он начинает любить каждого, кто проявит к нему хоть немного тепла и участия. Я думаю, это от того, что его недолюбили в детстве. Как бы не щедра была моя любовь, как бы не обнимала и целовала я его, сколько бы не говорила, как он дорог мне, в его памяти живут дни одиночества и ненужности - без тепла материнских рук и нежности родных голосов, без убаюкивающей песни, без слышного сквозь температуру сердцебиения, когда больного ребенка крепко прижимают к груди, заклиная: выздоравливай, поправляйся… Было время, когда его не носили на руках, не качали в кроватке, не читали на ночь сказки и не пели колыбельных. Когда не баловали игрушками, сладостями и фруктами. Где-то в подсознании память об этом сохранилась. И потому, наверное, он так благодарен за любое внимание к нему. Я очень хочу, чтобы мой сын рос счастливым, но понимаю, что он гораздо более раним, чуток, эмоционален, чем его сверстники. Он острее реагирует на несправедливость, непосредственнее проявляет свои чувства, он очень открыт и искренен. Очень надеюсь, что с возрастом он научится держать себя в руках, научится быть не слишком доверчивым, но пока эта наука дается нам с трудом. Он верит – ему так хочется этого! – что его все любят. И даже когда понимает, что это не так, все равно продолжает верить.

Я не хотела бы видеть его махровым эгоистом, поэтому рано начала объяснять, что не каждый, кто тебе нравится, обязательно будет любить тебя в ответ. В нашей жизни были предательства друзей, хорошо, что обошлось без драм. Я каждый раз объясняла, почему тот или иной его друг поступил так, а не иначе. Это помогло нам установить достаточно доверительные отношения. Когда классе в седьмом у Алешки случился конфликт с одноклассниками, он не стал скрывать от меня, что его бьют, причем – несколько человек, а зачинщиком выступает один. Я пообещала родителям обидчиков обратиться в инспекцию по делам несовершеннолетних. Подействовало. Потом зачинщика драк оставили на второй год, а позднее и вообще выгнали из школы. Но прошел год, и один из одноклассников, причем, ходивший до этого к нам в гости, стал вымогать у Алешки деньги. Он очень не хотел, чтобы я вмешивалась в этот конфликт, считал, что будет выглядеть в глазах других доносчиком, но я убедила, что даже взрослые, когда не могут справиться с ситуацией, обращаются за помощью в милицию или суд. Вмешалась. С тех пор обидчик в нашем доме не бывал и, к слову, остался вообще без друзей. Алешка же, хоть и переживал по поводу его вероломства, научился оценивать отношения с ровесниками более объективно и перестал каждого называть другом.

Но драться так и не научился. Я понимаю, что мужчина должен уметь постоять за себя, но ничего теперь уже не исправишь. Наверное, виновато мое «женское» воспитание. Помню, в первом классе я попыталась что-то изменить в его характер, но ничего из этого не получилось. Его очень обижал один мальчик за то, что Алешка не разрешал ему говорить девочкам «матные» слова. Тот продолжал ругаться матом и обзывать нехорошими словами соседку по парте и соседку Алешки – они сидели в классе друг за другом. Мой правдолюбец не нашел ничего лучшего, как нажаловаться бабушке грубияна, - она приходила за ним в школу. После этого Алешке и стало доставаться. Я убеждала его дать сдачу, не бояться, говорила, что Алешка выше ростом и сильнее. Мои беседы принесли пользу. Как-то, придя из школы, Алешка стал рассказывать, как он дал отпор своему обидчику. Я похвалила его, сказала, что он молодец. Через день разговор повторился, только теперь уже Алешка рассказывал о драке без всякого страха. Еще через день я сама спросила сына, не обижали ли его. Он весело рассказал, что только показал кулак и недруг испугался, убежал в туалет (дело было на перемене, поняла я). Эти сказки я слушала месяц, не меньше, прежде, чем до меня дошло, что ребенок мне врет! Он пришел из школы с шишкой и синяком, и только по этой причине правда всплыла. А так я бы еще долго слушала описания его подви

123Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: