 |
Вторник: послеполуденные обрывки 10 глава
|
|
|
|
— Да нет, — осторожно говорю я. — Нет, вообще-то.
Доводя меня до сумасшествия, он записывает еще что-то, потом, не поднимая глаз, покусывает кончик ручки и спрашивает:
— А где Пол бывал?
— Бывал? — переспрашиваю я.
— Да, — говорит он. — Где он бывал?
— Дайте подумать, — отвечаю я, постукивая пальцами по столу. -
«Новый порт», «Harry's», «Флейты», «Индокитай», «Nell's», «Корнел Клаб». Нью-йоркский яхт-клуб. Вот там обычно он и бывал.
У Кимбела озадаченный вид.
— У него была яхта?
Я запутался, и небрежно роняю:
— Нет. Он просто там бывал.
— Где он учился? — спрашивает он.
Я медлю:
— А вы разве не знаете?
— Я просто хотел узнать, знаете ли вы, — произносит он, не поднимая — глаз.
— М-м-м, в Йеле, — медленно отвечаю я. — Правильно?
— Да.
— А потом в бизнес-школе в Колумбии, — добавляю я. — Кажется.
— А перед этим? — спрашивает он.
— Если я правильно помню, в Сен Поле… То есть…
— Спасибо, этого хватит. Вообще-то это к делу не относится, — извиняется он. — Кажется, у меня больше нет вопросов. Пока никаких зацепок.
— Знаете, я бы… — тихо, тактично начинаю я. — Я хотел бы помочь.
— Я понимаю, — говорит он.
Еще одна долгая пауза. Он что-то отмечает, но, похоже, что-то не очень важное.
— Можете еще что-нибудь рассказать мне об Оуэне? — спрашивает он робко.
Я задумываюсь, потом слабым голосом говорю:
— В шестьдесят девятом нам обоим было по семь лет.
Кимбел улыбается:
— И мне тоже.
Притворяясь, что интересуюсь делом, я спрашиваю:
— Но у вас есть свидетели или отпечатки пальцев, или… Он устало перебивает меня:
— Есть сообщение на его автоответчике, где говорится, что он уехал в Лондон.
— Ну, может, так и есть? — с надеждой спрашиваю я.
— Его подруга так не считает, — бесцветно отвечает Кимбел.
|
|
|
Не успев это осознать, я думаю, какой пылинкой был Пол Оуэн в общем круговороте.
— Но… — я делаю паузу, — но кто-нибудь видел его в Лондоне?
Кимбел смотрит в свою книжку, перелистывает страницы, вновь смотрит на меня:
— В общем-то да.
— М-м-м, — говорю я.
— Мне было сложно получить внятное подтверждение, — признается он. — Стефан Хьюджс видел его там в ресторане, но я проверил и оказалось, что он принял за Пола Хуберта Айнсворта, так что…
—А-а-а.
— Вы помните, где вы были в тот вечер, когда исчез Пол? — Он смотрит в книжечку. — Двадцать четвертого июня?
— Господи… ну, наверное… — я думаю. — Наверное, я относил видеокассеты. — Открыв ящик стола, я вынимаю свой ежедневник и, просмотрев декабрь, объявляю:
— Я встречался с девушкой по имени Вероника… — нагло вру я, полностью это выдумав.
— Подождите, — смутившись, глядя в книжечку, произносит он. — У меня… другая информация. Мышцы моих ног напрягаются.
— Что?
— У меня другие сведения, — говорит он.
— Ну… — говорю я, неожиданно смутившись и испугавшись. Нуприн горчит в животе, говорю я. — Я… подождите… А что у вас за информация?
— Сейчас посмотрим… — он перелистывает странички, что-то находит. — Что вы были…
— Подождите, — смеюсь я. — Я могу ошибаться…
Моя спина покрывается потом.
— Ладно… — он останавливается. — Когда вы в последний раз были с Полем Оуэном? — спрашивает он.
— Мы, — о господи, Бэйтмен, придумай что-нибудь — мы ходили на новый мюзикл, который только что поставили. Он назывался… О Африка, Смелая Африка.
Я сглатываю.
— Дико смешной… что еще. Кажется, мы ужинали в «Orso's»… нет, в «Petaluma». Нет, в «Orso's».
Я останавливаюсь.
— По… последний раз когда я физически видел его… это было у банковского автомата. Не помню, какого… где-то возле «Nell's».
— В ту ночь, когда он исчез? — спрашивает Кимбел.
— Я не уверен, — отвечаю я.
— Мне кажется, вы путаетесь в датах, — глядя в книжечку, говорит он.
|
|
|
— Как это? — спрашиваю я. — А где, по-вашему, был Пол в тот вечер?
— В соответствии с его ежедневником, что было подтверждено его секретарем, он ужинал с… Маркусом Холберстамом, — говорит он.
— И? — спрашиваю я.
— Я допросил его.
— Маркуса?
— Да. Он отрицает это, — говорит Кимбел. — Хотя поначалу он не был уверен.
— Значит, Маркус отрицает.
— Да.
— И у него есть алиби? — теперь я повышенно восприимчив к его ответам.
— Да.
— Есть? — спрашивают. — Вы уверены?
— Я проверил, — произносит он со странной улыбкой. — Он чист.
Пауза.
— А-а.
— Ну, а где были вы? — смеется он.
Я тоже смеюсь, хотя и не понимаю, почему.
— И где же был Маркус?
Я почти хихикаю.
Кимбел по-прежнему смотрит на меня с улыбкой.
— Он не был с Полем Оуэном, — загадочно произносит он.
— Так с кем же он был? — я все еще смеюсь, но как во сне.
Кимбел открывает свою книжечку и впервые награждает меня слегка враждебным взглядом:
— Он был в «Atlantis» с Грегом Макдермоттом, Фредериком Дибблом, Гарри Ньюменом, Джорджем Батнером и… — Кимбел замолкает, потом поднимает глаза, — и вами.
Сейчас я думаю о том, как долго разлагался бы труп в этом кабинете. Когда я мечтаю, я обычно думаю вот о чем: поесть бы мясо на ребрышках в «Red, Hot and Blue» в Вашингтоне (округ Колумбия). Не сменить ли мне шампунь? Какое пиво на самом деле самое вкусное? Правда ли, что дизайнера Билла Робинсона переоценивают? Что происходит с IBM? Безграничная роскошь. Выражение «строить из себя крутого» — это наречие? Шаткий мир в Ассизи. Электрический свет. Совокупность роскоши. Высочайшей роскоши. Этот мерзавец носит тот же самый проклятый льняной костюм от Armani, что и я. Как легко было бы до смерти напугать этого пидораса. Кимбел абсолютно не подозревает, насколько я безучастен. В этом кабинете нет ни единого признака жизни и все же он продолжает делать пометки. К тому времени, как вы закончите читать это предложение, где-нибудь в мире взлетит или сядет пассажирский Боинг. Мне хочется пива «Пильзнер Уркел».
— Ах да, — говорю я. — Разумеется… Мы хотели, чтобы Пол Оуэн пришел. — Я киваю головой, словно вспоминая что-то, — но он сказал, что у него будут дела…
Потом, кротко:
— Наверное, я ужинал с Викторией… на следующий день.
|
|
|
— Послушайте, как я и говорил, меня всего лишь наняла Мередит, — вздыхает он, закрывая книжечку.
На всякий случай я спрашиваю:
— А вы знали, что Мередит Пауэл встречается с Броком Томпсоном?
Пожав плечами, он вздыхает:
— Об этом я ничего не знаю. Знаю лишь, что Пол Оуэн должен ей большую сумму денег.
— Да? — говорю я, кивая — вот как?
— Лично мне, — признается он, — кажется, что парень разыграл дурака. Свалил на время из города. Может, он и поехал в Лондон. Развеяться. Выпить. Да что угодно. Мне все равно кажется, что рано или поздно он объявится.
Я медленно киваю, надеясь, что у меня подобающий случаю озадаченный вид.
— Как вы думаете, он не занимался оккультизмом или сатанизмом? — всерьез спрашивает Кимбел.
—Что?
— Я знаю, что это дурацкий вопрос, но в прошлом месяце в Нью-Джерси — не знаю, слышали ли вы об этом — молодой биржевой брокер был арестован и обвинен в убийстве мексиканской девушки и использовании разных частей ее тела в ритуалах вуду…
— Ох! — восклицаю я.
— То есть, я хочу сказать… — он снова застенчиво улыбается. — Вы что-нибудь слышали об этом?
— Парень отказался признать себя виновным? — с трепетом спрашиваю я.
— Точно, — кивает Кимбел.
— Это было интересное дело, — удается мне вымолвить.
— Парень, хотя и говорит, что невиновен, все равно считает себя инка, птичьим богом или кем-то таким, — произносит Кимбел, черты его лица разглаживаются.
Мы оба громко смеемся.
— Нет, — наконец говорю я. — Пол был не таков. — Он сбалансированно питался, и…
—Да, я знаю, и вся эта Йельская история, — устало договаривает Кимбел.
Следует долгая пауза, на мой взгляд, самая долгая из всех.
— Вы консультировались с медиумом? — спрашиваю я.
— Нет. — Он качает головой с таким видом, словно обдумывал эту возможность. К чему?
— А в его квартире ничего не пропало? — спрашиваю я.
— В общем, нет, — отвечает он. — Отсутствуют туалетные принадлежности, костюм, несколько носильных вещей. Вот и все.
— Вы подозреваете, что дело нечисто?
— Не знаю, — говорит он. — Но, как я вам уже говорил, я не удивлюсь, если окажется, что он где-то скрывается.
|
|
|
— Я хотел спросить — никто не связывался с отделом по убийствам, да?
— Нет, пока нет. Как я говорил, мы не уверены, но… — с удрученным видом он замолкает. — В общем-то никто ничего не слышал.
— Но это обычное дело, не правда ли? — спрашиваю я.
— Да, просто это странно, — соглашается он, растерянно глядя в окно. — Сегодня ты на виду, ходишь на работу, живой, а потом… — Кимбел останавливается, не сумев докончить предложение.
— Ничего, — вздыхаю я, кивая.
— Люди просто… исчезают, — произносит он.
— Земля разверзается и проглатывает их, -печально говорю я, глядя на свой Rolex.
— Жутко, — потягиваясь, зевает Кимбел. — Правда, жутко.
— Зловеще, — киваю я в знак согласия.
— Все просто бессмысленно, — безнадежно вздыхает он.
Я молчу, не зная, что сказать, потом выдаю:
— Тщетность… с ней трудно смириться.
В моей голове нет никаких мыслей. В кабинете тишина. Чтобы нарушить ее, я указываю на книгу, которая лежит на столе, рядом с бутылкой San Pellegrino. «Искусство Сделки» Дональда Трампа.
— Читали? — спрашиваю я Кимбела.
— Нет, — вздыхает он, потом вежливо осведомляется. — Хорошая?
— Очень хорошая, — отвечаю я, кивая.
— Послушайте, — он снова кивает. — Я отнял у вас много времени.
Он убирает в карман Marlboro.
— У меня все равно через двадцать минут обед с Клиффом Хакстейблом во «Временах года», — вру я, поднимаясь. — Мне тоже надо идти.
— «Времена года» — не далековато ли это от центра? — с озабоченным видом говорит он и тоже поднимается.
— О, нет, — мямлю я. — Здесь тоже… есть один.
— Правда? — спрашивает он. — Я не знал.
— Да, — говорю я, провожая его до двери. — Очень хороший.
— Послушайте, — произносит он, разворачиваясь лицом ко мне. — Если что-нибудь вы вспомните, любая информация…
Я поднимаю руку.
— Разумеется. Я на сто процентов на вашей стороне, — торжественно провозглашаю я.
— Прекрасно, — довольно произносит этот слабак. — Благодарю за ваше… м-м-м… время, мистер Бэйтмен.
Я провожаю его до двери, мои ноги подкашиваются, как у космонавта. Несмотря на внутреннюю пустоту, отсутствие чувств, я все же ощущаю — без самообмана — что я чего-то достиг. Потом, уже совсем расслабившись, мы несколько минут говорим о бальзамах от порезов и ожогов и о пестрых рубашках. Разговор идет на удивление неторопливо, и это успокаивает. Вообще ничего не происходит, но когда Кимбел, улыбнувшись, дает мне свою визитку и уходит, то звук закрывающейся двери кажется мне писком миллиона насекомых, шкворчением килограммов жарящегося бекона, всеобъемлющей тишиной. После того как он покидает здание (по моей просьбе Джин связывается со службой безопасности и просит их за этим проследить), я звоню человеку, рекомендованному моим адвокатом, чтобы он проверил, что мои телефоны не прослушиваются, и только после таблетки ксанакса я в состоянии встретиться со своим диетологом в дорогом престижном ресторане здоровой пищи под названием «Соевая кухня» в Трибеке. Сидя под лакированным чучелом согнутого дугой дельфина, висящим над тофу-баром, я в состоянии не поежившись обращаться к диетологу с вопросами вроде: «Ну хорошо, расскажите-ка мне все о пончиках». Через два часа, когда я уже в офисе, я узнаю, что телефоны не прослушиваются.
|
|
|
На этой же неделе, в пятницу вечером, я сталкиваюсь с Мередит Пауэл в «Ereze». Она пришла с Броком Томпсоном, и хотя мы говорим минут десять — в основном про то, почему никто из нас не поехал в Хэмптонс, Брок не сводит с меня глаз, а она ни разу не упоминает Пола Оуэна. Я мучительно долго ужинаю с новой знакомой Жанетт. Ресторан новый и кричащий, ужин тянется невыносимо медленно. Порции скудные. Раздражение мое растет. После этого я хочу обойтись без «М.К.», хотя Жанетт и клянчит, что хочет танцевать. Я устал и мне нужен отдых. В своей квартире я лежу в постели, слишком расстроенный, чтобы трахнуть Жанетт, поэтому она уходит, после чего я смотрю утреннее Шоу Патти Винтерс, посвященное лучшим ресторанам на Ближнем Востоке, а потом беру телефонную трубку и неохотно, с сомнениями, набираю номер Эвелин.
ЛЕТО
Большую часть лета я провожу в ступоре, сидя то в офисе, то в новых ресторанах, то в своей квартире, просматривая видеокассеты, или в такси, или в только что открывшихся ночных клубах, кинотеатрах, в своей квартире в Хеллс Китчен. Этим летом было четыре крупные авиакатастрофы, почти все они засняты на видео, — как будто события планировались, и их бесконечно показывали по телевизору. Самолеты взрывались в замедленной съемке, за ними следовали бесчисленные кадры обломков и редкие кадры обгоревшего кровавого месива, спасатели со слезами на глазах раскапывают куски человеческих тел. Я начал пользоваться мужским дезодорантом Oscar de la Renta, и от него у меня пошла легкая сыпь. Под большие фанфары был выпущен фильм о маленькой говорящей мушке, он собрал более двухсот миллионов долларов. В «Mets» дела шли хреново. В августе бродяги и бездомные как будто размножились, так что на улицах несчастные, убогие и престарелые выстраивались рядами. Я ловил себя на том, что летом за многочисленными ужинами в новых ресторанах, перед тем как пригласить многочисленных знакомых на «Отверженных», я слишком часто спрашивал, видел ли кто-нибудь по каналу НВО фильм «The Toolbox Murders» [40], и все люди за столиком в молчании смотрели на меня, а потом я вежливо покашливал и делал официанту знак принести счет, или заказывал шербет, а если это было в начале ужина, то еще одну бутылку San Pellegrino, а потом снова спрашивал знакомых: «Нет, не видели?», — и заверял их: «Очень хорошее кино». Моя платиновая карточка American Express прошла через такое количество кокаина, что саморазрушилась, переломилась пополам за одним из ужинов, когда я пригласил двух партнеров по бизнесу в «Молодой и Энергичный», — это новый ресторан Пабло Лестера, но в бумажнике из газелевой кожи хватило наличных, чтобы расплатиться. В Шоу Патти Винтерс показывали одни повторы. Жизнь превратилась в блеклую тряпку, в банальность, в мыльную оперу. Я был на грани безумия. Ночная жажда крови захватывала меня и днем и ночью, и я был вынужден покинуть город. Над маской здравомыслия нависла постоянная угроза. Для меня это был мертвый сезон. Мне нужен был отпуск. Мне надо было съездить в Хемптонс.
Я предложил Эвелин поехать вместе и она уцепилась за предложение, как паук.
Дом, в котором мы остановились, на самом деле принадлежал Тиму Прайсу, почему-то у Эвелин были ключи от него, но в этом одуревшем состоянии я не стал требовать объяснений.
Дом Прайса находился в восточном Хемптонсе, у самой воды. В нем было четыре этажа и множество двухскатных крыш, все это связывала лестница из гальванизированной стали, и поначалу мне показалось, что в нем господствовали юго-западные мотивы, но это оказалось не так. Кухня в тысячу квадратных футов имела чисто минималистский дизайн; по одной стене располагалось все: две огромных плиты, массивный буфет, морозильная камера в человеческий рост, трехдверный холодильник. Стойка ручной работы из нержавеющей стали разделяла кухню на три отдельных части. В четырех из девяти ванных комнатах были картины «trompe l'oeil»[41], а в пяти из них над раковинами висели античные головы баранов, вода лилась из их ртов. Все раковины, ванные и душевые были сделаны из старинного мрамора, полы — из мелкой мраморной мозаики. В основной ванной комнате в стенной альков был встроен телевизор. В каждой комнате была стереосистема. В доме имелось также двенадцать напольных ламп от Frank Lloyd Wright, четырнадцать клубных стульев от Josef Heffermann, две стены от пола до потолка были забиты видеокассетами в стеклянных шкафах, еще одна была заставлена компакт-дисками. В главном холле висела люстра от Eric Schmidt, под ней была вешалка для шляп в форме стального лося (Atomic Ironworks), сделанная неизвестным мне молодым скульптором. В комнате, расположенной рядом с кухней, стоял круглый русский обеденный стол девятнадцатого века, но стульев не было. Повсюду на стенах висели отвратительные фотографии Синди Шерман. Имелся там и спортзал. Кроме того, там было восемь гигантских шкафов-гардеробов, пять видеомагнитофонов, обеденный стол Noguci из стекла и орехового дерева, а в холле столик от Marc Shaffer и факсовый аппарат. В главной спальне, рядом со скамейкой эпохи Людовика XVI стояло фигурно выстриженное дерево. Над одним из мраморных каминов висела картина Эрика Фишля. Был там и теннисный корт. Имелись две сауны, а в домике для гостей, расположенном возле бассейна с черным дном, находилась ванна-джакузи. Кое-где стояли странные каменные колонны.Я и в самом деле старался, чтобы в те недели, когда мы были там, все получилось бы как можно лучше. Мы с Эвелин катались на велосипедах, ездили верхом и играли в теннис. Обсуждали поездку на юг Франции или в Шотландию; говорили о том, чтобы проехать по Германии и посетить малоизвестные оперные театры. Мы занимались виндсерфингом. Говорили исключительно о романтических вещах: о том, как освещается восточный Лонг Айленд, о восходе луны над холмами в лесистой части Вирджинии. Мы вместе купались в больших мраморных ваннах. Завтракали в постели, свернувшись под кашемировыми одеялами после того, как я разливал импортный кофе из кофейника Melior в чашки Hermes. Я будил ее свежими цветами. Я прятал записки в ее сумочке от Louis Vuitton перед тем, как она уезжала на еженедельный массаж лица в Манхэттен. Я купил ей маленького черного щенка чау-чау, которого она назвала Нутрасвит[42]и кормила диетическими шоколадными трюфелями. Я читал вслух длинные отрывки из «Доктора Живаго» и «Прощай, оружие!» (мое любимое произведение Хемингуэя). В городе я брал напрокат фильмы, которых не было у Прайса, в основном комедии тридцатых годов, и мы смотрели их на одном из видеомагнитофонов. Нашим любимым фильмом стали «Римские Каникулы», мы посмотрели его дважды. Мы слушали Фрэнка Синатру (только записи пятидесятых годов) и «После полуночи» Ната Кинга Коула, это было у Тима на компакт-дисках. Я купил ей дорогое белье, которое она иногда надевала.
Поздно вечером, искупавшись голыми в океане, мы, дрожа, заходили в дом, обернувшись огромными полотенцами от Ralph Lauren, делали омлеты и лапшу с трюфелями, грибами порчини и оливковым маслом; суфле с грушами-пашот и фруктовые салаты с корицей, жарили поленту с перченым лососем, готовили яблочный и ягодный шербеты, ставили на стол маскарпоне, красную фасоль с рисом, завернутую в салат-ромен, вазочки с соусом сальса, ската, тушеного в бальзамическом уксусе, острый томатный суп, ризотто со свеклой, лаймом, спаржей и мятой; мы пили лимонад, шампанское или хорошо выдержанное Chateau Margaux. Но вскоре мы перестали вместе заниматься со штангами и плавать в бассейне, а Эвелин ела одни диетические шоколадные трюфеля, которые не ел Нутрасвит, и жаловалась на лишний вес, которого у нее не было. Иногда по ночам я бродил по пляжу, выкапывал крохотных крабов и ел песок — это случалось глубоко ночью, когда небо было таким чистым, что можно было видеть всю солнечную система, и песок, освещенный ей, казался лунным. Я даже притащил в дом с пляжа медузу и ранним утром, перед рассветом, когда Эвелин спала, приготовил ее в микроволновой печи, скормив остатки чау-чау.
Потягивая бурбон, а потом шампанское из высоких стаканов с выгравированными на них кактусами, которые Эвелин расставляла на глиняных подносах, размешивая в них малиновый сироп мешалкой в форме перца-халапеньо из папье-маше, я лежал рядом, воображая, что убиваю кого-то лыжной палкой Allsop Racer или смотрел на старинный флюгер, висящий над камином, размышляя, можно ли им проткнуть человека, или, вне зависимости от того, была ли Эвелин в комнате или нет, жаловался, что надо было заказать столик в «Dick Loudon's Stratford Inn».
Вскоре Эвелин стала говорить только о водных процедурах и о пластической хирургии, а потом наняла массажиста, жуткого гомика, который жил по соседству с известным книгоиздателем и открыто заигрывал со мной. За последнюю неделю нашего пребывания в Хемптонсе, Эвелин возвращалась в город трижды: один раз — чтобы сделать маникюр, педикюр и массаж лица, второй раз — на персональную тренировку у Стефани Херман, и в третий раз -чтобы встретиться со своим астрологом.
— Зачем лететь на вертолете? — шепотом спросил я.
— А что ты предлагаешь? — завопила она, запихивая себе в рот еще один диетический трюфель. — Может, мне «Вольво» арендовать?
Пока она отсутствовала, я блевал (ради самого процесса) в грубые терракотовые вазы, выставленные по периметру внутреннего дворика или с жутким массажистом ездил в город купить бритвенных лезвий. По ночам я ставил Эвелин на голову светильник от Jerry Kott из искусственного бетона и алюминиевой проволоки, но после гальциона она спала мертвым сном и не стряхивала его, и я смеялся, глядя, как светильник вздымается, когда она глубоко вдыхает, но вскоре это стало меня печалить, и я перестал ставить его ей на голову.
Ничто не могло смягчить меня. Вскоре все стало казаться скучным: очередной рассвет, жизни героев, влюбленности, войны, открытия, которые люди делали насчет друг друга. Единственное, что мне не наскучило, — это мысль о том, как много денег сделал Тим Прайс, и все же со временем наскучило и это. Во мне не было ясных эмоций, только алчность и, кажется, безграничное отвращение. Я обладал всеми свойствами человеческого существа — плотью, кровью, кожей, волосами, — но разрушение моей личности зашло так далеко, что способность к обычному состраданию исчезла, — я намеренно медленно уничтожил ее. Я был просто подделкой, грубой копией человеческого существа, функционировал лишь слабый кусочек моего мозга. Происходило что-то ужасное, но я не мог понять, что именно и почему происходит. Утешал меня лишь звук льда, брошенного в стакан с J&B. В конце концов, я утопил чау-чау. Эвелин по ней не скучала; она даже не заметила ее пропажи, даже когда я кинул ее в огромный морозильник, завернув ее в свитер из Bergdorf Goodman. Нам нужно было уехать из Хемптонса, потому что я начал ловить себя на том, что предрассветными часами я стоял возле нашей кровати, стиснув в кулаке нож для колки льда, и ждал, когда Эвелин откроет глаза. Однажды утром за завтраком она поддержала мое предложение и в последнее воскресенье перед Днем Труда мы вернулись на вертолете в Манхэттен.
ДЕВУШКИ
— Мне показалось, что фасоль-пинто с лососем и мятой была самая-самая… ну, ты понимаешь, — говорит Элизабет, входя в мою гостиную. Она грациозным движением скидывает туфли из атласа с замшей от Maud Frizon и плюхается на кушетку, — …вкусная, но боже мой, Патрик, как это было дорого и…, — она окрысивается — …и это уже не новость.
— Мне показалось или на столах были золотые рыбки? — спрашиваю я, отстегивая подтяжки от Brook Brothers. Я ищу в холодильнике бутылку совиньон блан. — Так или иначе, мне показалось, что место шикарное.
— Шикарное, Патрик? — выкрикивает она. — Дональд Трамп ест там.
Я отыскиваю бутылку и ставлю ее на стол, но прежде чем найти штопор, пустыми глазами смотрю на Элизабет из кухни.
— Да. Это что, сарказм?
— Угадай, — стонет она с последующим столь громким «Уф», что Кристи вздрагивает.
— Где ты работаешь сейчас, Элизабет? — спрашиваю я, задвигая ящик. — В универмаге или типа того?
Элизабет расплывается на это в улыбке, и пока я открываю «Акацию», жизнерадостно произносит:
— Мне не надо работать, Бэйтмен, — и через секунду добавляет уже со скукой:
— Кому как не тебе знать, что это за ощущение, мистер Уолл-стрит.
Она проверяет, все ли в порядке с губной помадой, глядя в крышечку компактной пудры Gucci; как и предполагалось, помада лежит превосходно.
Чтобы сменить тему, я спрашиваю:
— А кто выбрал это место? — я наливаю девушкам вино, а себе с делаю J&B со льдом и водой.
— Карсон. А может, Роберт.
Элизабет пожимает плечами, а потом, захлопнув пудру, пристально смотрит на Кристи.
— Твое лицо мне знакомо. Ты не училась в Далтоне?
Кристи отрицательно качает головой. Почти три утра. Я раздавливаю таблетку экстази и смотрю, как она растворяется в стакане с вином, который я намереваюсь вручить Элизабет. Утреннее Шоу Патти Винтерс было на тему: «Люди, Весящие Более Трехсот Килограмм — Что С Ними Делать?» Включив на кухне свет, я нахожу в морозильнике еще две таблетки наркотика и выключаю свет.
Элизабет — двадцатилетняя симпатичная девка, которая иногда появляется в рекламе Georges Marciano. Она — из Вирджинии, из древнего рода банкиров. Сегодня вечером мы ужинали с ее друзьями, двадцатисемилетним Робертом Фаррелом, финансистом, сделавшим довольно неровную карьеру, и Карсон Вайтол — подружкой Роберта. Роберт был в шерстяном костюме от Belvest, хлопчатобумажной рубашке с французскими манжетами от Charvet, галстуке из шелкового крепа с абстрактным рисунком от Hugo Boss и в темных очках Ray-Ban, которые он не снимал на протяжении всего ужина. На Карсон был костюм от Yves Saint Laurent и жемчужное ожерелье и к нему серьги из жемчуга с бриллиантами (от Harry Winston). Мы поужинали в «Free Spin», это новый ресторан Альберта Лиомана в районе Флетирон, а потом отправились в лимузине в «Nell's», где я извинился, заверив разгневанную Элизабет, что сейчас же вернусь, и дал указание шоферу ехать в район мясников, где подобрал Кристи. Пока она ждала на заднем сиденье запертого лимузина, мы с Элизабет, Робертом и Карсон пили в «Nell's» за одним из центральных столиков. Сегодня здесь было пусто, поскольку знаменитостей не было, — дурной знак. Наконец в два тридцать, пока Карсон пьяно хвасталась своим ежемесячным счетом за цветы, мы с Элизабет ушли. Элизабет была так обижена рассказом Карсон о чем-то в последнем номере W, что даже не поинтересовалась, почему в машине оказалась Кристи.
По дороге в «Nell's» Кристи призналась, что все еще в шоке от нашей прошлой встречи и что на сегодня у нее были грандиозные планы, но я предложил слишком много денег, чтобы она отказалась, и обещал, что ничего похожего на прошлый раз не повторится. Несмотря на то, что она была все еще напугана, несколько рюмок водки в лимузине вместе с деньгами, которые я дал ей раньше (больше тысячи шестисот долларов), подействовали на нее успокаивающе, как транквилизаторы. Ее грусть возбудила меня, и когда я протянул ей первую порцию — шесть купюр в серебряном зажиме для денег от Hughlans, — она повела себя как настоящий игривый котенок. Но когда я усадил ее в лимузин, она сказала, что после прошлого раза ей может потребоваться хирургическая операция или адвокат, и я выписал ей чек на тысячу долларов, а так как знал, что денег по нему она никогда не получит, то я нисколько не нервничал. Теперь, глядя на Элизабет в своей квартире, я вижу, как великолепно развита ее грудь, и надеюсь, что, когда экстази подействует, я смогу убедить девушек заняться передо мной любовью.
Элизабет спрашивает Кристи, не знакома ли она с мудаком по имени Спайси, и не бывает ли она в «Au Bar». Кристи качает головой. Пока Элизабет смотрит на Кристи так, словно та инопланетянка, я протягиваю ей вино с разведенной таблеткой экстази, и, очнувшись после ответа Кристи, Элизабет зевает:
— Ну, неважно. «Au Bar» теперь дерьмо. Просто кошмарное заведение. Я ходила туда на день рождения Малькольма Форбса. Вот уж господи прости.
Морщась, она выпивает залпом вино. Я сажусь в одно из кресел Sottsass из хромированного металла и дума и тянусь к ведерку со льдом, которое стоит на журнальном столике со стеклянной крышкой. Я опускаю туда бутылку вина, чтобы оно лучше охладилось.
Элизабет сразу же тянется к ней и наливает себе второй стакан. Перед тем как принести бутылку в гостиную, я растворил в ней две таблетки экстази. Угрюмая Кристи отпивает свое неиспорченное вино с опаской, стараясь не смотреть на пол; у нее все еще испуганный вид. Вероятно, молчание ей кажется невыносимым, и она спрашивает Элизабет, где та познакомилась со мной.
— O, господи, — стонет Элизабет, как будто бы она внезапно вспомнила нечто компрометирующее. — Я познакомилась с Патриком, боже, когда же… на дерби в Кентукки в восемьдесят шестом… нет, в восемьдесят седьмом… — она поворачивается ко мне. — Ты тогда таскался с этой дурой, Элисон… как же ее звали? Элисон Стул?
— Пул, милая, — хладнокровно отвечаю я. — Элисон Пул.
— Да, точно, — произносит она, потом с нескрываемым сарказмом, — Знойная телка.
— Что ты имеешь в виду? — обиженно спрашиваю я. — Она действительно была знойной телкой.
Элизабет поворачивается к Кристи и некстати замечает:
— Она отсосала бы у любого, у кого есть карточка American Express, — и я молю бога, чтобы Кристи не сказала бы, смущенно взглянув на Элизабет: «Мы не принимаем кредитных карточек». Чтобы этого не случилось, я добродушно говорю:
— Фигня.
— Слушай, — говорит Элизабет Кристи, протягивая ей руку, словно педик, который хочет поделиться сплетней. — Эта девчонка работала в солярии, — и, не меняя тона, — а ты чем занимаешься?
|
|
|
