III. Принесение присяги на верность и давление конституционализма

Характер принесения присяги на верность как “конституции in actu” с развитием конституционализма все больше  ставился под вопрос и полностью утрачивал свои функции на фоне письменных конституций. В то время как соотношение монархии и конституционализма становилось все более проблематичным, в принесении присяги на верность и династических празднествах реализовывался рефлексивный процесс коммуникации.

Принесение присяги на верность Фридриху Вильгельму III в Пруссии, которое состоялось в 1798 г. в Кенигсберге и Берлине, в этом отношении еще было вполне традиционным. В центре празднества была клятва верности сословий в рамках обычной ритуальной структуры.

Это составляло правовое ядро празднества, в котором актуализировались отношения господства, основанные на сословной иерархии.

Хотя уже в XVIII веке символические формы принесения присяги на верность изменились, однако в том, что касается соотношения монархии и конституционализма, фундаментальные изменения произошли только с появлением основывающихся на “монархическом принципе” конституций, которые вступили в силу в отдельных государствах Германского союза в первой половине XIX в. Тогда же изменился характер принесения присяги на верность. Если до конца XVIII в. принесение присяги на верность порождало политический строй как “конституцию in actu” (Holenstein), то в конституционном государстве отношение к конституции стало рефлексивным.

Значение записанной конституции и ее соотношение с монархической властью символически обсуждалось в акте принесения присяги.

Это можно показать на примере присяги Фридриху Вильгельму IV, принесенной в 1840 г. в Пруссии. Под влиянием состоявшегося в Кенигсберге ландтага, традиционного собрания представителей сословий, на котором доминировало дворянство, принесение присяги в Кенигсберге стало демонстрацией конституционной перестройки государства.

Фридриху Вильгельму – несмотря на отчаянные усилия консервативного министра внутренних дел фон Рохова – лишь незначительно удалось смягчить политическую взрывоопасность, и на эмоционально насыщенном празднестве король был представлен как гарант конституционного прогресса. Например, вызвавшая большой интерес речь короля, которую он произнес с трона во время принятия присяги на верность, была интерпретирована как доказательство положительного отношения монарха к конституции. Между тем содержание речи было в основном ничего не значащим. Фридрих Вильгельм торжественно обещал быть "справедливым судьей, надежным, добросовестным, милосердным правителем, королем-христианином " и с восторгом говорил о том, что в Пруссии существует "единство главы и членов общества, государя и народа, в общем и целом великолепное единство устремлений всех сословий"[9]. Однако слов, отлитых в форму торжественного обещания, было достаточно, чтобы толковать их как "контрклятву". Буржуазный либерал Фанни Левалд сообщала, что "общее мнение" едино в том, чтобы "принять речь короля как обещание исполнять конституцию", "хотя ни одного слова об этом в речи или скорее в клятве не встретилось", так как "слушали с предубежденной душой и толковали оракула по-своему"[10]. Тщательно продуманным обещанием верности конституции, признанием желания подданных иметь ее речь Фридриха Вильгельма не была ни в коем случае.

Однако решающим было вовсе не содержание речи. Намного важнее ее прочтение как символа. При этом значение отдельного символа можно выяснить только в контексте всего символического поля или системы символов. В ритуальном пространстве символическое значение речи зависело от того, какой субъективный смысл ей приписывали приносившие присягу. Всеобщие надежды, которые связывались с Фридрихом Вильгельмом, то, что ландтаг уже принес присягу на верность, привели к тому, что во время эмоционально впечатляющего спектакля даже речь без специфически либерального содержания могла быть истолкована как доказательство прогрессивности монарха. Таким образом, речь короля символически интерпретировалась как "контрклятва". Под этим впечатлением сословная иерархия также интерпретировалась как несуществующая. В итоге, вопреки регламентированному порядку, все сословия приносили присягу совместно под открытым небом. Таким образом, казалось, что социальные барьеры сословности во время ритуала в Кенигсберге ослабли. Правда, во время последовавшего через короткое время принесения присяги в Берлине была подчеркнута сословная структура общества, монархический идеал в консервативном духе.

В целом празднества принесения присяги на верность при вступлении на престол Фридриха Вильгельма IV показывают, как в ритуальном пространстве рефлексивно осуществлялась коммуникация. При этом в центре стояли проблемы отношения монархии к конституции и легитимации монархии. Либералы видели монарха как представителя конституционного государства. Между тем сам Фридрих Вильгельм представлял себя королем божьей милостью, который являлся как бы естественным главой сословно разделенного тела. Явное поле конфликта различным способом отразилось также на празднествах интронизации наследников Фридриха Вильгельма IV. Как при коронации Вильгельма I, которая состоялась в 1861 в Кенигсберге, так и при провозглашении его императором в 1871 г., а также на проводившемся в 1888 г. праздновании интронизации Вильгельма II на повестке дня стоял вопрос о соотношении монархии и конституции.