Особенность фантастики у Гофмана

гоголь гофман фантастика

Для Гофмана жизнь - фантасмагория, где люди делятся на две категории: счастливых филистеров, довольных собою и своим существованием, послушно играющих свои бессмысленные роли, и на мечтателей, энтузиастов, людей не от мира сего. Жизнь вселяет в них ужас. Ничего не умея ему - миру - противопоставить, они бегут от него в свой внутренний мир, но и там не находят ни счастья, ни покоя.

Это не фантазии, это - безумие самой действительности. И, может быть, безысходность и фатализм еще не столь глубоки, как затем у Кафки или как уже у Клейста и Вернера, но дух уже озадачен.

Вещие сны, знахарки и вещуньи, таинственные и целебные силы природы, атмосфера тайны, двойники, перевоплощения - лишь внешние аксессуары магического мира души. Его фантазия естественна - но не как сон, как само существо яви. Как слияние мира мечты с обыденным злом мира.

В горькой сатире Мысли о высоком значении музыки он пишет: «Цель искусства - доставлять человеку приятное развлечение и отвращать его от более серьезных или, вернее, единственно подобающих ему занятий, то есть от таких, которые обеспечивают ему хлеб и почет в государстве, чтобы он потом с удвоенным вниманием и старательностью мог вернуться к настоящей цели своего существования - быть хорошим зубчатым колесом в государственной мельнице и… снова начать мотаться и вертеться».

Нет ничего безумнее действительной жизни, как бы говорит Гофман, и всей своей магией - выпившим дьявольское снадобье Медардом, голым королем, крошкой Цахесом - демонстрирует подполье души, внутреннее ничтожество хозяев жизни, истоки мирового зла.

Гофмановская фантазия - он сам говорит об этом - чужда той, что создается на потребу праздной толпы, где дурачится глупость, и чудеса громоздятся на чудеса без всякой связи и смысла. Его фантазия - это самая глубокая правда, проглядывающая из того, высшего мира, доступного лишь вдохновенному духовидцу. Сквозь неистовую фантазию проглядывает не просто трезвость, прочно связывающая магию с реальностью, но сама сущность жизни, замаскированная повседневностью и словами.

Его ирония - свойство сознания, сталкивающегося с неразрешимыми антиномиями жизни, средство создания магической реальности и фантомов, являющих собой сущность бытия.

Он остро ощущал жизнь как вечную трагедию борьбы поэзии и прозы, в которой всегда торжествует проза: оттого сквозь музыкальную гармонию капричио то здесь, то там прорываются вопли отчаяния.

Таинственные нити нередко связывают между собой удаленные друг от друга тональности, тогда как близкие и родственные друг другу иногда разделены непреодолимой идиосинкразией.

Гармония, рождающаяся из диссонансов, и хаос, возникающий из воплощения идеала. Мысль разрушает созерцание, и оторванный от груди матери-природы человек беспрестанно скитается в безумном своем ослеплении.

Реальность закабаляет; повседневность ограничивает, сужает горизонты, одевает шоры; все мы - пленники обыденности. Ничто так ярко не высвечивает реальность, как миф, этот символ глубинного, вневременного, непреходящего, вечного. Сказочность Гофмана - всего лишь маска на жестокой правде жизни, его так называемый романтизм - только камуфляж скрытой боли.

Его искусство рождается не из страха небытия, а, наоборот, из слишком тесного контакта с жизнью, из столкновения внутреннего мира поэта с внешним миром жизни. Щедрыми мазками он кладет на полотно фантастическое и реальное, веселое и трагическое, мечтательное и действительное, поэтическое и прозаическое, сказочное и до страдания правдивое. За прихотливой игрой и кажущейся разорванностью скрывается трепетность душевных порывов и проникновенная глубина.

Его герой всегда многозначен, всегда сочетает в себе взаимоисключаемые качества. Это иронический возмутитель спокойствия с гротескно преувеличенной ориентацией на необычность, которая максимально увеличивает дистанцию, отделяющую его от обывателя.

Энтузиасты - главные хранители добра и красоты. Но они - явление в высшей степени странное с точки зрения окружающего мира, ориентированного на общественную иерархию. Энтузиасту чуждо всё, что имеет вес в обществе, - деньги, титулы, имя, карьера, польза, здравый смысл. Энтузиаст по природе своей трагичен, он обречен на непонимание, изоляцию, одиночество. Таков сам Крейслер. Натура неуравновешенная, постоянно раздираемая сомнениями в людях, в мире, в собственном творчестве. От восторженного экстаза он легко переходит к раздражительности или к полной мизантропии по самому незначительному поводу. Фальшивый аккорд вызывает у него приступ отчаяния. Он весь состоит из причудливых сочетаний: комические, резкие гримасы на благородном одухотворенном лице, невиданный костюм, почти карикатурная жестикуляция. Крейслер нелеп, почти смешон, он постоянно шокирует респектабельность. Эта неконтактность с миром отражает полное неприятие окружающей жизни, ее тупости, невежества, бездумия и пошлости… Крейслер восстает один против целого мира, и он обречен. Мятежный дух Крейслера гибнет в душевной болезни, когда тело его еще продолжает жить.

Чисто романтических образов благородных энтузиастов у Гофмана очень немного: Донна Анна, Антония, Юлия - романтически возвышенные безликие служители искусства. Они - его патетика, которую он не выносит в больших дозах. Чаще герои - энтузиасты, преисполненные чисто гофмановской иронией. Они всегда вдохновители событий: архивариус Лингорст, золотых дел мастер Леонгард, шарлатан Челионати, Проспер Альпанус и фея Розеншен. Все они существуют в двух ипостасях - в своей основной функции магов, существ сверхчеловеческих, и в простом бюргерском обличий чиновника, ремесленника, врача.

Размышления о музыке и гротескные фантасмагории, страстная исповедь и горькая беспощадная самоирония, визионерские видения и проза жизни, возвышенные чувства и щемящая боль отчужденности - разлада между художником и миром. Таковы «Фантазии в манере Калло». Гофмана всегда отличал напряженный интерес ко злу. Артистическое переживание бытия, необыкновенная зоркость плюс гротескная точность карикатуры. Основной сатирический прием - смешение обыденного и чудесного. Все эти часовщики и профессора, тайные советники и министры без портфелей, весь жалкий фантасмагорический мир подсмотрен из жизни и пропущен через самую тонкую материю - сознание гения.

Сложнейший и своеобразнейший художник, самобытность которого, как всегда, ускользнула от современников, Гофман, как и Эдгар По, был основателем не только магического реализма и сатиры-фантазии, но и детектива («Мадемуазель де Скюдери»), и романа ужасов («Эликсир дьявола»), и бидермейера («Мастер Мартин - бочар и его подмастерья»), и рассказов в присутствии музыки, и условного театра, и условного искусства вообще.

Вместе с Арнимом Гофман ввел в употребление идею двойничества и утраты человеком индивидуальности, души. Ему принадлежат идеи власти вещей, предопределенности человеческого поведения вещами, механизации и бюрократизации жизни, может быть, даже ее роботизации - это он придумал полисы автоматов - разборных человечков, игрушечных механизмов со зловещими последствиями.

Но даже в криминальном романе он остается Гофманом: Кардильяк - не просто Мастер и Грабитель, но Мастер, вынужденный продавать свое искусство профанам и не смиряющийся с таким отчуждением собственных творений. Как и Крейслер, он видит в этом роковую несправедливость и восстает против нее.

Даже в романе ужасов он предвосхищает не его буквальный вариант, а искусство боли: безумную действительность и душевные пароксизмы - те темные и стихийные силы, которые затем будут идентифицированы Фрейдом. В «Эликсире дьявола» и «Ночных повестях» мы находим богатый источник не только человеческого иррационализма, но - маний, разрушительных страстей и психозов, подлежащих психоанализу. В сущности, это хрестоматия глубинной психологии, написанная за столетие до ее возникновения. К тому же избранная Гофманом форма, возможно, и есть самое убедительное средство изображения этого безумного мира.