Замечание о понятии «факт»

Для устранения очень распространенного источни­ка недоразумений полезно в самом начале оговорить тот смысл, в котором употребляется термин «факт». При­способив к целям данного исследования определение профессора Гендерсона⁵³, мы понимаем факт как «эм­пирически проверяемое утверждение о явлениях в тер­минах концептуальной схемы».

⁵³ Henderson L.J., op. cit.

Вопросы об источниках доказательства для таких утверждений или о законно­сти такого выражения Гендерсона, как «рецепторные опыты», здесь не будут подниматься. В различной свя­зи эти вопросы возникнут в данной работе позже. Од­нако сейчас необходимо указать только на одно разгра­ничение, которое имеет серьезное отношение к вопросу о научной абстракции. В определении, приведенном выше, факт рассматривался как «эмпирически проверя­емое утверждение о явлениях». Дело в том, что факт сам по себе вовсе не есть явление, но есть высказывание об одном или нескольких явлениях. В этом смысле все на­учные теории состоят из фактов и утверждений об от­ношениях между фактами в указанном смысле. Но это ни в малейшей степени не предполагает, что факты, включенные в какую-либо теорию, являются единствен­ными проверяемыми высказываниями, которые могут быть сделаны относительно соответствующих явлений. Система научной теории вообще является абстракцией именно потому, что факты, из которых она состоит, не составляют полного описания всех относящихся к ней явлений, а формируются «в терминах концептуальной схемы», т.е. воплощают в себе только факты о явлени­ях, которые важны для теоретической системы, исполь­зуемой в данное время. Это различие между фактом как высказыванием о явлениях и самими явлениями, кото­рые являются конкретными, реальными сущностями, поможет, если об этом постоянно помнить, избежать в дальнейшем крупных недоразумений. Эти термины бу­дут употребляться в таком смысле на протяжении всего исследования.

Из этого рассуждения следует, что ни одно явле­ние никогда не является «фактом», если только это не говорится в эмпирическом смысле. Вообще, конкретное явление может быть адекватно описано для целей даже одной теоретической системы только с помощью про­возглашения некоторого числа логически независимых фактов. Каков порядок высказываний и сколько их дол­жно быть — вопрос, который относится и к эмпириче­скому характеру явлений, и к теоретической системе, в понятиях которой они анализируются. Для целей лю­бой концептуальной схемы существует «адекватное» описание, определение достаточного числа важных фак­тов. Это количество гораздо меньше фактов, которые возможно знать о данном явлении. Даже когда мы го­ворим, что «не знаем достаточно фактов», чтобы под-

твердить данный вывод, мы подразумеваем здесь не ко­личественную недостаточность проверяемых утвержде­ний о данном явлении, а скорее то, что мы не в состоя­нии сделать определенные важные утверждения, логически необходимые для получения вывода. Важ­ность фактов определяется структурой теоретической системы.

 

Глава II Теория действия

Выше уже указывалось, что цель данного исследо­вания — подробно проследить процесс фундаменталь­ного изменения структуры единой теоретической сис­темы социальных наук. В последующих разделах первой части будет дано описание основных характеристик этой системы, в терминах которых можно будет говорить, что в процессе изменения мы имеем одну и ту же систему, описание логической структуры ее первоначального варианта или группы связанных между собой вариантов, которые стоят в начале этого процесса развития, и на­конец, краткую историю этой системы в западноевро­пейских социальных науках, вплоть до момента, с кото­рого можно приступить к углубленному анализу. Этот анализ будет уже содержанием второй части.

В целях удобства мы назовем рассматриваемую нами концептуальную схему теорией действия. Сохранение единства, на которое мы только что указали, заключа­ется в сохранении в этой схеме в течение всего периода ее развития основного концептуального рисунка, кото­рый, сколь сильно ни менялось бы его использование и сопутствующий ему фон процесса, сохраняет тем не менее на всем своем протяжении некоторые существен­ные черты.

Единица систем действия

В первой главе мы обратили внимание читателя на тот факт, что в процессе научной концептуализации конкретное явление с необходимостью расчленяется на единицы или составные части. Первой бросающейся в глаза особенностью концептуальной схемы, к разбору которой мы переходим, является специфический ха­рактер единиц, используемых ею для такого расчлене­ния. Основную единицу можно назвать «единичным актом». Подобно тому как единицы механической сис­темы в ее классическом понимании — частицы — мо­гут быть определены только в терминах их свойств, таких,как масса, скорость, место в пространстве, на­правление движения и т.д., единицы систем действия также обладают некоторыми основными свойствами, без которых невозможно представить себе такую еди­ницу «существующей». Если продолжить аналогию, то такая неопределенная и потому «несуществующая» единица действия подобна единице материи, которая имеет массу, но не может быть локализована в про­странстве, что бессмысленно с точки зрения классиче­ской механики. Следует подчеркнуть, что, говоря о еди­нице действия как о чем-то существующем, мы не имеем в виду при этом какое-то конкретное пространствен­ное или иным образом определенное существование. Мы говорим о возможности представить себе акт дей­ствия как единицу с точки зрения определенной систе­мы координат. При этом должно существовать некое минимальное число терминов, необходимых для ее опи­сания, а также минимальное число фактов, которое нужно констатировать относительно нее, прежде чем о ней вообще можно будет говорить как о единице си­стемы.

В этом смысле «акт действия» или просто «акт» ло­гически включает в себя следующее:

1) предполагает агента, «деятеля» или «актора» (actor);

2) акт по определению должен иметь «цель» (end), т.е. будущее положение вещей, на которое ориентировано выполняемое действие¹;

3) акт предпринимается в «ситуации», направление развития которой в одном или нескольких отношениях кардинально отличается от того положения вещей, на которое ориентировано действие, т.е. от цели. Эта ситуация в свою очередь может анализироваться с помощью двух типов элементов: тех, которые актор не может проконтролировать, т.е. тех, которые он не может изменить или тех, изменения которых, противоречащие его целям,
он не может предотвратить, — с одной стороны, и тех, которые он может контролировать, — с другой². Для первых можно использовать термин «условия» действия, для вторых же — «средства»;

4) в аналитическом понимании единицы действия изначально содержится определенный способ взаимоотношений всех элементов друг с другом. То есть в выборе альтернативных средств достижения цели, в той мере, в какой ситуация представляет такие альтернативы, существует «нормативная³ ориентация» действия.

¹ В этом и только в этом смысле схема действия по своему характеру телеологична.

2 Следует отметить, что здесь речь идет не о конкретных предметах, нахо­дящихся в «поле» ситуации действия. Ситуация представляет собой усло­вия действия в той мере, в какой актор не может ее контролировать. Усло­вия противоположны средствам, т.е. тем аспектам, на которые актор может воздействовать. Практически все конкретные аспекты ситуации действия — это либо условия, либо средства. Так, в общепринятом смысле слова авто­мобиль это средство передвижения от одного места к другому. Обыкно­венный человек не может сделать автомобиль сам. Однако, обладая той степенью и тем видом контроля над ним, который допускается особенно­стями его устройства и нашей системой собственности, человек может вос­пользоваться автомобилем для того, чтобы переместиться из Кембриджа в Нью-Йорк. Имея автомобиль и при наличии дорог, бензина и пр., он обла­дает определенной степенью контроля над тем, куда и когда будет дви­гаться автомобиль, а следовательно, и он сам. Именно в этом смысле авто­мобиль есть средство, с точки зрения аналитических целей теории действия.

³Определение и краткое рассмотрение термина «нормативный» в том смыс­ле, в котором он используется в данной работе, см. в Примечании А, поме­щенном в конце этой главы.

 

Было бы неверно предполагать, что средства, исполь­зуемые актором в пределах подконтрольной ему среды, выбираются произвольно или же зависят исключительно от условий действия; они, в некотором смысле, нахо­дятся под влиянием независимо действующего и решаю­щего селективного фактора, знание которого необходи­мо для понимания конкретных действий. Для понятия действия весьма существенно предположение, что дол­жна существовать какая-то нормативная ориентация (вовсе не обязательно конкретная, того или иного опре­деленного вида). Как мы увидим в дальнейшем, различе­ние возможных видов нормативной ориентации — это один из наиболее важных вопросов, с которым нам при­дется иметь дело в данной работе. Но прежде чем начать разбирать какой бы то ни было из них, нужно коснуться некоторых основных посылок из общей концептуальной схемы.

Первая важная посылка — это то, что действие есть всегда процесс, совершающийся во времени. Времен­ная категория — это основная категория для данной схемы. Понятие «цель» всегда предполагает соотнесен­ность с будущим состоянием, которое либо в настоя­щий момент не существует и не будет существовать, если актором что-то не будет для этого сделано, либо, наоборот, желаемое состояние существует, но оно не остается неизменным⁴, если актор не предпримет для этого каких-то действий.

⁴ В то время как феномены действия являются временными по своей при­роде, т.е. включают в себя процессы, протекающие во времени, они не яв­ляются в том же смысле пространственными. Другими словами, связи в пространстве как таковые не релевантны системам действия, рассматри­ваемым аналитически. Для аналитических целей этой теории расположе­ние действий в пространстве имеет не первостепенное, а вспомогательное значение. Или можно сказать так: пространственные отношения образуют только условия и — в той мере, в которой они доступны контролю, — сред­ства действия.

 

Процесс действия рассма­тривается преимущественно в терминах его связи с це­лями и называется по-разному: «осуществление», «реализация» или «достижение». Вторая, столь же существенная посылка предполагает наличие некото­рой сферы выбора, доступной актору, в отношении как целей, так и средств, в сочетании с понятием норматив­ной ориентации, а также предполагает возможность «ошибки» (error), неудачи в достижении цели или «неправильного» выбора средств. Различные виды ошибок и различные факторы, которыми они могут быть выз­ваны, — один из главных вопросов, которым мы будем здесь заниматься.

Третья посылка состоит в том, что система коор­динат данной схемы в определенном смысле субъектив­на. А именно: она имеет дело с явлениями, с предмета­ми и событиями, как они представляются тому актору, действие которого анализируется и подвергается рас­смотрению. Конечно, явления «внешнего мира» игра­ют главную роль, когда речь идет об их влиянии на дей­ствие. Но чтобы быть использованными именно в данной теоретической схеме, они должны быть сведены к тер­минам, которые в этом особом смысле являются субъек­тивными. Этот факт имеет решающее значение для пони­мания некоторых особенностей рассматриваемых здесь теоретических структур. Он влечет за собой одно даль­нейшее осложнение, которое надо постоянно иметь в виду. Можно сказать, что вся эмпирическая наука име­ет дело с осознанием явлений внешнего мира. Следо­вательно, факты действия для ученого, который их изу­чает, — это факты внешнего мира и в этом смысле они — объективные факты. То есть, когда ученый вы­двигает утверждения, которые он называет фактами, эти утверждения есть символическое выражение «вне­шних»⁵ по отношению к ученому явлений, а не содер­жимого его собственного сознания.

⁵ «Внешние» не пространственно, а эпистемологически. Внешний мир рас­положен «вне» познающего субъекта не в пространственном смысле. От­ношение субъект—объект не есть отношение, разворачивающееся в про­странстве.

 

Однако в этом слу­чае в противоположность тому, что имеет место в естественных науках, изучаемые явления имеют науч­но релевантный субъективный аспект. Это означает, что ученый-обществовед, хотя он имеет дело с изуче­нием содержания своего собственного сознания, по­стоянно занимается изучением содержания сознания тех лиц, действия которых он исследует. Это приводит к необходимости различать объективную и субъективную точки зрения. Это различение, а также отношение этих двух элементов друг к другу имеют большое зна­чение. В данном контексте под «объективным» мы все­гда понимаем — «с точки зрения наблюдающего дей­ствие ученого», а под «субъективным» — «с точки зрения актора».

Существует еще одно следствие, которое вытека­ет из «субъективности» категорий теории действия. Когда биолог или психолог-бихевиорист изучает чело­веческое существо, он изучает его как организм, как единицу, которую можно пространственно ограничить. Единица отсчета, которую мы рассматриваем в каче­стве актора, — это не организм, а «эго», или «я». Прин­ципиальное отличие такого рассмотрения заключает­ся в том, что тело актора как раз представляет для него такую же часть ситуации действия, как и «внешнее окружение». Среди условий, которыми обусловлено его действие, есть и условия, связанные с его собствен­ным телом, так же как среди наиболее важных средств, которыми он располагает, есть «сила» его тела и, ра­зумеется, его «ум». Ясно, что аналитическое различе­ние актора и ситуации не совпадает с различением орга­низма и среды, которое характерно для естественных наук. Вообще речь идет здесь не о различении конк­ретных «вещей», ибо организм является реальной це­лостностью⁶. Речь идет скорее об анализе, необходи­мость которого вызвана категориями эмпирически полезных теоретических систем.

⁶ Актор тоже является реальной целостностью в неменьшей степени, чем организм. Последний включает в себя только те аспекты человеческой сущ­ности, которые релевантны «биологической» системе координат.

 

А теперь рассмотрим четвертое следствие, вытека­ющее из теории действия. Разумеется, ситуация дей­ствия включает в себя элементы того, что на общепри­нятом языке называется физическим окружением и биологическим организмом — если упоминать хотя бы только два этих аспекта. С одинаковой уверенностью эти элементы ситуации действия можно анализировать как в терминах физических, так и в терминах биологических наук, и явления, которые мы рассматриваем, бы­вают предметом анализа в терминах тех единиц, кото­рые используются вышеупомянутыми науками. Ска­жем, о мосте можно сказать, что он состоит из атомов железа, некоторого количества углерода и т.д. и из со­ставляющих их электронов, протонов, нейтронов и т.д. Нужно ли тому, кто изучает действие, становиться физиком, химиком, биологом для того, чтобы раз­обраться в своем предмете? В некотором смысле — да, но для целей теории действия нет необходимости или желательности проводить такой анализ настолько глу­боко, насколько это вообще возможно сделать. Грани­цы анализа устанавливаются системой координат, с ко­торой работает исследователь действия. Это означает, что явления, не сводимые к терминам действия, инте­ресуют его постольку, поскольку они определенным образом вторгаются в схему действия, т.е. играют роль условий или средств. Покуда их свойства, важные в та­ком контексте, могут быть точно определены, их мож­но понимать в качестве данных без дальнейшего ана­лиза. Главное, что электроны, атомы или клетки не могут служить единицами для построения теории дей­ствия. Членение любого явления на единицы, выходя­щие за пределы контекста, где это явление рассматри­вается как средство или условие действия, автоматически выводит нас в иные, нерелевантные теоретические схе­мы. Для теории действия наименьшей из всех возмож­ных конкретной единицей является единичный акт (unit act). И хотя его в свою очередь тоже можно анализи­ровать с помощью элементов, о которых здесь уже говорилось, таких как средства, условия и регулирую­щие нормы, дальнейший анализ явлений, аспектом ко­торых эти элементы в свою очередь являются, релеван­тен теории действия только в той мере, в которой единицы, получаемые при этом, могут быть рассматри­ваемы как эти элементы единичного акта или системы таких актов.

Следует указать на еще одно общее положение, от­носящееся к статусу данной концептуальной схемы,

прежде чем приступать к рассмотрению отдельных слу­чаев ее использования, которые будут нас здесь инте­ресовать. Ее можно использовать на двух уровнях, ко­торые можно назвать «конкретным» и «аналитичес­ким». На конкретном уровне под единичным актом понимается конкретный действительный акт, а под его «элементами» — конкретные целостности, из которых он состоит. Так, под конкретной целью подразумева­ется предполагаемое будущее положение вещей в це­лом в той мере, в которой оно релевантно системе ко­ординат теории действия. Например, студент может иметь непосредственной целью написание статьи на данную тему. Хотя в самом начале развития действия он будет не в состоянии наглядно представить себе ее содержание со всеми подробностями (то же самое можно сказать и о многих других конкретных целях), у него все же будет общая идея, представление о ста­тье в самых общих чертах. Детализированное содержа­ние может появиться только в процессе действия. Но это предвидимый продукт, и, возможно, его реализа­ция — это и есть конкретная цель. Точно так же конк­ретные средства — это те предметы и ситуации, над которыми актор имеет достаточную степень контроля, например, книги, которыми он обладает или которыми располагает библиотека, бумага, карандаш, пишущая машинка и пр. Конкретные условия — это такие аспек­ты ситуации, которые он как актор не может контро­лировать в связи с непосредственными ближайшими целями, например, тот факт, что ему приходится огра­ничиваться книгами, которые есть в библиотеке его колледжа и т.д. Функция такого конкретного прило­жения схемы действия по преимуществу описательная. Факты могут иметь значение для ученого, исполь­зующего эту схему, в той мере, в которой они увязыва­ются с сущностями, имеющимися в схеме, с «целями» или другими нормативными элементами, со «средства­ми» или «условиями» актов или с системами действия. Но в таком контексте они служат только для того, что­бы упорядочивать данные по определенной схеме, а не для того, чтобы подвергать их анализу с целью объяс­нить их.

Для объяснения необходим дальнейший шаг в на­правлении абстрагирования. Он заключается в генера­лизации концептуальной схемы таким образом, чтобы можно было выявить функциональные связи, заключен­ные в фактах, уже упорядоченных в описании. Этот пе­реход, по-видимому, наиболее наглядно можно увидеть в том, что одна из наиболее важных функций аналити­ческой схемы как схемы, которая противопоставляется конкретной описательной, — разграничивать различные роли нормативных⁷ и ненормативных элементов дей­ствия. Эта проблема хорошо просматривается в труд­ностях, возникающих в связи с понятием "цель". Как мы уже определили, цель — это конкретно предвидимое бу­дущее положений вещей.

⁷ Под нормативным здесь понимается телеологический элемент только с точки зрения актора. Для наблюдателя в нем нет ничего этически обяза­тельного (см. Примечание А).

 

Но совершенно очевидно, что не все это положение вещей в целом, а только некото­рые аспекты или черты его можно приписать норматив­ным элементам, и следовательно, действиям актора, а не особенностям ситуации, в которой он действует. Так, если воспользоваться уже приведенным примером, можно сказать, что в процессе действия, в итоге кото­рого должна появиться статья, многие аспекты конкрет­ной цели не зависят от действий данного студента, например, наличие в библиотеке только данных книг, а также другие условия, имеющие отношение к данному акту. Тогда цель в аналитическом смысле следует определить как различие между предвидимым будущим положением вещей в результате действий актора и тем положением вещей, которое можно было бы предска­зать, исходя из начальной ситуации, если бы в нее не вме­шалось действие актора. Соответственно, в теорети­ческом смысле, средствами будут не сами конкретные предметы, которые используются в ходе действия, а только те элементы и аспекты их, которые актор может проконтролировать, и только в той мере, в которой он их может проконтролировать⁸ при достижении своей цели ⁹.

⁸ Контроль включает как изменение, так и предотвращение изменения, ко­торое имело бы место при отсутствии контроля.

⁹ Особенно важен один особый случай такого различения. Мы уже отмеча­ли, что актор — это «эго», или «я», а не организм, и что его организм — это часть «внешнего мира», с точки зрения субъективных категорий тео­рии действия. В этой связи необходимо иметь в виду разницу между двумя различениями. С одной стороны, существует используемое обычно биоло­гами различение между конкретным организмом и его окружением. По­этому в конкретных средствах, используемых для определенного действия, часто бывает необходимо или полезно различать конкретные физические возможности актора, т.е. силу его мускулов, его умение и средства, кото­рые имеются в его окружении, например инструменты и пр. На аналити­ческом же уровне аналогичное расчленение будет совершенно другим. Это различие наследственности и среды в том смысле, какой эти термины име­ют в биологической теории. Очевидно, что конкретный организм в любой момент времени не является только продуктом наследственности, а пред­ставляет собой сложное следствие взаимодействия факторов наследствен­ности и среды. «Наследственность» в этом случае выступает как название тех влияющих на структуру и функции организма элементов, которые мо­гут рассматриваться как предопределенные составом половых клеток, из слияния которых и образуется конкретный организм. Точно так же кон­кретное окружение развитого организма нельзя в принципе рассматривать как результат исключительно влияния факторов среды в аналитическом смысле этого слова, так как в той мере, в какой его можно считать сложив­шимися под влиянием на него действий организмов, оно есть продукт и наследственных факторов. Совершенно очевидно, что при рассмотрении такого организма, как человек, эти соображения имеют огромное значе­ние. И поскольку биологический аспект в человеке играет огромную роль, в конкретном анализе, рассуждая о действии, часто бывает очень неудоб­но использовать такие термины, как наследственность и среда. Поступая так, всегда исключительно важно иметь в виду, какая из двух понятийных пар, описанных нами выше, применима в данном случае, и делать выводы только о терминах, релевантных этой паре.

 

Второй в высшей степени важный аспект этого раз­личения конкретного и аналитического применения схе­мы действия состоит в следующем. Господствующая био­логическая схема «организм — среда — окружение» уже упоминалась нами. И хотя конкретную схему действия невозможно с ней отождествлять, она в некоторых от­ношениях аналогична ей. Конкретный актор мыслится как действующий для достижения конкретных целей в дан­ной конкретной ситуации. Однако новая логическая си­туация возникает, как только мы пытаемся сделать обоб­щения относительно тотальных систем действия в терминах функциональных взаимосвязей факторов, ус­тановленных относительно них. Примером и здесь может служить проблема различения роли нормативных и не­нормативных элементов. С точки зрения отдельного кон­кретного актора в данной конкретной ситуации, к ней (ситуации) относятся как имеющие место, так и предви­димые результаты действий других; следовательно, их можно связать с действием индивида, о котором идет речь, в качестве средств и условий. Но в оценке роли нор­мативных элементов в системе действия в ее целостно­сти, в которой этот отдельный актор представляет собой единицу, включать эти элементы в ситуацию системы как целого было бы незаконно, так как то, что для одного актора является ненормативными средствами и условия­ми, в целостной социальной системе можно объяснить только в терминах нормативных элементов действия дру­гих единиц системы. Эта проблема соотношения анализа действия отдельного конкретного актора в конкретном, частично социальном окружении с анализом целостной системы действия, включающей множество акторов, бу­дет играть центральную роль в дальнейшем изложении. Она, например, является одним из ключей к пониманию происхождения теоретической системы Дюркгейма.

Утилитаристская система

До настоящего момента наше рассмотрение ограни­чивалось только самыми общими чертами подхода к опи­санию человеческого поведения с позиций схемы действия. Хотя единичный акт является основным во всех теорети­ческих структурах, отправляющихся от этой схемы, нет ничего удивительного в том, что различные возможности ее основных элементов не были исчерпаны в первый пери­од развития данной теоретической системы как целого. В самом деле, в XIX веке в западноевропейской социальной мысли господствовала одна из подсистем этой системы (или, лучше сказать, группа тесно связанных между собой подсистем). Она была сконструирована в основном из тех же единиц, что мы здесь описываем, но сведенных в еди­ное целое способом, решительно отличным от того, который применен в возникшем позднее ее варианте, выявляе­мом в данном исследовании. Поскольку нам необходимо рассмотреть процесс возникновения подсистемы, сформи­ровавшейся позднее, из подсистемы, существовавшей ра­нее, то прежде всего нужно достаточно подробно остано­виться на исходной точке этого процесса, с тем чтобы стали очевидны характер и глубина этого изменения.

Появление способа мышления в терминах системы действия столь древне и покрыто таким мраком неизве­стности, что бесполезно пытаться отыскать ее начало. До­статочно указать на то, что, подобно схеме классической физики, схема действия своими корнями уходит в глуби­ну повседневного опыта обыденной жизни, и с позиции всеобщности этого опыта ее можно считать универсаль­ной для всех человеческих существ. В доказательство это­го положения можно сослаться на тот факт, что основ­ные элементы этой схемы имеются в структуре всех языков. Например, во всех языках существует глагол, со­ответствующий русскому «делать». Особенность ситуа­ции, с которой мы начинаем наш анализ, состоит в том, что у более изощренных мыслителей этот материал по­вседневного опыта подвергался выборочной организации таким образом, что на свет появилась специфическая кон­цептуальная структура, которая, несмотря на многооб­разие своих вариантов, на всем протяжении своего су­ществования сохраняла некоторые общие черты. Особенности этой структуры коренятся в избирательном подчеркивании некоторых проблем и в специфичности способов рассмотрения человеческого действия¹⁰.

¹⁰ Последующее рассмотрение возможных исторических влияний, под воз­действием которых формировалась утилитарная теоретическая система, не есть результат систематического исследования. В основе изложения лежат некоторые общие представления о данном предмете. Более того, эта часть исследования не является столь уж необходимой, и ее можно опустить, не нарушая логической конструкции исследования. Она введена, чтобы дать читателю представление об эмпирической релевантности того, что в про­тивном случае могло бы показаться рядом очень абстрактных положений.

 

Первая бросающаяся в глаза особенность историчес­ки более раних описаний систем действия — это их неко­торый «атомизм». Его можно описать как отчетливую тенденцию рассматривать главным образом свойства кон­цептуально изолированных единичных актов и выводить свойства систем действия только посредством процесса «прямого» их обобщения. Это означает, что рассматри­ваются только простейшие и наиболее очевидные типы взаимодействий единичных актов, только такие типы, без которых совершенно нельзя обойтись при применении идеи системы. Они должны быть сгруппированы соответ­ственно тому, чьими актами они являются, т.е. образуя актора как агрегатную единицу. Потенциальные акты одного актора могут быть релевантны в качестве средств и условий ситуации действия другого и т.п. Корни этой тенденции лежат на поверхности. Вполне естественно, что на ранних стадиях развития теоретической системы сторонникам ее приходится работать с наиболее простой из всех представляющихся им адекватными концептуаль­ных схем. Только по мере накопления фактического зна­ния и по мере того, как все более тонко и тщательно от­брасывались следующие из него логические выводы и осознавались создаваемые им трудности, во внимание начинали приниматься все более сложные возможности. На той стадии развития, которая следует непосредствен­но за обыденным уровнем, в научных теориях, как пра­вило, проявляются атомистические тенденции.

Но эта естественная для данной стадии атомистичес­кая тенденция, несомненно, была очень усилена некото­рыми специфическими особенностями западноевропей­ской интеллектуальной традиции, сформировавшейся во времена Реформации. Во-первых, противоположная, ан­тиатомистическая тенденция, в особенности на срав­нительно примитивном аналитическом уровне, будучи примененной к целостным социальным системам дей­ствия, порождала органические теории общества, кото­рые совершенно растворяли индивида в чем-то более широком. Эта тенденция шла наперекор очень глубоко укоренившемуся индивидуализму, который в большей части Европы¹¹ успешно ей противостоял.

¹¹ Германия является главным исключением.

 

Правда, содержание этого индивидуализма было в основном этическим, а не научным. Он делал упор на этическую автономность и ответственность индивида, в особенности по отноше­нию к властям. Но не следует забывать при этом, что то четкое различение, которое мы делаем между фактом и ценностью, введено в употребление очень недавно, в осо­бенности в социальных науках. Большинство тех мысли­телей, которым мы обязаны развитием обсуждаемых здесь идей, в конечном счете, больше (как правило, го­раздо больше) интересовалось обоснованием поведения или политики, которые они считали этически правильны­ми, чем объективным объяснением фактов человеческо­го действия. Эти два угла зрения в истории мысли безна­дежно перепутаны.

Возможно, первичный источник индивидуалистичес­кой предрасположенности европейской мысли заключен в христианстве. В этическом и религиозном смысле хрис­тианство всегда было глубоко индивидуалистично. Это означает, что его главной проблемой было благоденствие, прежде всего в потустореннем мире, индивидуальной бес­смертной души. Все души были для него всегда как бы «сво­бодными и равными от рождения». Этим христианская мысль резко отличается от мысли времен классической античности до эпохи эллинизма. Духовное растворение индивида в социальной единице, которое было самооче­видно для Платона и даже для Аристотеля, совершенно немыслимо на христианской основе, несмотря на все мис­тические концепции церкви как «духовного тела».

В католическом христианстве, однако, индивидуали­стическая струя в ее практических последствиях для со­циальной мысли и поведения была в значительной степе­ни смягчена ролью католической церкви. Последняя выступала в роли чего-то вроде универсального распо­рядителя духовным блаженством отдельных душ, чей доступ к духовной жизни становился возможным толь­ко благодаря священному посредничеству церкви. Через всю средневековую мысль красной нитью проходят идеи корпоративного объединения и представления о церкви, как о главной форме человеческой жизни. Все это, одна-

ко, радикально меняется с Реформацией. Непосредствен­ное общение отдельной души с Богом, характерное для протестантского христианства, породило новые веяния в социальной мысли в последнее столетие перед тем, как социальная мысль стала преимущественно светской по своему духу. Сочетание преимущественно этической оценки отдельной души и устранение священной церкви как посредника между индивидом и Богом выдвинуло на первый план свободу индивида в достижении его религи­озного благоденствия и в выборе способов поведения, рассматриваемых как дозволенные средства. Вмешатель­ство в его религиозную свободу, с одной стороны, като­лической церкви, а с другой — мирских властей представ­ляло собой потенциальную, но в то же время основную религиозную опасность в условиях социальной жизни того времени. Тогда же возникли национальные государ­ства и центр внимания переместился к проблеме соотно­шения религиозной свободы (необходимого условия ре­ализации высших христианских ценностей) и долга гражданина.

В условиях католицизма средних веков проблема религиозной свободы, естественно, сосредоточилась на отношениях церкви и государства, так как церковь была повсюду признана уполномоченной выражать религиоз­ные интересы всех. Но в новых условиях, возникших в результате Реформации, речь шла о свободе индивида, а не некоторого корпоративного целого. И хотя все — за исключением некоторых радикальных сект — были со­гласны между собою в том, что существует объективная совокупность явлений в откровении религиозных истин, ни за одной организацией не признавалось монопольное право на их интерпретацию и на отправление религии. «Истинная» церковь перестала быть конкретной видимой Церковью и стала невидимым собором правоверных и из­бранных. Видимая же церковь была сведена на положе­ние средства просвещения и поддержания внешней дис­циплины. В конечном счете индивид, и только он, стал ответственным за свое собственное поведение в той сфе-Р^е> которую все признавали высшей, т.е. в сфере религии.

Следовательно, центр тяжести переносился не на сохра­нение традиции ценностей, разделяемых всеми членами общины или даже всеми христианами, а на гарантию сво­боды совести индивида, как единицы, автономной по отношению к другим, в особенности, когда имели место попытки принудить его к конформизму по отношению к организации или властям. Таким образом, в той мере, в которой отмечался усиленный интерес к целям челове­ческого действия, особенно к конечным его целям, этот интерес формулировался в терминах разнообразия целей от индивида к индивиду. В таком подходе содержался зародыш того, что может быть названо «утилитарным» способом мышления.

Дальнейшим последствием протестантской прямой связи индивида с Богом было соответственное обесцени­вание его привязанностей к своим собратьям, и прежде всего тенденция сводить связи с другими к неличностным, неэмоциональным формам и рассматривать других не столько с точки зрения их ценности самих по себе, сколь­ко с точки зрения полезности их в конечном счете для Бога, а в более близкой перспективе — для личных целей «эго». Из этой установки возникает сильная склонность к «рационалистическому» взгляду в терминах «сред­ства—цель», характерному для утилитарного мышления.

Разумеется, индивидуализм никоим образом не ограничивается только христианством или протестантиз­мом, он имеет и другие корни в нашем культурном наслед­стве. Хотя мысль классического греческого государства преимущественно ограничена в смысле, противополож­ном индивидуализму, в поздний период античности воз­никают школы совершенно аналогичные современному индивидуализму. Сама христианская мысль, несомненно, была под сильным влиянием эллинистической филосо­фии. Но в ранний период новой исто<

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: