 |
Перевод стихотворения «Город»
|
|
|
|
Текстом, который определенно выпадает из всего корпуса рассматриваемых переводов, является перевод стихотворения «Город». Анализ, приведенный ниже, позволяет утверждать практически с полной уверенностью, что этот перевод целиком сделан Бродским.
В первую очередь следует отметить, что Бродский, сохраняя довольно замысловатую схему рифмовки, меняет размер стихотворения. «Город» Кавафиса написан ямбом, иногда с пропусками метрического ударения, но такой размер привычен для автора. «Город» Бродского - анапестом, и это интересно: зачем он использует другой размер? Ведь при переводе Кавафиса, пожалуй, легче всего сохранить его метрическую схему. В своей книге, посвященной Бродскому, Лев Лосев отмечает, что «у анапеста есть определенный сентиментальный семантический ореол, видимо, связанный с его вальсовым, «на три счета», ритмом». Также он пишет, что поэт выбрал анапест «как просодическую основу самых важных для него текстов - о любви и ностальгии». И действительно, в творчестве Бродского можно найти немало подтверждений этой мысли. Например, стихотворение «От окраины к центру», о котором сам поэт говорил, что это стихи о пятидесятых годах в Ленинграде, о том времени, на которое выпала его молодость:
Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речных пароходов
Или «Стансы городу»:
Да не будет дано
умереть мне вдали от тебя,
в голубиных горах,
кривоногому мальчику вторя.
Таким образом, можно предположить, что Бродский осознанно выбирает именно анапест: одно только использование этого размера превращает простой перевод в самостоятельное произведение, которое, к тому же, носит очень личный характер.
|
|
|
При написании своего стихотворения Кавафис пользуется следующим приемом: лирическим героем он делает некоего собеседника, кого-то во втором лице. Это вообще непривычно для поэзии: обычно лирическим героем является кто-то посторонний, «он», или же автор отождествляет себе с героем своего стихотворения - тогда оно написано от первого лица. Для Кавафиса «он» было бы слишком абстрактно, «я» - слишком интимно. «Ты» - это некий промежуточный вариант, когда грань между автором и героем размыта, на что нам также указывает обилие прямой речи и, главным образом, ее горькая искренность. Можно предположить, что Кавафис использовал этот прием, дабы не превратить свое стихотворение в пустую жалобу: если бы всё стихотворение было написано от первого лица, то было бы трудно добиться столь мужественного тона. Ведь сохранить трезвость ума все же легче, обращаясь к некоему вымышленному собеседнику, чем высказывая наболевшее от первого лица. А может, таким образом Кавафис хотел показать, что то чувство опустошенности и потерянности, которое он испытывает, является не только его личной драмой. Бродский сохраняет этот прием, в его переводе также тонка грань между героем и автором, однако он более жесток, и к самому себе в первую очередь:
Не видать тебе новых земель - это бредни и ложь.
Или:
Протрубив свою жизнь в этом мертвом углу, не надейся на чудо…
Чем обусловлена эта жестокость, я попытаюсь разобраться далее.
Также интересно, что Бродский в первой же строке меняет тон стихотворения. У Кавафиса - «είπες», сказуемое в аористе, что подразумевает разовое действие, у Бродского - «твердишь», действие повторяющееся. То есть, с самого начала в переводе задан мотив обреченности - герой постоянно жалуется на свою судьбу, но никак не может её изменить.
Существует две редакции стихотворения «Город». Кавафис написал его в 1894 в Александрии, но в печать не отдал; лишь в 1910 поэт опубликовал это стихотворение, однако сильно отредактировав его. В конце XIX - в начале XX вв Александрия переживала печальный период своей истории: после расцвета, которого она достигла в середине XIX века при Мухаммеде Али, город снова пришел в упадок: в Египте практически господствовал английский колониальный режим, сама же Александрия была подвергнута бомбардировке. Вот что пишет английский писатель Эдвард Форстер, живший в Александрии того времени и знавший Кавафиса: «Глядя на нынешнюю Александрию, едва ли подумаешь, что у этого города есть душа. Основа городского хозяйства - торговля хлопком, с которым конкурируют лишь лук и яйца. Город дурно застроен, дурно спланирован, в нем дурная канализационная система - много плохого можно сказать об Александрии, что, впрочем, и делают зачастую ее жители». Но и население Александрии претерпело нравственный упадок. Вот что пишет по этому поводу С. Ильинская: «…Оттесняя старую коммерческую аристократию (к которой принадлежал отец Кавафиса и с которой по-прежнему связана его семья), вперед выдвигается новое поколение эгоистичных, циничных дельцов, услужливо содействующих монополистической политике Англии и Египта». Конечно, все это способствовало возникновению пессимистических настроений в творчестве Кавафиса. Возможно, это усиливалось также его тоской по эллинистической Александрии, и то, что происходило в Александрии современной, было отголоском давних трагических событий - захвата варварами прекрасной столицы эллинистического мира, - событий, свидетелем которых Кавафис, конечно, не был, но которые переживал в не меньшей степени. Но, несмотря на всё это, несмотря на то, что поэт долгое время жил в Лондоне и Константинополе, он остается в Александрии до конца своей жизни. Его решение трудно объяснить. Об этом Бродский рассуждает в своем эссе: «Что удерживает нас от утверждения, что решение Кавафиса остаться в Александрии было, так сказать, типично греческим (повиновение Року, сюда его поместившему; повиновение Паркам), это собственное Кавафиса отвращение к мифологизированию…Другое допустимое объяснение решению Кавафиса остаться состоит в том, что не так уж он нравился сам себе, чтобы полагать себя заслуживающим лучшего». Также сохранилась личная запись поэта, которая свидетельствует о внутреннем противоречии поэта: «Я уже привык к Александрии, и не исключено, что будь я даже богатым, я остался бы умереть здесь. И все же как она меня огорчает! Как трудно, как тяжело жить в маленьком городе - как мало тут свободы! Я остался бы умереть здесь…потому что это моя родина, потому что с ней связаны воспоминания моей жизни. Но как необходим такому человеку, как я - столь отличному - большой город…». Но, так или иначе, его решение было осознанным, поэт был очень предан своему городу.
|
|
|
|
|
|
Интересно, что сам Бродский в своем эссе, посвященном Мандельштаму, сравнивает Петербург с Александрией. Близкий друг поэта, философ и поэт, автор одной из лучших книг о Бродском Лосев продолжает эту ассоциацию. Он пишет следующее: «Петр Первый задумал Петербург как подлинно «Третий Рим», но историческая аналогия, прочно вошедшая в сознание петербургской интеллигенции двадцатого века, была иная - Александрия. Когда Мандельштам в стихотворении «Петербургские строфы» говорил об «александрийском сумраке», царящем в городе на Неве, у его читателя возникал уже устойчивый комплекс ассоциаций: город утонченной культуры, причудливо соединивший эллинизм и христианство, великолепный классический город, выстроенный на краю восточного мира, город с лучшей в мире библиотекой, ожидающий вторжения варваров, которые непременно эту библиотеку сожгут».
У Бродского есть стихотворение «В окрестностях Александрии». Читая некоторые строки, читатель может задуматься, о каком городе идет речь: об Александрии или всё-таки о Петербурге?
Повсюду некто на скакуне; все копыта -
на пьедестале.
Всадники, стало быть, просто
дали дуба на собственной простыне.
Основываясь на этом, нельзя утверждать, что оба поэта испытывали одинаковые чувства к своим городам, однако в их отношении к Александрии и Петербургу можно найти что-то общее. У обоих поэтов вневременное восприятие своих городов: Кавафис, живя в Александрии современной и смирившись с печальной действительностью, тем не менее остается одержим Александрией эллинистической. Александрия, которую любит Кавафис, это не тот реальный город, что окружает его, но история этого города, его прошлое и то, что он от прошлого сохранил. Об этом пишет Бродский в своем эссе, посвященном Кавафису: «За исключением шести-семи не связанных между собой стихотворений, "реальный" город не появляется непосредственно в канонических 220 стихотворениях Кавафиса. Первыми выступают "метафорический" и мифический города. «…» Утопическая мысль, даже если, как в случае Кавафиса, обращается к прошлому, обычно подразумевает непереносимость настоящего».
|
|
|
Бродский также не мог смириться с Ленинградом, о чем он не раз писал и говорил. Так, например, в эссе «Меньше единицы» поэт пишет: «С увеличением пошлости его содержимого город становится Ленинградом все больше и больше». Бродский любил Питер - так он привык называть свой родной город: «Конечно, в документах и на почтовых отправлениях они проставляют «Ленинград», но в обычном разговоре скорее скажут просто «Питер». … «Ленин» в этом смысле просто не годится, хотя бы потому, что это фамилия (да к тому же и придуманная), а вот «Питер» звучит очень естественно». Но если Кавафис был привязан к какой-то определенной исторической эпохе, то Бродский вряд ли. Нельзя сказать, что он восхищался Петербургом времен Петра или Екатерины. В Петербурге он любил не историю, но что-то другое, возможно, то чувство свободы, о котором он не раз упоминал, как, например, в своем эссе «Путеводитель по переименованному городу»: «Понятие свободы, открытого простора, желания-бросить-все-к-чертовой-матери - все эти вещи глубоко задавлены и, следовательно, всплывают в вывернутой наизнанку форме водобоязни, боязни утонуть. Уже в одном этом город на Неве есть вызов национальной психике, и заслуживает клички «иностранец своего отечества», данной ему Гоголем. Если не иностранец, то уж моряк, по крайней мере. Петр I в некотором роде добился своего: город стал гаванью, и не только физической. Метафизической тоже. Нет другого места в России, где бы воображение отрывалось с такой легкостью от действительности: русская литература возникла с появлением Петербурга». Может быть, именно это ощущение себя свободным в пределах пространства города, ощущение изолированности от остальной территории страны так часто толкало его на поступки, казавшиеся безумными в условиях советского режима.
|
|
|
Бродский переводит «Город», живя в Америке уже более 15 лет и, соответственно, вдали от своего Города, от Петербурга. Он был вынужден покинуть его буквально за несколько недель. Вот как он сам вспоминал эти события: «Они дали мне десять дней. Я пытался торговаться. Мне не хотелось уезжать так поспешно по нескольким причинам: вдруг они что-то пересмотрят и т.д. Меня спросили: «когда вы будете готовы к отъезду?» Я ответил: «Мне надо собрать рукописи, навести порядок в архиве и т.д., так что, может, ближе к концу августа?» А он ответил: «Четвертое июня, и это крайний срок» На дворе было семнадцатое или восемнадцатое мая». Бродский бросает гораздо больше упреков Городу:
После этой дыры что угодно покажется раем.
Как ни бьюсь, здесь я вечно судьбой обираем.
Похоронено сердце мое в этом месте пустом.
(У Кавафиса: «κ’ είν’ η καρδιά μου - σαν νεκρός - θαμένη» (и сердце мое, как мертвый, похоронено - А.Р.), нет даже указания места). Он будто бы злится на Город за то, что больше никогда не сможет вернуться туда. Ведь когда мы никак не можем достичь чего-либо, это бессилие порождает в нас чувство злости и отчаяния. И хотя после перестройки у Бродского был шанс возвратиться на родину, он этого не сделал, возможно, потому, что он бы уже не застал Петербург таким, каким он его помнил и любил. В одном из интервью на вопрос, вернулся бы Бродский на родину, он ответил: «Не думаю, что я могу. Страны, в которой я вырос, больше не существует…В России похоронено мое сердце, но в те места, где пережил любовь, не возвращаются».
И поэтому в своем переводе Бродский конкретизирует мысль Кавафиса. Всё-таки Кавафис с помощью метафоры города рисует несколько абстрактную картину. Поэт не имеет в виду, что образ города будет преследовать лирического героя, но он везде будет испытывать те же чувства, ту же печаль, которыми наградил его Город. У Бродского именно образ города нигде не дает герою покоя. Он даже в какой-то степени одушевляет его:
За тобой этот город повсюду последует в шлепанцах старых.
Возможно, это оттого, что тот, кто расстался с родным для него местом, будет в первую очередь вспоминать не его архитектуру, но тех дорогих ему людей, которых он там оставил. Поэтому Город предстает в образе человека, уже немного стертого в памяти - шлепанцы-то старые, - но никак не забытого. И поэтому у Бродского появляется метафора погасших чувств, «чувств головешки», которой нет у Кавафиса. Это то, что он унес с собой, бежав из Города.
Кавафис пишет «Город» в своей привычной поэтической манере, с присущей ему холодностью. Отсутствие эмоций (поэт добивается этого и с помощью пунктуации - он отказывается от восклицательных знаков) убеждает читателя в том, что лирический герой Кавафиса ни в коем случае не жалуется, наоборот, он мужественно принимает свою судьбу и то чувство потерянности и опустошенности, от которого ему уже никуда не деться, которое он будет испытывать в любом другом месте. В стихотворении Кавафиса нет отчаяния, ведь отчаяние приходит только к тому, кто не может смириться. В нем есть светлая грусть, даже что-то похожее на ностальгию:
...Που τόσα χρόνια πέρασα και ρήμαξα και χάλασα.
И нет в нем того чувства обреченности, что есть в переводе Бродского. Особенно это заметно в двух последних строках. Вот оригинал:
Έτσι που τη ζωή σου ρήμαξες εδώ
στην κώχη τούτη την μικρή, σ΄ όλην την γη την χάλασες.
(Так, как ты разрушил свою жизнь здесь, / в этом крошечном …, ты растратишь ее повсюду - А.Р.)
А вот перевод:
Протрубив свою жизнь в этом мертвом углу,
не надейся на чудо:
уходя из него, на земле никуда не уйдешь.
Бродский переосмысливает Кавафиса, говоря: куда бы ты ни пошел, город всегда будет для тебя обузой; в то время как Кавафис не обвиняет Город: в том чувстве опустошенности, которое испытывает герой, виноват он сам. У Бродского как раз виноват Город - и в этом принципиальное различие. Интересен выбор глагола «протрубить». Одно из значений этого глагола - «долго, тяжело работать»: появляется мотив страданий и бессмысленности жизни, но жизни именно в Городе, когда как у Кавафиса жизни в целом. Как пишет Сеферис в одном из своих эссе, «герои Кавафиса неизлечимы», у Бродского же неизлечим Город.
Язык Кавафиса, как всегда, прост. Об этой кажущейся простоте его языка Бродский писал в своем эссе, посвященном Кавафису: «Каждый поэт теряет в переводе, и Кавафис не исключение. Исключительно то, что он также и приобретает. Он приобретает не только потому, что он весьма дидактичный поэт, но еще и потому, что уже с 1909-1910 годов он начал освобождать свои стихи от всякого поэтического обихода - богатой образности, сравнений, метрического блеска и рифм». И действительно, Бродский будто бы обогащает язык Кавафиса: те существительные, которые у Кавафиса не наделены яркими определениями, Бродский награждает эпитетами: «..στα ίδια σπίτια αυτά» (в тех же самых домах - А.Р.) - «в этих стенах пожухших», «..στες γειτονιές τες ίδιες» (в тех же самых кварталах - А.Р.) - «в этих тусклых кварталах», а «η κώχη μικρή» у Бродского становится «мертвым углом». Но в данном случае выигрывает не Кавафис, но его перевод - за счет этих эпитетов и постоянных упреков Городу акцент переносится с человека на Город, и получается, что человек обречен именно в пространстве Города, а не повсюду, как у Кавафиса. Бродский перекладывает ответственность с человека на Город. И дело, конечно, не в том, что Бродский неправильно понял мысль Кавафиса - Бродский понимал его, как никто другой; скорее в личных переживаниях и в том, что эта тема была очень близка поэту.
Заключение
кавафис перевод поэтический бродский
Проблемы, затронутые в данной работе, без сомнения, требуют более скрупулезного изучения. Например, тема влияния английской поэтической традиции на творчество Кавафиса и Бродского может стать предметом исследования отдельной самостоятельной работы, как и параллелизм в творчестве обоих поэтов. Доподлинно определить, что в данных переводах принадлежит Бродскому, а что - Шмакову, невозможно без наличия изначальных текстов Шмакова, которые до настоящего дня, к сожалению, не обнаружены. Однако приведенный выше анализ данных переводов позволяет утверждать, что Бродский многим из этих переводов придал свои собственные поэтические интонации и черты, присущие его творчеству, что несколько отдаляет эти переводы от оригинала, делая их тем самым самостоятельными произведениями.
Список использованной литературы
1. Бродский И. Книга интервью/Иосиф Бродский; [составитель В. Полухина]. Москва, «Захаров», 2008. - 784 стр.
. Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. Москва, «Эксмо», 2007. - 640 стр.
. Ильинская С. Константинос Кавафис. На пути к реализму в поэзии XX века. Москва, «Наука», 1984. - 317 стр.
. Бродский И. В ожидании варваров. Мировая поэзия в переводах Иосифа Бродского; [составитель А. Пурин]. Санкт-Петербург, «Звезда», 2001. - 277 стр.
. Лосев Л. Иосиф Бродский: опыт литературной биографии. Москва, «Молодая гвардия», 2006 - 447 стр.
. Бродский И. Стихотворения. URL: http://www.lib.ru/BRODSKIJ/brodsky_poetry.txt
. Бродский И. Меньше единицы. URL: http://www.lib.ru/BRODSKIJ/brodsky_prose.txt
. Бродский И. Путеводитель по переименованному городу. URL: http://www.lib.ru/BRODSKIJ/brodsky_prose.txt
9. Бродский И. На стороне Кавафиса. URL: http://www.lib.ru/BRODSKIJ/brodsky_prose.txt
10. Καβάφης Κ. Άπαντα ποιητικά. Αθήνα, 2004. - 329 стр.
. Штерн Л. Воспоминания о Бродском. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2000/45/shtern.html
. Форстер Э. Поэзия К. П. Кавафиса. URL: http://www.plexus.org.il/texts/aleksandria.htm#b
13. Σεφέρης Γ. K.Π. Kαβάφης, Θ.Σ. Έλιοτ· παράλληλοι. URL: http://www.kavafis.gr/kavafology/articles/content.asp?id=5
14. Σεφέρης Γ. Aκόμη λίγα για τον Aλεξανδρινό. URL: http://www.kavafis.gr/kavafology/articles/content.asp?id=7
Приложение
Ο Δαρείος
Ο ποιητής Φερνάζης το σπουδαίον μέρος
του επικού ποιήματός του κάμνει.
Το πώς την βασιλεία των Περσών
παρέλαβε ο Δαρείος Υστάσπου. (Aπό αυτόν
κατάγεται ο ένδοξός μας βασιλεύς,
ο Μιθριδάτης, Διόνυσος κ’ Ευπάτωρ). Aλλ’ εδώ
χρειάζεται φιλοσοφία· πρέπει ν’ αναλύσει
τα αισθήματα που θα είχεν ο Δαρείος:
ίσως υπεροψίαν και μέθην· όχι όμως - μάλλον
σαν κατανόησι της ματαιότητος των μεγαλείων.
Βαθέως σκέπτεται το πράγμα ο ποιητής.
Aλλά τον διακόπτει ο υπηρέτης του που μπαίνει
τρέχοντας, και την βαρυσήμαντην είδησι αγγέλλει
Άρχισε ο πόλεμος με τους Pωμαίους.
Το πλείστον του στρατού μας πέρασε τα σύνορα.
Ο ποιητής μένει ενεός. Τι συμφορά!
Πού τώρα ο ένδοξός μας βασιλεύς,
ο Μιθριδάτης, Διόνυσος κ’ Ευπάτωρ,
μ’ ελληνικά ποιήματα ν’ ασχοληθεί.
Μέσα σε πόλεμο - φαντάσου, ελληνικά ποιήματα.
Aδημονεί ο Φερνάζης. Aτυχία!
Εκεί που το είχε θετικό με τον «Δαρείο»
ν’ αναδειχθεί, και τους επικριτάς του,
τους φθονερούς, τελειωτικά ν’ αποστομώσει.
Τι αναβολή, τι αναβολή στα σχέδιά του.
Και νάταν μόνο αναβολή, πάλι καλά.λλά να δούμε αν έχουμε κι ασφάλεια
στην Aμισό. Δεν είναι πολιτεία εκτάκτως οχυρή.
Είναι φρικτότατοι εχθροί οι Pωμαίοι.
Μπορούμε να τα βγάλουμε μ’ αυτούς,
οι Καππαδόκες; Γένεται ποτέ;
Είναι να μετρηθούμε τώρα με τες λεγεώνες;
Θεοί μεγάλοι, της Aσίας προστάται, βοηθήστε μας.-
Όμως μες σ’ όλη του την ταραχή και το κακό,
επίμονα κ’ η ποιητική ιδέα πάει κι έρχεται -
το πιθανότερο είναι, βέβαια, υπεροψίαν και μέθην·
υπεροψίαν και μέθην θα είχεν ο Δαρείος.
|
|
|
