 |
Пространственно-временная мелодия
|
|
|
|
Главный инженер колхоза «Победа» Бобров предложил на заседании партийного бюро свою кандидатуру на должность председателя. Колхозники поддержали предложение партбюро, и в нелегком труде Бобров доказал свое право на председательское место. Перераспределив места многих членов правления, решительно изменив и усовершенствовав весь процесс производства, он вывел колхоз «Победа» в число передовых хозяйств. Таково содержание пьесы (так же как и одноименного фильма) «Человек на своем месте», о которой мы уже упоминали.
Бобров подкатывает на заседание партбюро (1-я картина) на своем мотоцикле. На мотоцикле прибывает он и в правление, утвержденный председателем (2-я картина). Мотоцикл и дальше упоминается автором несколько раз на протяжении действия. С самого первого знакомства с пьесой именно пробег мотоцикла, шум, его скорость, энергия, стремительность стали основой темпо-ритмической, временной мелодией спектакля, так сказать, «музыкальным напором» постановки, в отличие от кинофильма, где проезд Боброва на мотоцикле лишь эффектный фон для вступительных титров.
Однако это «временное» решение должно было получить развитие в пластике спектакля. Пластической мелодией (кстати сказать, этот термин узаконен в искусстве скульптуры[58]) явилась борьба за место.
Уже в сцене заседания партбюро («Выборы»), при выходе на площадку (правление) участники картины выбирали и занимали свои места. Этому выбору было отведено специальное сценическое время. Табуретка секретаря партбюро (по правую руку от стула председателя) оказывалась сначала занятой главным агрономом (возможный кандидат на пост председателя!). Агроном шумно уступал место секретарю партбюро. Знатной доярке — секретарь комсомольской организации, заботливо усаживавший героиню труда на «персональную табуретку». Бригадир-полевод теснил начальника ремонтных мастерских. При выходе секретаря райкома все вставали, предлагая ему свои места, но тот устраивался поскромнее, в сторонке, как бы подчеркивая этим, что решать вопрос о председателе будет не он, а сами члены бюро.
|
|
|
Все места, кроме главного, председательского, были таким образом распределены. Под переходящим знаменем, на красной дорожке, вытянутой во всю глубину сцены, стоял единственный
стул — место председателя. «Место» пустовало. Когда на мотоцикле подлетал к правлению опаздывавший Бобров, он, естественно, впопыхах сначала усаживался на этот единственный свободный стул, потом, осознав свой промах, пытался устроиться в сторонке на одной табуретке... с секретарем райкома! Спохватившись, неловко перебирался на другой край.
При появлении очередного нового лица, вернее сказать, при его усаживании на табуретку, диктор колхозного радиоузла (фактически—«Ведущая» спектакля) сообщала зрительному залу должность персонажа и фамилию исполнителя. Так в этом почти безмолвном прологе была заявлена ведущая тема постановки. Прелюдия с выбором места служила как бы пластическим вступлением к спектаклю. В конце первого действия (правление колхоза выразило Боброву недоверие) пустой стул председателя, стоящий спинкой к залу, попадал в луч света — последний луч, задержавшийся на сцене.
Но как соединить (а ведь надо было достигнуть пространственно-временного единства!) динамичный «мотоцикл» и статичное «место»? Соединение оказалось и простым и неожиданным. Бобров на протяжении спектакля почти никогда не сидел... на стуле! Он был всегда на ходу, всегда как бы на мотоцикле. В этом выражался не только ритм деятельности, но и стиль его руководства!
|
|
|
Однажды нам довелось провести весь рабочий день рядом с директором крупнейшего совхоза в станице Медведовская, что под Краснодаром. Директорская «Волга» мчала нас от одной бригады к другой. Вопросы решались на ходу. Шла подготовка к заседанию «Совета бригадиров». Быть может, именно это дорожное впечатление пересеклось в режиссерском видении будущего спектакля с «мотоциклом» пьесы Валентина Черных.
Свое место Бобров занимал лишь дважды. Один раз, когда «сражался» с начальником строительства Кочаряном (мы уже рассказывали об этом эпизоде) и в самом конце пьесы, во время актерских поклонов. Все актеры кланялись, а он писал, работал — у него не было времени на «поклоны». Мотоциклетный темпоритм сохранялся и здесь.
Должно быть, необязательно, чтобы режиссер сперва слышал музыкальный, «временной» гул, а потом уже возникала в его сознании пластическая мелодия, но так случилось и при работе над «Похождениями бравого солдата Швейка».
Сначала протрубили фанфары и загремел марш. Это был хвастливый, победный марш. В нем клокотала патриотическая гордость и самозабвенный «героизм» австро-венгерского воинства.
Марш вполне соответствовал и патриотическому умонастроению самого Швейка в начале его «Похождений». Марш (композитор Н. Каретников) отлично звучал в исполнении мощного духового оркестра. Марш пронизывал весь спектакль. Марш во что бы то ни стало и несмотря ни на что — победный марш во славу Австро-Венгерской монархии объединял эпизоды спектак-
ля, словно придавал ему армейскую стать, воинскую выправку.
Бравый марш!
Первое видоизменение он претерпевал во время сна Швейка в тюремной камере. (Швейку пригрезился сам император Франц-Иосиф.) Марш становился причудливо сказочным. Он имел еще одну «музыкальную изнанку». Исполненный флейтой-пикколо, тромбоном и барабаном, он звучал довольно-таки жалостно. Такое превращение марша к концу спектакля как нельзя лучше соответствовало режиссерскому замыслу.
Итак, темпоритмическая, временная фактура спектакля была найдена. А пластическая?
Идиотизм империалистической войны, ее противоестественность должны обрести не только музыкальное, но и пластическое выражение. Не только временное, но и пространственное. Долго не давалась эта пластическая «формула». И вот, наконец, подсказанная тем же маршем, возникла!
|
|
|
Пролог спектакля. Фанфары. Сцена и зал погружаются в темноту. С первым звуком марша вспыхивает свет. На сколоченном из неструганых досок помосте, водруженном посредине сцены (о нем уже шла речь в предыдущей главе),— все участники спектакля в армейских длиннополых шинелях.
Дружно, в ногу маршируют они. В ногу, враз, только... у каждого — свой разворот, свое направление, свой «маневр». Самозабвенно, строго, в лад, но... в разные стороны марширует бравое воинство!
Противоестественность войны пластически вполне выражал этот марш в никуда! Потеря направления, цели — не это ли и есть идиотизм войны?
Пластическая тема марша без направления, марша в разные стороны повторялась на протяжении всего спектакля. Такой марш и стал пространственно-временным лейтмотивом постановки. На стратегических картах, развешенных по сцене в виде задника и кулис, красовались стрелы-удары, направленные одна в другую. После каждой интермедии солдаты расходились в разные стороны, кто куда.
Финальная картина спектакля уже и драматургически выстраивалась (инсценировка фактически рождалась по ходу репетиционной работы) на тему «марша в противоположные стороны». Перед отправкой на фронт командир девяносто первого полка («Полковник») получает столь же бессмысленные, сколь и противоречивые, да при том еще зашифрованные, телеграммы. Одна повелевает, «быстро сварив обед и не раздавая его», двигаться на Сокаль, а оттуда — в Галицию, другая предписывает совершить бросок в противоположном направлении.
Полк перестраивается. Фланги перемещаются. Знаменосец со знаменем полка следует церемониальным маршем (все тот же марш!) то справа налево, то слева направо. Солдат погружают в вагоны то слева направо, то справа налево. И все-таки Полковник в замешательстве. Телефонограммы продолжают поступать. Их
спешная расшифровка еще больше запутывает вопрос — куда двигаться. Наконец, выясняется, что рассылавший телефонограммы генерал Риттер сошел с ума.
|
|
|
— Все телефонограммы, которые будут вручены, не следует принимать во внимание! — докладывает Курьер.
— А те, что уже вручены? — недоумевает Полковник.
— Относительно уже врученных я не получал никаких указаний.
Как быть? И Полковник принимает решение:
— Следует прицепить к составу два локомотива: с одной стороны и с другой стороны!
Спектакль заканчивался тем, что оба локомотива, потянув в разные стороны, на глазах у оторопевшего (и уже совсем не бравого) Швейка... разрывают воинский эшелон пополам под звуки так завершающегося победоносного марша.
Как видим, пространственно-временная мелодия, заявленная в прологе, находила продолжение, развитие и завершение в ходе спектакля.
Таков, по всей вероятности, «закон бытия» пространственно-временной мелодии в спектакле. Если, конечно, она существует. Безобразность постановки, ее пластическая аморфность, как правило, проистекает именно от отсутствия пространственно-временного лейтмотива.
Вполне уместно говорить о ритме как специфическом способе организации пространственно-временного единства. В режиссерском творчестве наиболее наглядно и ясно сплетаются ритм музыкальный (характерный для временных искусств) и пластический (характерный для искусств пространственных).
В связи с пространственно-временной мелодией не лишне упомянуть и о цвете, как о компоненте, не только поддерживающем пространственно-временное единство спектакля, но и нередко его образующем. Ограничимся здесь интереснейшим, малоизвестным высказыванием С. Эйзенштейна о цветовых возможностях режиссерского решения театрального спектакля и кинофильма.
Высказывание это, напомним, относится еще к периоду немого и нецветового кино: «Хорошим примером может служить выдержанность цвета в «Ревизоре» в московской постановке Вс. Э. Мейерхольда. Этот бутылочно-зеленый цвет болотной зелени, в которой копошатся причудливые образы гоголевских персонажей, лежит целиком в ключе того ощущения болота николаевской России, которое трактовкой пьесы хотел выразить постановщик...
Цветовым лейтмотивом в «Потемкине» был серый борт броненосца, расходившийся в свои пределы — в черное ив белое — черными кителями офицеров, голенищами солдатских сапог и картузами на лестнице и белыми брюками, дамскими зонтами и пелеринами, белыми парусами яликов и взлетающими матросскими шапками в финале. Но доминирующим ключом оставалась все же тема серого, сгущавшегося тумана в сценах траура в одесском порту.
Черная гамма выпадала на ночной «Октябрь». Это гамма мокрых асфальтов площадей. Рукояток револьверов, ночных грузовиков. Черных пальто и кожаных курток красногвардейцев. Гамма прорывалась белыми вспышками дыма выстрелов. Но завешенные белым кресла, столы и люстры в сцене ареста Временного правительства затоплялись чернотой ворвавшихся масс, черной лавой заливающих также белый мрамор Иорданской лестницы Зимнего, масс, как бы вырвавшихся из бурлящего котла Белого зала Смольного»[59].
|
|
|
Чрезвычайно важное значение в пространственно-временной композиции спектакля приобретает взаимодействие, взаимозависимость и органическая связь частей и целого. По Платону, гармония всякого творения человека, будь то музыкальная пьеса или храм Парфенон, зависит от пропорций между целым и его частями. Пространственно-временная мелодия органически связана с ее составляющими, с ее фразами и тактами — мизансценами.
|
|
|
