 |
И их экономическая подоплека
|
|
|
|
Попытаемся взглянуть на этот вопрос в более широком контексте: как политика США на Ближнем и Среднем Востоке (и ее «горячая» фаза в виде войны в Ираке и последующего военного присутствия в этой стране) вписывается в логику развития американской экономики в последние десятилетия и чем она может — или призвана — стать в русле дальнейших ее этапов?
Первое, что следует постоянно иметь в виду: экономическая мощь США, которой эта страна достигла к концу ХХ века, является выражением сложной системы исторических факторов, включая геополитику, стратегию, культуру, дипломатию, социально-политическую систему, цивилизационные тренды и т. д. Иными словами, экономика США является лишь одной из сторон в многомерном процессе — возвышении Америки в ранг гипердержавы: если учесть, что «держав» было много, «супердержав» — две, гипердержава — одна. Да, это наиболее понятная и наглядная форма процветания и превосходства, но отнюдь не единственная и не главная.
США шли к своему расцвету и к глобальной доминации долго и последовательно в течение веков. На одних этапах экономика была мотором, на других в дело вступали иные факторы — в том числе и чтобы справиться с экономическим кризисом. Так, из Великой Депрессии американскую экономику вытянуло кейнсианство и «New Deal» Рузвельта. Можно сказать, что это было прямым вмешательством государства, обращением к плановой экономике и элементам «национального социализма». После Второй мировой войны, когда все экономисты предсказывали новый коллапс в результате реконверсии военной промышленности в мирную индустрию, «холодная война» снова спасла ситуацию, продлив оборонный заказ на неопределенное время. Это очень важное обстоятельство: экономика и государство в США — несмотря на декларации либеральных теоретиков — далеко не так уж и разведены. В сложной ситуации они приходят друг другу на помощь ради высшей цели, которой является мировое возвышение Америки.
|
|
|
После падения СССР экономика США оказалась в новой ситуации: исчезновение главного геополитического противника лишало руководство страны определенного оперативного простора. Отныне международная ситуация была такова, что экономическое процветание должно было достигаться преимущественно экономическими средствами. Иными словами, Белый Дом терял важнейший аргумент — «образ врага», к которому можно было прибегнуть всякий раз, когда собственно экономические процессы подходили к критической черте. А эта черта в конце прошлого века была не за горами: перегретый фондовый рынок, распространение в мире гигантского объема американских долларов, не обеспеченных ни товарным покрытием, ни каким-то иным эквивалентом, ускоренная виртуализация финансовой системы — все это было чревато самой настоящей новой «Великой Депрессией». Причем эти явления в значительной степени возникли именно как побочный эффект американской геополитической стратегии в мировом масштабе, т. е. как экономический инструментарий политического могущества; резкое изменение в политической структуре мира столь же резко меняло и их экономический смысл.
В такой ситуации Америка нуждалась в новом образе врага. И эта потребность обосновывалась не просто «кровожадностью» американских «ястребов», но вытекала из самой структуры американской экономики. Наличие внешнего «врага» должно было стать инструментом «патриотической мобилизации» граждан, аргументом в политико-экономических договоренностях с различными союзниками США в мире, обоснованием сохранения и увеличения военного бюджета, при необходимости, оправданием для чрезвычайных мер — в том числе и в экономической сфере.
|
|
|
Но в отличие от СССР и восточного лагеря, чей «враждебный» характер был очевиден и подтвержден идеологически и исторически на протяжении долгих десятилетий, «новый враг» — столь необходимый США — должен был доказать свою состоятельность — в противном случае этот миф не подействовал бы. Это не значит, что США вообще не могут обойтись без врага. Теоретически, наверное, такое возможно, но только в исторической перспективе. На рубеже XXI века стало очевидно, что на данный момент — не могут.
В 2001 г., к моменту начала «войны с терроризмом», основные экономические показатели в США достигли критически низких отметок, что грозило обвалом всей системы. В этот момент и случились трагические события в Нью-Йорке, после которых имя Усамы бен Ладена стало известно всему миру. «Образ врага» был явлен, и масштаб произведенных им злодейств достаточно впечатлял. Последовавшие за этим шаги Вашингтона развертывались по привычному сценарию — выделение новых средств на оборону, военная операция в Афганистане, новые аргументы со стороны США для того, чтобы союзники и противники выстроились в фарватере американской политики — в том числе и в вопросах экономики. Так как война с талибами и бен Ладеном была представлена как операция по обеспечению безопасности всего человечества, то экономические и стратегические издержки возлагались и на союзников — Европу, Японию, Россию.
Постепенно Афганистан исчерпал свое геополитическое значение, и тогда на повестке дня стал поиск нового врага. Из членов обозначенной экс-президентом Джорджем Бушем-мл. «оси зла» (Ирак, Иран, Северная Корея) Ирак был наиболее простым. С него и решено было начать. Война в Ираке призвана реактуализировать «образ врага», придать ему конкретное измерение, новую жизнь. Враг нужен США не для того, чтобы его победить, но для того, чтобы с ним бороться. США нужна война как процесс.
Если отвлечься от краткосрочной экономической конъюнктуры, война в Ираке была призвана решить очень серьезные экономические проблемы Америки. Война основательно отвлечет внимание американцев от собственного экономического положения дел; повышение госзаказа на военную индустрию создаст тысячи новых рабочих мест, даст импульс развитию высоких технологий. Война санкционирует при необходимости даже чрезвычайные меры — к примеру, введение «розового доллара», имеющего внутреннее хождение, с параллельной девальвацией той долларовой массы, которая пребывает за пределами США, что предсказывают сегодня многие эксперты. А если представить себе, какова цена мирового господства и его экономического обеспечения, то станет понятно, почему такими мелочами, как нестыковки в так и не доказанных связях Саддама Хусейна с «Аль-Каидой», международные протесты и противоречия в отчетах экспертов, вполне можно пренебречь.
|
|
|
Американская экономика в 2000-е годы переживала более серьезный кризис, чем это могло показаться на первый взгляд, — что, в конце концов, и нашло свое выражение в рецессии 2008–2009 гг. Этот кризис не поверхностный, но системный. Он связан в том числе и с новым статусом Америки как гипердержавы, который требует не просто продолжения старых приемов господства, но их качественно нового уровня. Сегодня трудно сказать, справятся ли США с этой задачей, но очевидно, что без врага и войны они с ней не справятся точно.
Раздел 5. Евразия и Азия
Азиатский уклон
Географическое положение России уже само по себе диктует направление внешней политики. Располагаясь между Европой и Азией, Россия всегда балансировала между ними — то делая бросок на Запад, то отступая к Востоку.
После того как энтузиазм в отношении новой дружбы с Западом — США и Евросоюзом — после трагических событий сентября 2001 года — стал постепенно рассеиваться, на горизонте снова проявился этот несколько подзабытый в последнее время вектор. После однозначного «западного уклонизма» российской внешней политики 1990-х, в 2000-е годы Москва вновь обратила внимание на своих южных восточных соседей.
Многочисленные визиты президента Путина в Индию, Китай, Иран, другие страны Востока напомнили нам об этой второй составляющей России — об азиатском векторе.
|
|
|
Неправы те аналитики, которые приписывали идею оси Москва — Пекин — Дели лишь востоковедческому прошлому Евгения Примакова, который в бытность свою премьером в 1998–1999 годах «вспомнил» об Азии. Восток — это константа российской геополитики, и на протяжении всей нашей национальной истории мы по-своему и с переменным успехом разыгрывали эту карту. И во времена империи, и при СССР позиционная война между Москвой и англосаксонским миром за контроль над азиатской зоной материка шла полным ходом. Как правило, об этом направлении мы вспоминаем, когда начинает колебаться идиллия на западном фронте. В годы первого президентства Путина Россия все больше тяготилась необходимостью поддержки Запада, начиная с американской акции против Ирака, которая была чревата коллапсом российской экономики, едва ли способной выдержать резкое снижение цен в случае поступления на мировой рынок иракской нефти. С Евросоюзом также то и дело возникали трения — то из-за калининградской проблемы, то из-за невыдачи Ахмеда Закаева, «дела Литвиненко» и более прозаических экономических разногласий (которые стояли и за упомянутыми выше скандалами). Созрело понимание того, что наступает время сделать марш-бросок в восточном направлении.
Индия была последней целью российской геополитики на протяжении нескольких веков. Начиная от задуманного индийского похода императора Павла I до разыгрывания карты «движения неприсоединения» Россия не оставляла индийского вектора. Традиционная поддержка враждебного Дели Пакистана со стороны англосаксов объективно сближала Россию с Индией.
В позиционной битве за контроль над береговой зоной материка это было вполне естественно. Обострение ситуации в Кашмире и усиление правонационалистического режима премьер-министра Атала Бихари Ваджпаи (1996, 1998–2004), а также весьма специфическое состояние индийской экономики — все это рано или поздно должно было привести к укреплению оси Москва — Дели на новом историческом витке. Российские технологии и особенно российское вооружение — неконкурентные или просто ненужные для западных рынков — идеально соответствуют потребностям Дели. Кроме того, и в стратегическом противостоянии исламскому радикализму, одним из мировых эпицентров которого является Пакистан и индийский штат Джамму и Кашмир, населенный преимущественно мусульманами, у России и Индии сходные проблемы. Если слегка пофантазировать, то геополитически для России идеальным решением всей региональной конфигурации был бы проект «Великой Индии». Это стало бы идеальным фактором сдерживания для региональных конкурентов России — Китая и Пакистана. По ходу дела Москва могла бы поставить и соответствующее проекту оборудование.
|
|
|
Большая ось Москва — Дели была в срочном порядке подкреплена малой осью Москва — Бишкек: Путин как бы вспомнил о тогдашнем президенте Киргизии Аскаре Акаеве, выразил благодарность за введение русского языка как второго государственного и заодно договорился о российской военной базе.
Российское военное присутствие сохранилось, невзирая на две последующие революции в Киргизии — 2005 и 2010 годов. Это снова — геополитический жест. Евразийская стратегия в масштабе материка усиливается стратегическими шагами в пространстве СНГ — и снова укрепляется именно восточное направление.
Причем формат азиатских турне Путина в бытность его президентом и премьером безупречен: российский лидер подчеркивает, что ищет сближения с демократическими режимами, к которым у Запада никаких нареканий нет и которые никак не входят в число стран-парий, пресловутую «ось зла». Устав биться о едва приотворенные врата Европы, Москва заново открывает иную сторону света — с которой у нее обнаруживается гораздо больше общего, где ее технологии и вооружения весьма кстати, а политический вес крайне актуален и значим. Со стороны Азии мы также не рискуем услышать раздражающие поучения о политкорректности и напоминания о «правах человека» — это суровый край, где к любым проблемам России отнесутся с пониманием.
Более того, продолжив эту тему, мы вполне можем открыть для себя и еще более широкий выбор: Иран, Корея, тихоокеанские «молодые драконы», благословенная Япония — все это, безусловно, нам гораздо ближе и понятнее. Конечно, мы мыслим себя европейцами, но Запад в очередной раз не готов признать за нами это качество.
Если данная линия будет продолжена Кремлем, она может иметь весьма далеко идущие последствия. Стоит не отмахиваться от нее заранее, но лишь внимательнее присмотреться к азиатским партнерам, точно, прагматически взвесить баланс интересов в каждом конкретном случае: Азия бывает разной, и структуры осей надо выписывать весьма тщательно и осторожно. Между Москвой и азиатскими странами намечается веер осей, и конфигурация его может быть весьма неоднородной и даже причудливой. С Индией нас сближает одно, с Ираном — другое, с Японией — третье, со среднеазиатскими странами СНГ — четвертое.
Трудно пока оценить результативность такого поворота геополитических интересов, но нет сомнений, что это на самом деле что-то новое. Хотя и просто забытое старое в то же время.
|
|
|
