Невербальная коммуникация у человека

Дарвин (1872) понимал, что между выражениями лица чело­века и мимическими реакциями животных, особенно приматов, существует много общего. В настоящее время ученые широко признают, что напрашивается прямое сравнение между невер­бальными аспектами человеческой коммуникации и демонстра­циями у животных. Однако следует учитывать, что некоторые стороны невербальной коммуникации людей непосредственно связаны с языком. Очевидный пример — знаковый язык, кото­рым пользуются глухонемые. Однако и многие простые жесты вроде поднятого большого пальца руки-жеста-знака, вероятно, берут свое начало непосредственно в языке.

<...> Мы уже видели, что многие демонстрации и мимичес­кие реакции животных представляют собой результат ритуализации. В процессе эволюции они, по-видимому, произошли от оборонительных реакций, движений намерения, смещенной активности животных и т. д. Имеются ли у человека какие-то эквивалентные стереотипные демонстрации?

Одна из проблем в исследовании человеческой коммуника­ции заключается в том, что она может иметь различные осо­бенности, связанные с культурными традициями народа. На­пример, некоторые способы выражения согласия или отрица­ния чего-либо содержат такие движения головы, как кивание или небольшие повороты головы из стороны в сторону. Одна­ко смысл, который приписывается этим движениям, широко варьирует в зависимости от культурных традиций народа (Le­ach, 1972). Например, в Греции и некоторых других странах отрицание «нет» выражается сильным и резким движением головы назад. Тем не менее, при кросс-культуральном обсле­довании было установлено, что некоторые выражения лица являются универсальными и, по-видимому, имеют одно и то же значение у народов самых различных культур, например «взлет» бровей, когда обе брови мгновенно поднимаются вверх. Обычно этот сигнал подается как форма приветствия на рас­стоянии (Eibl-Eibesfeldt, 1972). У разных народов встречаются очень небольшие различия в использовании этого сигнала. В Европе его используют для приветствия хороших друзей и родных, в Новой Гвинее — для приветствия иностранцев, в Япо­нии эта мимическая реакция подавлена и считается неприлич­ной. В целом же взлет бровей используется как форма друже­любного приветствия или одобрения, но у сдержанных и по­дозрительных лиц ее может и не быть (Eibl-Eibesfeldt, 1972).

Целый ряд основных мимических выражений, таких как улыбка, смех и крик, — универсален. Они встречаются не толь­ко у представителей различных культур, но и у людей, родив­шихся глухими и слепыми (Eibl-Eibesfeldt, 1970); особенно вы­ражены они у маленьких детей (Blurton-Jones, 1972). Эти ми­мические реакции человека можно непосредственно сравнить с мимическими реакциями других приматов. При анализе раз­личных типов выражения лица человека было обнаружено, что существует целый ряд условий, в которых проявляются до­статочно стереотипные реакции (Hoof, 1972,1976). К ним отно­сится настороженность, которая выражается в относительно фиксированном пристальном взгляде и некотором напряже­нии лицевых мышц. Такое выражение лица очень напоминает соответствующую мимическую реакцию других приматов, за исключением того, что у некоторых и уши также могут быть направлены в сторону того, что привлекло их внимание. Чув­ство удивления внешне проявляется в том, что человек на ка­кое-то время поднимает брови, открывает глаза, а зачастую и рот. Это выражение лица, по-видимому, не имеет никакого аналога среди обезьян. Проявления страха сходны у многих приматов: для них характерны широко раскрытые глаза и сжа­тые губы. При чувстве отвращения человек морщит нос и под­нимает верхнюю губу, прищуривает глаза и отворачивает лицо. Все компоненты этого поведения — производные защитных реакций, направленных на то, чтобы избежать вредных раздра­жителей. У человека внешнее выражение отвращения ритуализовано, но у других приматов это просто набор защитных реакций, которые в коммуникации не играют никакой особой роли. При печали брови изгибаются дугой, углы рта вытягива­ются, опускаются вниз и в стороны, кривя губы. Если печаль велика, могут быть и слезы.

По-видимому, такое выражение печали у человека, а воз­можно, и у шимпанзе ритуализовано. Со стороны других чле­нов группы оно вызывает реакции утешения. Гнев может про­являться по-разному, но обычно для него характерны прижатые к оскаленным зубам губы, пристальный взгляд и нахмуренное лицо. Радость выражается улыбкой и смехом (рис. 26.2), кото­рые часто ассоциируются с юмором и поэтому считаются ис­ключительной принадлежностью человека. Однако некоторые этологи оспаривают эту точку зрения (например, Hoof, 1972; Eibl-Eibesfeldt, 1970).

У обезьян имеется демонстрация расслабления, при которой открывается рот; она связана с игривостью. Внешне эта мими­ческая реакция похожа на улыбку человека; однако между ними существует и ряд различий, особенно в характере сопровожда­ющего их дыхания. И у обезьян, и у человека эта напоминаю­щая улыбку демонстрация возникает в ответ на что-то неожи­данное в окружающей обстановке. У шимпанзе и маленьких де­тей она имеет чисто физическую природу, тогда как у взрослых людей природа этой демонстрации может быть и физической, и чисто интеллектуальной. Однако в обоих случаях эта мимичес­кая реакция характеризует, как правило, социальные взаимо­действия. Улыбка человека — это не просто слабый смех (хотя эти две реакции часто взаимосвязаны); улыбка возникает так­же и в таких ситуациях, когда дело касается легкого страха или опасения, как, например, в случае социального приветствия и ободрения. У многих приматов беззвучное обнажение зубов — это типичное проявление мимики субординантного животного, означающее признание или подчинение доминантным членам группы. Однако у шимпанзе это ободряющее и дружелюбное выражение сродни человеческой улыбке.

Мимические реакции человека и других млекопитающих обычно рассматривают как выражения эмоции, или аффекта (Ekman, 1971). Однако многие другие типы невербальной коммуникации можно классифицировать и по-другому. Помимо аффективной мимики, можно выделить и другие классы не­вербального общения (Еkman, Friesen, 1969), в том числе адап­теры, которые выполняют и коммуникативные, и некомму­никативные функции. Примерами могут служить присущие жи­вотным движения чистки тела и движения намерения. К классу эмблем относятся невербальные движения, у которых имеют­ся свои вербальные аналоги. Они составляют знаковые языки, которыми пользуются глухонемые. Кроме того, к эмблемам от­носятся неприличные жесты и различные сигнальные движе­ния, используемые на расстоянии, например подзывающие жесты. Класс иллюстраторов включает движения говоряще­го, которые иллюстрируют отдельные моменты его речи. К ним относятся жесты выразительные, указующие и пр. 'Класс регу­ляторов объединяет жесты, которые используются для регули­рования речевого потока у двух разговаривающих друг с другом людей. Примерами могут служить кивание головой, движения, связанные с общением посредством глаз, а также различные изменения позы тела.

Эрджайл (Argyle, 1972) предложил что-то вроде упрощен­ной классификации средств невербального общения, осно­ванной на результатах поведения. Он выделяет три основные категории:

1. Управление ближайшей социальной обстановкой. Сюда от­носятся жесты и позы, которые передают соответствующее отношение и эмоциональное состояние человека. Так, на­пример, человек может показывать свое чувство превосход­ства, неприязни, полового влечения или чего-то подобно­го, не выражая этих чувств словами.

2. Подкрепление речевой коммуникации. Эта категория объединяет классы регуляторов и иллюстраторов, а также различ­ные жесты, наличие или отсутствие которых может изме­нить смысл произносимых слов. Было показано, что в этом плане особую важность приобретает зрительный контакт.

3. Замещение речевой коммуникации. У представителей самых различных культур существуют знаковые языки; такие язы­ки можно использовать, когда речевое общение затрудне­но или почему-либо невозможно. Общение между охотниками в тот момент, когда требуется тишина, по-видимому, представляет собой одну из первых ситуаций, в которой ока­зался полезным язык знаков. Современным эквивалентом этого можно считать систему сигналов, которой пользуют­ся рабочие в обстановке сильного шума. Изощренная зна­ковая система, в основе которой лежит язык, используется для коммуникации на расстоянии (например, семафор) и при общении глухонемых (например, американский язык знаков, или амеслан, — AMErican Sign LANguage, or Ames-Ian). Письмо и азбуку Морзе, по-видимому, следует также отнести к этой категории.

Можно выделить два основных типа невербального обще­ния. Прежде всего, это такое невербальное общение, которое помогает использованию языка или является частью языка. Второй тип коммуникации не зависит от языка; он близок тому виду общения, которым пользуются животные подавляющего большинства видов.

Язык

В общении животных можно обнаружить ряд особеннос­тей, характерных для языкового общения человека. Например, сигналы, используемые в языке человека, весьма произвольны, так как по своим физическим особенностям они не похожи на те характеристики окружающего мира, которые они обознача­ют. Это абстрактное качество обнаружено также и в коммуни­кативном поведении медоносных пчел (Apis mellifera), исследо­вание которого впервые предпринял Карл фон Фриш.

Танец медоносной пчелы во многих отношениях является символическим. Скорость виляющего танца указывает на рас­стояние источника пищи от улья, при этом точное соотношение между скоростью исполнения танца и расстоянием определяет­ся местными «договоренностями». По-видимому, различные географические расы пчел используют различные «диалекты». Так, один и тот же элемент виляющего танца обозначает при­мерно 75 м у немецкой медоносной пчелы, около 25 м у итальянской пчелы и всего лишь 5 м у пчелы из Египта. Если все пчелы в колонии придерживаются данной договоренности, то не имеет никакого значения, какому именно расстоянию соот­ветствует элемент их танца. Некоторые исследователи (напри­мер, Hinde, 1974) считают, что поскольку используемые пче­лами символы (направление и скорость танца) физически свя­заны с направлением на источник пищи, они не могут считаться произвольными. Однако в любой системе символов, которая представляет какой-то диапазон величин, соответствие между областью символов и областью соответствующей реальности является ограниченным.

Другие этологи (например, Gould, Gould, 1982) рассматри­вают танец медоносной пчелы, как пример произвольного «со­глашения», доказывая, в частности, что вместо солнца в каче­стве точки отсчета пчелы могут использовать направление на север. Танец медоносной пчелы несет информацию о ситуаци­ях, которые имеют место вдали от общающихся животных, эту особенность многие считают важным свойством, присущим языку человека. Танец сообщает не только об источниках пищи, удаленных в пространстве (иногда до 10 км), но и о тех, кото­рые пчелы посетили несколько часов назад. В течение всего этого времени пчела-сборщица сохраняет психический образ траектории движения солнца и в соответствии с этим коррек­тирует свой танец.

Другая особенность языка человека состоит в том, что он представляет собой открытую систему, в которую могут вклю­чаться новые сообщения. Пчелиный танец может сообщить о новых источниках пищи, но, по-видимому, это пример достаточ­но ограниченной «открытости». Однако пчелы используют танец также и для того, чтобы направить соплеменницу к воде, пропо­лису (особым древесным выделениям, используемым для зама­зывания отверстий в улье), а возможно (в период роения), и к новым местам, где можно будет обосновать гнездо (Gould, 1981).

Конечно, некоторые особенности языка человека, например, его акустические свойства, отсутствуют в языке пчелы. Но некоторые из этих особенностей можно увидеть в проявлени­ях коммуникации у других животных, например в песне птиц. Несомненно, что язык человека более сложен и изощрен, чем язык животных. Но означает ли это, что между общением лю­дей и общением животных существует качественная разница, или здесь все дело в степени? На этот вопрос еще нет однознач­ного ответа.

Если животные способны пользоваться языком, тогда мож­но ожидать, что ближе всего к людям в этом отношении будут высшие обезьяны. У этих животных голосовые реакции и ми­мические движения отличаются утонченностью и сложнос­тью. Поэтому можно предположить, что они разговаривают между собой на языке, нам пока непонятном. Были предпри­няты различные попытки установить, способны ли высшие обе­зьяны пользоваться языком, которым пользуемся мы. Прежде всего, попытались научить шимпанзе копировать человеческую речь. Орангутан после нескольких лет обучения оказался спо­собным произносить только два слова: «папа» и «cup» (чашка). Потратив еще больше времени на тренировку, шимпанзе Вики справилась со словами «папа», «мама», «cup» и «up» (вверх) (Hayes, Nissen, 1971). В обоих случаях обезьяны произносили слова очень нечетко, и стало очевидным, что у этих животных просто нет голосового аппарата, с помощью которого можно было бы воспроизводить звуки человеческой речи. У шимпан­зе и плода человека гортань расположена в верхней части го­лосового пути, тогда как у взрослых людей — в нижней его час­ти. Такое расположение гортани и дает возможность человеку изменять с помощью языка конфигурацию полости глотки и таким образом производить широкий спектр модулированных звуков. Шимпанзе и другие человекообразные обезьяны про­сто не способны производить эти звуки (Jordan, 1971; Liebermаn, 1975).

И хотя ясно, что человекообразные обезьяны не могут го­ворить, все равно в отношении их коммуникации остается мно­го невыясненных вопросов. Есть ли у них для общения что-то вроде языка? Способны ли они понимать звуки человеческой речи? Можно ли их научить пользоваться языком человека с применением каких-то других средств вместо речи?

Звуковой репертуар шимпанзе насчитывает около 13 зву­ков, но они могут издавать и звуки с какими-то промежуточ­ными характеристиками. Обезьяны используют эти звуки, как для дистанционного общения, так и при близком взаимодей­ствии. Они различают голоса знакомых особей и постоянно используют звуки для поддержания контакта друг с другом, когда находятся в густом подлеске или при наличии каких-то других препятствий, мешающих видеть своих соплеменников. На основе движений намерения, мимических реакций, запахов и звуков, которые производит какая-то обезьяна, другие жи­вотные группы могут ее опознать, определить, где она находит­ся, каково ее мотивационное состояние и, вполне вероятно, чем она занимается. Однако здесь нет никаких признаков истин­ного языка, и поэтому нам нужно поискать данные о том, что животные могут с помощью символов обмениваться информа­цией о внешнем мире.

Было обнаружено, что некоторые виды животных издают сигналы тревоги, которые различаются в соответствии с видом опасности. Взрослые зеленые мартышки (Cercopithecusaethiops) производят различные тревожные звуки, когда увидят питона, леопарда или африканского воинственного орла. Другие обе­зьяны, услышав эти звуки, предпринимают действия, соответ­ствующие характеру обнаруженной опасности. Если это змея, то они начинают смотреть вниз, а если орел, то, напротив, вверх. Если они слышат сигнал, предупреждающий о близости леопар­да, они спасаются бегством в ветвях деревьев (Seyfarth, Cheyney, Marler, 1980). Эти наблюдения свидетельствуют о том, что обе­зьяны способны обмениваться информацией о внешних стиму­лах, но мы не можем быть уверены в том, что они не сообщают друг другу всего лишь о различных эмоциональных состояни­ях, вызванных этими стимулами.

Мензел (Menzel, 1974; 1979) провел с обезьянами шимпан­зе эксперименту, в которых выяснил, могут ли эти животные передавать друг другу информацию о местоположении пищи. На шести шимпанзе, содержащихся на определенном участке поля, он провел серию тестов. В сопровождении одной из под­опытных обезьян он прятал пищу в поле, а затем выпускал всех шестерых животных, предоставляя им, возможность разыскать эту пищу. Как правило, вся группа с восторгом направлялась бегом прямо к пище и очень быстро находила ее. Однако обе­зьяна, которая была свидетелем прятанья пищи, отнюдь не все­гда возглавляла эту группу. Когда Мензел вместо пищи спря­тал змею, шимпанзе приближались к ней очень осторожно, с явными признаками страха. В одном из экспериментов Мензел показывал два разных тайника с пищей двум обезьянам. Когда всех обезьян выпускали, то они обычно выбирали из этих двух тайников наиболее привлекательный. Предпочтение от­давалось либо большему количеству пищи в этом тайнике по сравнению с другим, либо фруктам по сравнению с менее лю­бимыми овощами.

По-видимому, шимпанзе на основе поведения своих компа­ньонов могут делать заключения об особенностях окружающе­го их мира. Обезьяна, которой стало известно, где находится пища, своими действиями и эмоциями показывает другим жи­вотным степень желаемости цели и направление к ней. Пря­мых указаний о местонахождении пищи нет, однако другие шим­панзе оказываются достаточно рассудительными, чтобы сде­лать свое собственное умозаключение об этом (Menzel, Johnson, 1976). Некоторые данные свидетельствуют о том, что в лабо­раторных условиях эти обезьяны могут научиться указывать на определенные объекты (Terrace, 1979; Woodruff, Premack, 1979) и использовать указующие жесты экспериментаторов как ключ для определения местонахождения пищи (Menzel, 1979). Однако при общении между собой они, по-видимому, не ис­пользуют указательных жестов или каких-либо других знаков направления.