Социальные требования и социальная тотальность

Эрнесто Лаклау

О ПОПУЛИЗМЕ

Любое определение предполагает теоретическое поле, придающее смысл тому, что определяется. Этот смысл – как следует из самого понятия определения – может быть установлен только посредством различения определяемого понятия и чего-либо, что исключается данным определением. Это, в свою очередь, предполагает пространство, в границах которого могут мыслиться различия. Это пространство отнюдь не очевидно, когда мы называем движение, идеологию, политическую практику популистскими. В первых двух случаях – движения и идеологии – определение объекта как «популистского» предполагает исключение других характеристик, находящихся на том же определительном уровне, таких как «фашистский», «либеральный» «коммунистический» и т.д. Это навязывает нам сложную и в конечном счете невыполнимую задачу – поиск последнего оплота «чистого» популизма, несводимого к указанным альтернативным характеристикам. Если мы все-таки возьмемся за этот труд, мы неизбежно окажемся втянутыми в игру, когда любая попытка придать популизму конкретное социальное или идеологическое содержание немедленно сталкивается с лавиной исключений. Итак, мы должны сделать вывод, что, когда мы используем термин «популизм», сами наши лингвистические практики предполагают присущее ему актуальное значение, однако это значение невозможно определить. Более того, это значение не отсылает к какому-либо конкретному референту (который уничтожил бы это значение).

Что, если мы перейдем от движений и идеологий в качестве единиц анализа к политическим практикам? Все зависит от того, как мы понимаем этот переход. Если он определяется единством субъекта, конституированного на уровне идеологии или политического движения, мы, очевидно, не продвинулись ни на шаг в определении того, что составляет специфическую сущность популизма. Трудности в определении популистского характера субъектов тех или иных практик не могут не проявиться в анализе практик как таковых, если практики понимаются лишь как выражающие внутреннюю природу субъектов. Однако существует альтернатива – политические практики могут пониматься не как выражающие природу социальных агентов, но как конституирующие их природу. В этом случае политическая практика приобретает некий онтологический приоритет над агентом, который становится ее историческим продуктом. Иными словами, первоначальной единицей анализа могут выступать практики, а не группа, которая в этом случае понимается как результат артикуляции социальных практик. Если такой подход верен, мы можем сказать, что движение является популистским не потому, что его политическое или идеологическое содержание помечается как популистское, но только в том случае, если движение обнаруживает специфическую логику артикуляции этого содержания, каким бы оно ни было.

Перед тем как мы перейдем к главному рассуждению, необходимо сделать еще одно замечание. Категория «артикуляции» была достаточно распространена в теоретическом языке последних тридцати-сорока лет – в особенности в школе Альтюссера и тех областях, где ее влияние было значительным. Однако следует подчеркнуть, что понятие артикуляции, развивавшееся альтюссерианством, относилось преимущественно к онтическому ²⁾ содержанию процесса артикуляции (экономическому, политическому, идеологическому). Онтологическая теоретизация проблем, связанных с артикуляцией, также имела место (понятия «детерминации в конечном счете» и «относительной автономии»), но поскольку эти элементы формальной логики понимались как производные от онтического содержания некоторых категорий (например, детерминация в конечном счете отсылала только к экономике), возможность развития социальной онтологии с самого начала была крайне ограниченной. Мыслить политическую логику популизма, оставаясь в рамках этих ограничений, было невозможно.

Далее я собираюсь развить три теоретических положения: 1) чтобы уловить специфичность популизма, необходимо начать анализ с меньших, чем группа, элементов (на политическом или идеологическом уровне); 2) популизм – не онтическая, а онтологическая категория; ее значение следует искать не в политическом или идеологическом содержании, входящем в описание практик конкретной группы, но в особом способе артикуляции социального, политического или идеологического содержания; 3) эта форма артикуляции, вне зависимости от своего содержания, производит структурные эффекты, проявляющиеся прежде всего на уровне форм представления.

Социальные требования и социальная тотальность

Как мы только что указали, нашей отправной точкой станет изоляция единиц анализа, меньших, чем группа, и рассмотрение социальных логик их артикуляции. Популизм – одна из таких логик. Отметим прежде всего, что наш анализ постулирует ассиметрию между сообществом как целым («обществом») и любым действующим в нем социальным актором: не существует социального агента, воля которого совпадала бы с актуальным функционированием общества, воспринимаемого как тотальность. Руссо знал, что формирование общей воли – представлявшейся ему необходимым условием демократии – было все более затруднено в условиях современных обществ, множественность измерений и гетерогенность которых делали необходимым переход к механизмам представительства; Гегель попытался решить эту проблему, постулировав разделение между гражданским и политическим обществом, при этом гражданское общество выражало партикуляризм и гетерогенность («система потребностей»), политическое же – момент тотализации и универсальности; наконец, Маркс возродил утопию полного пересечения коммунитарного пространства и коллективной воли, воплощенную в роли универсального класса в обществе, лишенном противоречий. Отправной точкой для нас является то, что ни одна попытка преодолеть разрыв между политической волей и коммунитарным пространством в конечном счете не может оказаться успешной, однако именно попытка преодолеть этот разрыв является тем, что отличает политические артикуляции социальных идентичностей.

Чтобы избежать опасности быть неправильно понятыми, необходимо добавить, что непересечение между сообществом как тотальностью и актуальными частными волями социальных акторов вовсе не вынуждает нас принять тот или иной вид методологического индивидуализма в вопросе о социальных агентах. Подобный подход предполагает, что индивиды являются значащими, самоопределяющимися тотальностями; от этого утверждения всего один шаг к тому, чтобы рассматривать социальное взаимодействие как взаимодействие между агентами, идентичности которых выстроены вокруг четко очерченных интересов. Наш подход, напротив, является полностью холистским, с единственной оговоркой – обещание полноты, заключенное в понятии самоопределяющегося социального целого, невыполнимо. Из этого следует, что попытка создать коммунитарное пространство из множества коллективных воль не может принимать форму договора, поскольку договор предполагает понятия интересов и самоопределяющихся воль, которые мы поставили под вопрос. Коммунитарная полнота, которую не может предоставить социальное целое, не может быть передана и индивидам. С этой точки зрения индивиды – не целостные тотальности, но только референциальные идентичности, которые должны быть разделены на ряд локализованных субъектных позиций. Артикуляция отношений между этими позициями – социальное, а не индивидуальное действие (само понятие «индивид» в рамках нашего подхода лишено смысла).

Что же это за меньшие единицы, с которых должен начаться наш анализ? Путеводной нитью для нас станет категория «требования», представляющая собой простейшую форму построения социальной связи. Слово «требование» в английском языке двусмысленно – с одной стороны, оно обозначает собственно «требование»³⁾, с другой – обладает более активным значением «требования» как действия – притязания – обращенного к кому-либо. В других языках, например, в испанском, для каждого из этих значений существует отдельное слово: во втором случае это слово reivindicación. Хотя в нашем анализе делается акцент на второе значение, сама эта двусмысленность не лишена достоинств, поскольку теоретическое понятие «требования», которое мы будем использовать, предполагает неразрешимость между этими двумя значениями – в действительности, как мы увидим, они соответствуют двум различным формам политической артикуляции. Нужно также добавить, что оба эти значения содержат следующее скрытое допущение: требование не может быть удовлетворено самостоятельно, но должно быть обращено к инстанции, отличной от той, которая сформулировала требование.

Вот пример непосредственного требования: группа соседей убеждена в необходимости нового автобусного маршрута от района, в котором они живут, до того места, где большинство из них работает. Предположим, что они обратились с этим требованием в муниципалитет, и требование было удовлетворено. Здесь мы видим следующие структурные характеристики: 1) социальная потребность приобретает форму запроса [request], т.е. не может быть удовлетворена самостоятельно и требует обращения к инстанции, наделенной властью принимать решения; 2) сам факт запроса показывает, что власть принимать решения, присущая этой инстанции, вовсе не подвергается сомнению – поэтому мы остаемся в пределах первого значения слова «требование»; 3) требование является точечным, замкнутым на себя – это не верхушка айсберга, не символ других, несформулированных социальных требований. Если мы объединим все эти характеристики, мы придем к следующему важному выводу: запросы этого типа, содержащие точечные требования, удовлетворяемые индивидуально, не создают разрыв или границу в социальном. Напротив, в качестве невербализованного допущения, заключенного в самом процессе, социальные акторы принимают легитимность всех инстанций, включенных в этот процесс: никто не сомневается как в праве предъявлять требование, так и праве властной инстанции принимать решения. Каждая из инстанций является частью (или различающейся точкой) в высокой степени институционализированной социальной имманентности. Социальную логику, функционирующую согласно этой институционализированной, дифференциальной модели, мы будем называть логикой различия. Она предполагает, что социального разделения не существует и любое легитимное требование может быть удовлетворено неантагонистическим, административным путем. Примеры социальных утопий, подразумевающих универсальное распространение логики различия, легко приходят на ум: «одна нация» Дизраэли, государство благосостояния или девиз Сен-Симона: «от управления людьми к управлению вещами».

Вернемся к нашему примеру. Предположим, что требование не было удовлетворено. За этим решением, несомненно, последует социальная фрустрация. Но если не удовлетворено только одно требование, ситуация существенно не изменится. Если же по какой-либо причине множество требований не находят удовлетворения, множественная фрустрация инициирует социальную логику совсем другого порядка. Если, к примеру, группа людей, которым было отказано в улучшении ситуации с транспортом, обнаружит, что требования их соседей, касающиеся безопасности, водоснабжения, жилищных условий, школ и т.п., также не удовлетворены, между ними возникнет некая форма солидарности: их объединит тот факт, что их требования остаются неудовлетворенными. Другими словами, требования объединяет негативное измерение, превосходящее позитивную различающую природу каждого из них.

Социальная ситуация, в которой требования имеют тенденцию перегруппировываться на негативной основе, состоящей в том, что все они остаются неудовлетворенными, – первая, но не единственная предпосылка той формы политической артикуляции, которую мы называем популизмом. Перечислим те ее структурные характеристики, которые можно увидеть уже сейчас: 1) если институциональная организация, которую мы обсуждали выше, основана на логике различия, то в данном случае мы сталкиваемся с обратной ситуацией, которую можно описать в терминах логики эквиваленции, в которой все требования, несмотря на их различающий характер, стремятся перегруппироваться, образуя цепь эквиваленций. Это значит, что каждое отдельное требование в своей основе предстает расколотым: с одной стороны, оно выражает свою собственную партикулярность, с другой – отсылает, через эквивалентные связи, к тотальности остальных требований. Возвращаясь к нашему образу: каждое требование в действительности является верхушкой айсберга, поскольку, хотя оно и проявляет себя только в своей партикулярности, оно представляет свое собственное содержание как одну из совокупности социальных потребностей. 2) Субъект требования в двух описываемых нами случаях различен. В первом случае субъект является таким же точечным, как и само требование. Субъект требования, воспринимаемый в качестве различающей партикулярности, мы будем называть демократическим субъектом. Во втором случае субъект шире, поскольку его субъективность является продуктом эквивалентного объединения множества демократических требований. Субъект, сконструированный на основе этой логики, мы будем называть народным субъектом. Это ясно показывает условия возникновения или исчезновения народной субъективности: чем больше социальных требований успешно поглощаются как различающиеся точки институциональной системой, тем слабее будут эквивалентные связи и тем меньше вероятность формирования народной субъективности; соответственно, ситуация, в которой множество неудовлетворенных требований и возрастающая неспособность институциональной системы поглотить их сосуществуют как различающиеся моменты, создает условия, ведущие к популистскому разрыву. 3) Из предшествующего анализа следует, что народная субъективность не может возникнуть без создания внутренней границы. Эквиваленции являются таковыми только в значении пронизывающей их всех нехватки, и это делает необходимым определение источника социальной негативности. Эквивалентные народные дискурсы, таким образом, разделяют социальное на два лагеря: власть и обездоленных. Это преобразует природу требований: они перестают быть простыми запросами и становятся воинственными притязаниями – т.е. мы переходим ко второму значению слова «требование».

Эквиваленции, народная субъективность, дихотомическая конструкция социального вокруг внутренней границы. Очевидно, мы выявили все структурные характеристики, определяющие популизм. Однако это не совсем так. Важнейшее измерение по-прежнему отсутствует; его и необходимо исследовать.