Пустые и плавающие означающие

Пока наше рассуждение привело нас к признанию двух условий – каждому из которых структурно необходимо другое – для возникновения популистского разрыва: дихотомизации социального пространства посредством создания внутренней границы и конструирования цепи эквиваленций между неудовлетворенными требованиями. Строго говоря, это не два условия, но два аспекта единственного условия, поскольку внутреннюю границу может создать только цепь эквиваленций. В любом случае важно понять, что цепь эквиваленций имеет анти-институциональный характер: она разрушает партикулярный, различающий характер требований. Между требованиями, помещенными в «систему», и способностью «системы» удовлетворять их, в каком-то смысле существует короткое замыкание. Необходимо проанализировать влияние этого короткого замыкания как на природу требований, так и на саму систему, воспринимаемую как тотальность.

Эквивалентные требования ставят перед нами проблему представления специфичности момента эквиваленции. Ведь очевидно, что требования всегда партикулярны, тогда как более универсальное измерение, связанное с эквиваленцией, лишено прямой, очевидной формы представления. Мы утверждаем, что первой предпосылкой этого представления является тотализация (через означивание) власти, которая противопоставляется всей совокупности требований, составляющих народную волю. Это должно быть очевидным: для того, чтобы цепь эквиваленций могла создать границу в социальном, необходимо так или иначе представлять то, что находится по ту сторону границы. Популизм не может обойтись без дискурсивного конструирования врага, будь то Старый порядок, олигархическая власть, эстеблишмент или что-либо другое. Позже мы вернемся к этому аспекту. Сейчас мы должны сконцентрироваться на переходе от демократических к народным субъектным позициям под влиянием границы, созданной эквиваленциями.

Так в чем же проявляется эквиваленция? Мы отметили, что момент сходства нельзя обнаружить в какой-либо позитивной характеристике, общей для всех требований, поскольку с точки зрения их собственных свойств все они совершенно различны. Сходство целиком основано на противопоставлении власти, находящейся по другую сторону границы, власти, которая оставляет все эти требования неудовлетворенными. Как в этом случае может быть представлена сама цепь? В другом месте[1] я уже писал о том, что это возможно только тогда, когда одно из требований, частично сохраняя свою партикулярность, начинает функционировать как знак, представляющий цепь в качестве тотальности (точно так же, как золото, не переставая быть определенным товаром, преобразует свою собственную материальность в универсальную меру стоимости). Этот процесс, преобразующий частное требование в символ цепи эквиваленций, и есть то, что мы назвали гегемонией. К примеру, требования польской Солидарности первоначально были требованиями конкретной группы рабочих из Гданьска, но благодаря тому, что они были сформулированы в угнетенном обществе, где многие социальные потребности не были удовлетворены, они стали символом народного лагеря в новом дихотомическом дискурсе.

Процесс конструирования универсального знака народного лагеря обладает одной чертой, исключительно важной для понимания популизма. Речь идет о следующем: чем шире цепь эквиваленций, тем слабее ее связь с частными требованиями, взявшими на себя роль универсального представления. Это приводит нас к выводу, принципиально важному для нашего анализа: конструирование народной субъективности возможно только на основе производства знаков, стремящихся к тому, чтобы стать пустыми означающими. Так называемая «бедность» популистских символов – условие их политической эффективности, поскольку их функция состоит в том, чтобы преобразовать гетерогенную реальность в гомогенную цепь эквиваленций, и сделать это они могут, только сведя к минимуму свое собственное партикулярное содержание. В предельном случае гомогенизирующая функция выполняется одним только чистым именем – именем лидера.

Мы должны обратиться к двум другим важным аспектам проблемы. Первый из них касается того специфического искажения, которое логика эквиваленции привносит в конструирование «народа» и «власти» как антагонистических полюсов. В случае «народа», как мы видели, логика эквиваленции основана на «опустошении», одновременно обогащающем и обедняющем. Обогащающем, поскольку знаки, унифицирующие цепь эквиваленций, именно потому, что они должны покрыть все связи, создающие эту цепь, имеют более широкую референцию, чем простое различающее содержание, характеризующее связь между означающим и единственным означаемым. И обедняющем, поскольку именно из-за этой более широкой (потенциально универсальной) референции связь между знаком и его конкретным содержанием резко ослабевает. Используя логическое различение, мы могли бы сказать, что знак выигрывает в экстенции и проигрывает в интенции. То же происходит при конструировании полюса власти: он функционирует не через материальность своего различающего содержания, так как это содержание – носитель отрицания со стороны народного лагеря (власть не удовлетворяет его требования). Вследствие этого различные моменты, выделенные в нашем исследовании, фундаментально нестабильны. В содержании каждого конкретного требования нет ничего, что предопределило бы, будет ли оно артикулировано через эквивалентность или через различие – это зависит исключительно от исторического контекста; также не существует факторов, безусловно определяющих то, каким будет знак, отсылающий к цепи эквиваленций, и каким будет состав этой цепи. Если же обратиться к двум полюсам дихотомии «народ/власть», актуальная идентичность и структура каждого из них в равной степени могут быть оспорены и переопределены. Во Франции продовольственные бунты происходили со Средних веков, но как правило они не были антимонархическими. Потребовались комплексные преобразования XVIII века, чтобы достичь той стадии, когда продовольственные требования были включены в цепи эквиваленций, покрывающие тотальность политической системы. Популизм американских фермеров конца XIX века потерпел неудачу именно потому, что попытка создать цепи эквиваленций, объединяющие требования всех обездоленных, натолкнулась на решающее препятствие – структурные ограничения, связанные с различием, которые оказались сильнее, чем популистские интерпелляции⁴⁾: трудности в объединении черных и белых фермеров, взаимное недоверие фермеров и городских рабочих, глубоко укорененную лояльность фермеров Юга Демократической партии и т.п.

Это приводит нас ко второму аспекту проблемы. В нашем исследовании мы опирались на упрощение, согласно которому de facto существует граница, разделяющая антагонистические цепи эквиваленций. Это предположение мы должны поставить под вопрос. Весь наш подход приводит нас к этому, ведь если не существует априорной причины, по которой требование должно стать частью какой-то определенной цепи эквиваленций или же быть артикулировано через различие, мы должны предположить, что антагонистические политические стратегии будут основаны на различных способах создания политических границ, а сами эти границы будут открыты для дестабилизирующего влияния и трансформаций.

Если это так, наши предположения должны быть в известной степени скорректированы. Всякий элемент дискурса подвергается структурному давлению со стороны несовместимых между собой попыток артикуляции. Мы показали, что сама возможность функционирования пустых означающих зависит от цепи эквиваленций, которая, как мы убедились, предполагает внутреннюю границу. Классические формы популизма – к примеру, большая часть популистских движений Латинской Америки 1940х-50х гг. – соответствуют этому описанию. Политическая динамика популизма зависит от непрерывного воспроизводства внутренней границы. Используя сравнение из области лингвистики, мы можем сказать, что институционалистский политический дискурс стремится выделить синтагматический полюс языка – число различающихся позиций, выраженных отношениями комбинирования, – тогда как популистский дискурс выделяет парадигматический полюс – т.е. отношения замещения между элементами (в нашем случае, требованиями), объединенными вокруг всего двух синтагматических позиций.

Однако внутренняя граница, служащая основанием для популистского дискурса, может быть разрушена. Это может произойти по двум различным сценариям. Первый предполагает нарушение связей эквиваленции между различными частными требованиями, происходящее, когда часть из них в индивидуальном порядке удовлетворяется. Это путь ослабления популистской политики, размывания внутренних границ и повышения степени интеграции институциональной системы – трансформистская операция⁵⁾ в терминологии Грамши. В широком смысле этот сценарий соответствует проекту «одной нации» Дизраэли или попыткам современных теоретиков «третьего пути» и «радикального центра» заменить политику администрированием.

Второй путь разрушения внутренней границы имеет совершенно другую природу. Он предполагает не уничтожение границ, но смену их политического знака. Когда важнейшие знаки народного дискурса становятся частично пустыми, их связь с их собственным конкретным содержанием ослабевает – и это содержание становится полностью открытым для множества реартикуляций, связанных с различными цепями эквиваленций. Для того, чтобы вся популистская операция приобрела противоположный политический знак, достаточно того, чтобы пустые означающие народного дискурса сохраняли свой радикализм – т.е. свою способность разделять общество на два лагеря, – тогда как цепь эквиваленций, которую они объединяют, сменилась другой. XX век знает множество таких преобразований. В Америке знаки народного радикализма, в эпоху Нового курса имевшие преимущественно левую коннотацию, впоследствии были присвоены радикальной правой, от Джорджа Уоллеса до «морального большинства». Во Франции радикальная «функция трибуна», выполнявшаяся Коммунистической партией, до некоторой степени перешла к Народному фронту. Наконец, невозможно понять экспансию фашизма в межвоенный период, не обратившись к правой реартикуляции тем и требований, принадлежащих революционной традиции.

Важно понять характер этого процесса реартикуляции: он зависит от частичного сохранения центральных знаков народного радикализма при включении в другую цепь эквиваленций многих демократических требований. Эта гегемонистская реартикуляция возможна потому, что ни одно социальное требование не предполагает априорную включенность⁶⁾ в качестве своего «явного предначертания»⁷⁾ – все зависит от гегемонистского соперничества. Когда требование подвергается множественным попыткам артикуляции со стороны антагонистических проектов, оно находится на «нейтральной территории» по отношению к последним, т.е. приобретает частичную и временную автономию. Для обозначения этой неопределенности знаков народного дискурса и требований, которые они артикулируют, мы будем использовать термин плавающее означающее. Конституирующее его структурное отношение отличается от того, которое мы обнаружили в функционировании пустых означающих: если последние зависят от установившейся внутренней границы, созданной цепью эквиваленций, то плавающие означающие выражают неопределенность, присущую всем границам, их неспособность стать полностью стабильными. Это различение, однако, является преимущественно аналитическим, поскольку на практике пустые и плавающие означающие в значительной степени пересекаются: не существует исторической ситуации, когда общество является настолько консолидированным, что его внутренняя граница не размывается и не смещается; невозможен и органический кризис⁸⁾ столь глубокий, что никакая форма стабильности не ограничивает тенденции к размыванию внутренней границы.