«воспоминания» Иммермана

первая признала значение Иммермана и по-настоящему познако­мила нацию с поэтом. Вследствие все обострявшегося расхож­дения между пруссачеством и романтической поэзией и сравни­тельно малой популярности своих произведений Иммерман внутренне был раздражен, и на его произведениях непроиз­вольно выступала все более заметно печать суровой изолиро­ванности. Теперь, сделав некоторый шаг вперед, он обрел вместе с признанием иной, более свободный и веселый дух. Снова воскресло прежнее юношеское воодушевление, и в «Мюнхгау­зене» у Иммермана намечается уже перелом к примирению с практически-рассудочной стороной характера. Свои романти­ческие симпатии, все еще крепко владевшие им, он утолил «Гисмондой» и «Тристаном»; но какая разница по сравнению с прежними романтическими сочинениями, сколько в них пластичности, в особенности, по сравнению с «Мерлином»! ¹³⁸

Вообще романтика была для Иммермана только формой; от мечтательности романтической школы его спасала трезвость пруссачества, но последняя, с другой стороны, сделала его в известной мере неприязненным по отношению к современному развитию. Известно, что Иммерман, хотя и был в религиозном отношении очень свободомыслящим человеком, в политическом отношении являлся слишком ревностным приверженцем пра­вительства. Правда, благодаря своему отношению к молодой литературе он стал ближе к политическим стремлениям века и стал рассматривать их под другим углом зрения; между тем, как показывают «Воспоминания», пруссачество сидело в нем еще весьма крепко. Все же именно в этой книге встречается немало высказываний, так резко контрастирующих с основ­ными воззрениями Иммермана и так тесно связанных с совре­менной основой, что приходится признать значительное влия­ние на него современных идей. «Воспоминания» определенно свидетельствуют об усилиях их автора идти в ногу со своим временем, и, кто знает, может быть, поток истории и размыл бы постепенно плотину консерватизма и пруссачества, за которой укрылся Иммерман?

И еще одно замечание! Иммерман говорит, что характер той эпохи, которую он описывает в «Воспоминаниях», был по преимуществу юношеским: зазвучали юношеские мотивы, выступили на первый план юношеские настроения. Но разве не то же самое наблюдается в нашу эпоху? Старое литературное поколение вымерло, молодежь завладела словом. Наше буду­щее зависит, больше чем когда бы то ни было, от подрастающего поколения, ибо ему придется разрешать все более возрастаю­щие противоречия. Правда, старики страшно жалуются на

в*

Ф. ЭНГЕЛЬС

молодежь, и действительно, она очень непослушна; но пусть молодежь идет своим путем; она найдет свою дорогу, а тот, кто заблудится, будет сам виноват в этом. Ведь пробным кам­нем для молодежи служит новая философия; требуется упор­ным трудом овладеть ею, не теряя в то же время молодого энтузиазма. Кто страшится лесных дебрей, в которых располо­жен дворец идеи, кто не пробивается через них при помощи меча и не будит поцелуем спящей царевны, тот недостоин ее и ее царства; пусть идет куда хочет, пусть станет сельским пастором, купцом, асессором или чем ему угодно, пусть же­нится, наплодит детей с благословения господня, но век не признает его своим сыном. Не обязательно для этого стать старогегельянцем, забрасывать вас терминами «в себе» и «для себя», «целокупность» и «этость», но не надо бояться работы мысли, ибо подлинен лишь тот энтузиазм, который, подобно орлу, не страшится мрачных облаков спекуляций и разрежен­ного воздуха вершин абстракции, когда дело идет о том, чтобы лететь навстречу солнцу истины. А в этом смысле и современ­ная молодежь прошла школу Гегеля; и не одно зерно осво­бодившейся от сухой шелухи системы пышно взошло затем в юношеской груди. Но это и дает величайшую веру в совре­менность, в то, что судьба ее зависит не от страшащегося борьбы благоразумия, не от вошедшего в привычку филистер­ства старости, а от благородного, неукротимого огня молодости. Будем же поэтому бороться за свободу, пока мы молоды и полны пламенной силы; кто знает, окажемся ли мы еще спо­собными на это, когда к нам подкрадется старость!

Написано Ф. Энгельсом вначале 1841 г.                Печатается по тексту журнала

Напечатано в журнале «Telegraph                            Перевод с немецкого

fü r Deutschland» MM 53, 54 и 55; апрель 1841 г.

Подпись: Фридрих Освальд

[ 145

[КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ БРЕМЕНА]

ЦЕРКОВНЫЙ СПОР *

Бремен, январь

Вместе с истекшим годом наши споры о церковных делах в основном закончились. Во всяком случае, еще ожидаемые в настоящий момент полемические статьи не могут больше рас­считывать на то внимание со стороны широкой публики, кото­рым они пользовались раньше. Больше не будет того, что про­исходило прежде, когда за неделю расхватывалось несколько изданий. А ведь подобные споры рассчитаны главным образом на участие народа. Не может же претендовать на чисто науч­ный интерес такой вопрос, который имеет значение лишь на почве направлений, давно отвергнутых наукой. — Пастор Паниель возместил задержку выхода в свет своей работы, на­правленной против круммахеровской «Богословской репли­ки» ^ио, ее солидным объемом ^ш. На десяти листах он обру­шивается на своего противника. В предисловии он объясняет, что хочет ответить на возможные дальнейшие нападки ссыл­ками на историю пиетизма ⁹ и доказать, что это направление берет свой исток в язычестве. Разумеется, этот источник дол­жен быть чем-то вроде источника Аретузы¹³⁹, который долго бежал под землей, прежде чем вышел наружу на христианской почве. В остальном он использует против своего противника право на реторсию, честно возвращая ему, помимо тех обычных упреков, которые произносятся в адрес пиетизма, почти каждое бранное слово. Таким образом, вся борьба свелась в конечном счете к словесным дрязгам; полуистинные утверждения пере­брасываются, как мячи, то туда, то сюда и в конечном счете

* Ср. настоящий том, стр. 10t —10? и 10Ç —108. Реф.