 |
Но я знаю, кого мне укорять: себя. Себя я спрашиваю об ответственности
|
|
|
|
Но я знаю, кого мне укорять: буду укорять того, кого могу укорять. Самого близкого мне человека. Буду укорять себя. Себя я спрашиваю об ответственности, об ответственности государства, учреждений, других людей – пусть каждый спросит себя.
Если бы я был таким, каким хочет Господь, то те, кто меньше всего близок мне или тебе, нам, христианам, они не продолжали бы погибать, не продолжали бы идти по этому пути.
Помню, однажды я был на площади Омония в Афинах по каким-то своим делам. Навстречу мне шел человек, спешивший за дозой. Я разглядел его лицо, увидел глаза и был потрясен, потому что узнал в нем своего знакомого, которого не видел несколько лет. Я шагнул к нему и хотел сказать:
– Ну как ты? Ты помнишь меня, Георгий? Чем ты занимаешься? Ты меня помнишь?
Но не мог внушить ему ничего, потому что он витал где-то в другом месте. Он побежал от меня, а потом я увидел, как он остановился возле какого-то человека, они чем-то обменялись, он что-то взял и опять заспешил.
Я был тогда потрясен, потому что одно дело – слышать о наркотиках и наркоманах, бывших где-то, когда-то, рядом с тобой, далеко от тебя, и совсем другое – чтобы эта бомба взорвалась в доме твоего друга, твоего знакомого, но самое ужасное – чтобы она взорвалась в твоем собственном доме и чтобы ты стоял и наблюдал, как осколки взрыва заполняют собой все комнаты. Видеть собственного ребенка, близкого человека, мужа, жену, дорогую душу, страдающую чем-то подобным.
Или вот другой случай. Мы в Афинах ждали автобуса. Тогда мы еще были студентами, у нас была целая компания. К нам подошел один парень. Он сказал мне:
– Я голоден!
Я понял, что тут что-то не так. Сказал ему:
– Если хочешь есть, так пойдем поедим – у нас есть время! Там на углу большой ресторан, пошли, возьмешь себе что-нибудь, что хочешь: курицу или еще что. Чего тебе хочется?
|
|
|
Он сказал:
– Нет, я прошу тебя: дай мне денег, дай мне лучше денег! Чтобы я вас не задерживал!
– Да ты нас не задерживаешь, пошли, возьмем что-нибудь, чтобы ты поел!
– Да ладно, не надо. Друг, ты мне лучше дай денег. А то вы пропустите автобус!
– Да я не спешу никуда, пошли, купим тебе чего-нибудь!
– Ну хорошо, пойдем. Пошли!
Мы пошли. Когда мы дошли до середины пути, он говорит мне:
– Я тебе что-то скажу. Слушай, может, ты лучше дашь мне денег?
– Да я не спешу, пойдем в ресторан.
Когда мы уже подошли к нему, он повернулся ко мне и опять:
– Ну так что, дашь мне денег?
– А ты что, не голоден?
Он сказал мне нечто такое, что меня обезоружило:
– Ну чего ты меня мучаешь? Ты же знаешь, что я хочу денег, – так он мне сказал.
– А я этого ожидал. Я хотел, чтобы ты сам сказал это. Я знаю, что ты хочешь их, но не хотел тебя позорить перед всеми, не хотел, чтобы ты чувствовал себя униженным. Я хотел, чтобы ты сказал это, и чтобы мы поговорили. Мы вот – молодежь, были на студенческом собрании, в кружке, изучали Священное Писание. А сейчас едем по домам. И поскольку ты тоже молод, то спрошу тебя: скажи, ну зачем ты так запутываешься?
– Эх, друг, я не могу тебе сейчас рассказывать… Моя мама… они разведены, я ночую на улице, голодаю, жажду, но самый сильный голод у меня – по наркотикам.
– Как тебя зовут?
– Панайот.
– Панайот, да сделай ты что-нибудь со своей жизнью! Ты не можешь сам себе помочь?
– Может, и могу. Может, поехать к дяде на Эвбею, у него пчелы, помочь ему немного по работе? Может, вырвусь, может, как-нибудь изменится моя жизнь, и я обрету смысл.
– Это очень важно. Чтобы ты сделал что-нибудь, что называют трудотерапией, чтобы увидел какой-то смысл в своей жизни, чтобы занимался чем-то созидательным. Сделай же что-нибудь, ну ты же так молод! Пока умрешь, пройдет еще столько лет, исправь свою жизнь, создай семью, найди работу, не прожигай свою молодость, ты же себя губишь!
|
|
|
– Не знаю, друг, если бы я оторвался, вышел из этой колеи, в которой застрял.
В заключение он мне сказал:
– Ну а сейчас ты дашь мне, чтобы я взял себе что-нибудь? Ну хотя бы кока-колу: если ее быстро выпить, она вызывает маленькую эйфорию. Она, конечно, не сравнится с наркотиком, но когда нет денег…
– У меня нет стольких денег, чтобы ты покупал наркотики. И тебе нельзя давать столько денег. Пойдем, возьмем тебе что-нибудь поесть.
– Но я в любом случае благодарю тебя за то, что поговорил со мной!
– И я тебя тоже благодарю, что доверился мне!
Я не был один, там были и другие ребята. Мы стали говорить о Панайоте, которого я увидел почти месяц спустя, опять же в Афинах, в плачевном состоянии. Он сидел у какого-то магазина перед витриной, подобрав под себя ноги, в состоянии после принятия дозы, и глаза у него были совсем мутные… Он был как заколдованный, как уснувший, и уже не говорил со мной. Я смотрел на него, а он меня не понимал, я говорил ему что-то, но он меня не понимал.
Я сказал ему:
– Панайот, ты помнишь меня?
– Ах, друг… я не понимаю, кто ты…
Ничего. Он не мог говорить.
– Ты знаешь?.. А как дела с тем, о чем мы с тобой говорили, ты ездил к дяде с пчелами?
– Я сейчас не могу говорить! – сказал он и был готов отключиться.
Я вспомнил слова одной своей знакомой, она сказала мне их по поводу своего сына, который страдал той же болезнью. Она рассказала мне, как однажды вошла в его комнату и застала его за тем, что он держит свои ботинки за шнурки и раскачивает их в воздухе. Всё его тело было одеревеневшим, он не мог двинуться, не мог ничего понять. Она что-то говорила ему, но он не просыпался, он не мог прийти в себя и сидел на кровати, готовый обуться, но не мог, потому что наркотик действовал, и он в этом состоянии витал – в другом месте.
Мать хочет говорить с ним, а он ее не понимает. И она плакала, но ребенок ее не понимал, ребенок был где-то в каком-то месте, а она в другом. Она жила в своем безумии, она чуть не сошла с ума, а ребенок жил в своем безумии – из-за всех нас, христиан, и из-за нашего христианского общества. Из-за всех нас: родителей, учителей, воспитателей, священников, всех нас, обязанных быть светом миру, быть светильником, освещающим всю землю, светом, стоящим на горе.
Но мы не светлый град, который видят все, мы не такие. И в этом наша огромная ответственность, что мы не такие, что мы не придали смысла этим детям, смысла в жизни, смысла их жизни. Что не научили их, как расти, как жить, как переносить боль, мы не научили их, что Христос существует, не научили их, что значит крест, искушение.
|
|
|
