Научное знание как объект социологического исследования

 

(Послесловие)

 

 

Книга, с русским переводом которой Вы, уважаемый читатель, только что ознакомились, примечательна в том отношении, что она отражает некоторые существенные особенности нынешнего состояния западных, прежде всего англоязычных, исследований науки и научного познания. Ее автор — известный английский социолог науки Майкл Малкей (род. в 1936 году) — анализирует тенденции развития социологии знания конца XIX — первой половины XX века, философии и историографии науки последних трех десятилетий, наконец современной социологии науки; при этом он прослеживает те радикальные сдвиги, которые происходят ныне в этих исследовательских областях.

Первоосновой всех этих трансформаций, по мысли М. Малкея, является решительный пересмотр «стандартной концепции науки» — того общего представления о науке, на которое в течение долгого времени явно или неявно опиралась основная масса западных исследований в области как философии, так и истории, социологии и других дисциплин, изучающих науку. «Стандартная концепция» (основные ее положения представлены на с. 37–44) — это совокупность гносеологических, эпистемологических и методологических воззрений относительно природы и строения научного знания, путей и способов его получения и обоснования, его отношения к внешнему миру, содержания, сущности, целей и идеалов научной деятельности, а также регулирующих ее механизмов. Соответственно стандартная концепция в значительной мере определяла проблематику и направленность ис [:222] следований в тех сферах познания, которые делают предметом своего изучения саму науку.

М. Малкей ничего не говорит об истоках стандартной концепции и потому, видимо, имеет смысл хотя бы кратко остановиться на этом вопросе. На наш взгляд, в ее основе лежит то, что можно было бы назвать «обыденным здравым смыслом» науки, то есть такая форма самосознания науки, для которой характерно некритическое, нерефлективное отношение к основаниям и предпосылкам научной деятельности. Представления, в своей совокупности образующие стандартную концепцию, конечно, формировались в ходе исторического развития как общества в целом, так и самой науки, являясь определенным итогом рефлексии по поводу этого развития и по поводу природы науки и ее места в обществе, осуществлявшейся мыслителями предшествующих поколений. В дальнейшем, однако, эти представления «натурализуются», то есть начинают восприниматься как нечто естественным образом данное и самоочевидное. Отметим также в качестве существенного обстоятельства и то, что они были характерны для классического естествознания, еще не пережившего революций конца XIX–XX столетий и не осознавшего далеко идущих последствий этих революций.

Тот образ науки, который сложился в рамках ее «обыденного здравого смысла», был принят за основу и тщательно разрабатывался философами сначала позитивистской, а позже неопозитивистской ориентации. Естественно, здесь происходила не просто разработка, но и переработка — в некоторых аспектах довольно основательная — представлений, характерных для обыденного здравого смысла науки. Однако, выводя эти представления на уровень осознания, в чемто очищая их и подвергая рефлексии, в целом неопозитивизм все-таки оставался в пределах того же обыденного здравого смысла науки. В частности, это проявлялось в том, что научное познание трактовалось как деятельность индивидуального субъекта, как приложение к объектам внешнего мира присущих ему чувственных и рациональнологических способностей.

Тем самым неопозитивизм, во-первых, полностью абстрагировался от социальных механизмов производства научного знания и от социальной и культур [:223] ной обусловленности, конкретно-исторической определенности и ее норм и идеалов. (Говоря точнее, характеристики и особенности одного из этапов социального развития науки абсолютизировались и представлялись в качестве единственно возможной формы бытия науки в обществе.) Во-вторых, и сам познающий субъект понимался абстрактно, как лишенный (хотя бы в идеале) каких бы то ни было личностных качеств, как своего рода машина для формально-логической переработки чувственных данных — наиболее четкое выражение такая трактовка,получила уже в середине нынешнего столетия в некоторых кибернетических концепциях мышления и познавательной деятельности. В итоге такой переработки, «очищения» и упорядочения представлений обыденного здравого смысла и сформировалась стандартная концепция науки.

Между прочим, эта близость и «понятность» неопозитивизма обыденному здравому смыслу науки долгое время обеспечивали ему популярность у многих западных ученых-естественников. Более того, несомненное влияние стандартной концепции сказывалось не только при изучении тех или иных аспектов науки, но даже и среди тех становившихся с течением времени все более многочисленными направлений социально-философской мысли, которые подвергали критике науку, научное мышление и научную рациональность. Задачи такой критики значительно облегчало то, что ее объектом была не столько наука как таковая, сколько те огрубленные и односторонние представления о ней, которые предлагал неопозитивизм.

Таким образом, в стандартной концепции науки можно выделить два слоя. Один из них берет начало в обыденном здравом смысле науки. Охватываемые им представления, безусловно, требуют глубокого критически-рефлексивного анализа, в результате которого многое придется пересмотреть и уточнить, от многого отказаться. Но постольку, поскольку эти представления направляли и в определенной мере продолжают направлять реальную познавательную деятельность ученых, было бы ошибкой просто отбросить их. Другой слой образуют те представления о науке, которые были выдвинуты позитивизмом и [:224] неопозитивизмом и несоответствие которых действительной жизни науки было убедительно показано многими и мнргими исследованиями. Поскольку эти представления получили эксплицитное выражение, поскольку именно на них в основном и сосредоточилась критика неопозитивизма.

В западной литературе по логике, философии и методологии науки отход от неопозитивистских представлений начался лет двадцать пять — тридцать назад. Конечно, и до того были авторы, и подчас весьма влиятельные, оспаривавшие те или иные основоположения «стандартной концепции» — в первую очередь в данной связи следует назвать К. Поппера. Однако именно в указанный период критика неопозитивизма получает все более широкий резонанс и постепенно становится доминирующей темой философско-методологических исследований. Многие из них освещены М. Малкеем в этой книге; со многими другими советский читатель уже имел возможность познакомиться[101].

В своем развернутом анализе стандартной концепции М. Малкей опирается на работы целого ряда ведущих западных философов и методологов науки, таких, как М. Хессе, Н. Хэнсон, Т. Кун и др. При этом доказывается несостоятельность неопозитивистской трактовки соотношения факта и теории, выдвинутых в неопозитивизме критериев обоснования знания и т. п. Нельзя не согласиться с автором, когда он говорит о существенном значении этой критики не только для философии, но и для социологии науки, поскольку она позволяет увидеть науку и познавательную деятельность в таких аспектах, которые были недоступны для исследований, опиравшихся на стандартную концепцию. [:225]

М. Малкей, однако, чрезмерно упрощает общий ход событий, рассматривая философско-методологическую критику в качестве единственного фактора, обусловившего отказ от ряда принципиальных установок стандартной концепции науки. Учитывая всю важность этой критики, следует тем не менее отметить, что в значительной степени она была лишь формой осознания и выражения других процессов. Мы уже отмечали, в частности, что стандартная концепция представляла собой самосознание классической науки. Однако революции в естествознании, непосредственно столкнув самих естествоиспытателей лицом к лицу с проблемами гносеологии, эпистемологии и методологии науки, явились мощным стимулом к пересмотру стандартной концепции. Приведем лишь один пример. Создание теории относительности и квантовой механики потребовало критического переосмысления традиционных для обыденного здравого смысла науки представлений о роли субъекта в процессе познания. И хотя неопозитивизм уделял этой проблематике огромное внимание, тем не менее с течением времени не только философы, но и сами естествоиспытатели все более убеждались в неадекватности предлагаемых неопозитивизмом трактовок, поскольку неотделимой от субъекта оказывалась функция не просто регистрации, но и интерпретации данных наблюдения и эксперимента — функция, которую не может выполнять машиноподобное устройство.

Еще более существенным было то, что в условиях бурного возрастания общественной значимости науки и расширения круга ее социальных функций, в условиях усиливающегося внедрения научных достижений и методов в производство и другие сферы жизни общества, в условиях роста масштабов, возникновения новых сфер и даже новых видов научной деятельности наука вызывает все более глубокий и пристальный интерес в общественном сознаний. А это в свою очередь привело к появлению целого спектра исследовательских дисциплин и направлений, изучающих различные аспекты науки и научной деятельности. Такое расширение перспективы, в которой рассматривается наука, формирование совокупности методов науковедческого исследования не могли не сказаться и на [:226] понимании науки. Узость и Ограниченность разработанной в русле неопозитивизма стандартной концепции при этом ощущались с нарастающей остротой.

Несколько странно, что М. Малкей, стремящийся максимально раздвинуть границы социологического подхода к изучению науки и научного знания, оставляет все эти процессы в стороне, усматривая причины отхода от стандартной концепции, а также решительной переориентации науковедческих исследований лишь во внутреннем развитии философии и истории науки.

Следует отметить и то, что автор без достаточных оснований причисляет Маркса к числу мыслителей, явно или неявно опиравшихся на стандартную концепцию науки. В этой связи подчеркнем два момента. Во-первых, классики марксизма-ленинизма подвергли глубокой и бескомпромиссной критике философию позитивизма (и притом значительно раньше, чем она стала критиковаться в западной философии науки), включая и позитивистские представления о науке, механизмах ее развития, о характере научной деятельности и об отношении научного знания к отражаемой им реальности. Во-вторых, марксизм не ограничивался гносеологическим и эпистемологическим рассмотрением науки. Именно марксизм — это в какой-то мере показывает и анализ, проведенный самим М. Малкеем, — впервые обратил внимание на социальную природу науки. И возникновение науки, и характер ее развития, с марксистской точки зрения, можно понять лишь при конкретно-историческом подходе, рассматривая науку как социальный институт, который в своем существовании и функционировании множеством нитей связан с функционированием других социальных институтов; при этом определяющее значение для развития науки, как и других социальных институтов, имеет развитие социально-экономического базиса общества[102].

Кстати, решающая роль Маркса в формировании социологии знания, в определении предмета и проб [:227] лематики этой исследовательской области признавалась и признается практически всеми буржуазными социологами знания, даже теми, кто настроен резко критически по отношению к марксизму. Можно даже утверждать, что буржуазная социология знания в значительной мере складывалась в ходе непрекращавшихся попыток опровергнуть марксистскую концепцию; нередко при этом те или иные марксистские положения вольно или невольно принимались и в западной социологии, о чем свидетельствует и данная книга.

Когда Малкей причисляет Маркса к числу утверждавших, что «наука — это специфическое общественное явление, характеризующееся, по их мнению, ее особым эпистемологическим статусом» (с. 8), или говорит, что Маркс признавал за учеными возможность создавать объективное знание (см. с. 22), то с этим нельзя не согласиться. Малкей, однако, склонен упрекать за это Маркса, в чем отчетливо проявляется максимализм его социологического подхода к науке. Мы еще вернемся к этому вопросу; пока же отметим, что для Маркса научная деятельность, будучи вплетенной в социальный контекст, обладала вместе с тем и своим собственным специфическим содержанием, отнюдь не сводимым к этому контексту. И здесь — один из источников существенных разногласий в подходе к науке между позицией Маркса и марксистов, с одной стороны, и позицией Малкея — с другой.

В последние десятилетия значительно усилился интерес советских исследователей к проблематике социологии знания. Работы советских авторов не только подвергают критике буржуазные концепции в этой области, но и ведут позитивную разработку проблем социологии знания, опираясь на сформулированные Марксом, Энгельсом и Лениным положения о социальной природе и общественно-исторической обусловленности различных форм мышления и познавательной деятельности[103]. [:228]

Как мы уже говорили, в стандартной концепции выражено определенное понимание науки. А это значит, что в ней так или иначе вырабатывается определение сущности науки и ее возможностей и границ, специфики научной деятельности, места науки в обществе и ее взаимосвязей с другими сферами общественной жизни. В неопозитивизме подразумевалось, что все эти характеристики могут быть установлены в качестве абсолютных, вневременных — в том смысле, что какие-либо воздействия со стороны текущего социального контекста могут, конечно, оказывать искажающее влияние, но они представляют собой то, от чего надо абстрагироваться для выявления подлинной природы науки. И уж, во всяком случае, они никоим образом не должны рассматриваться в качестве неизбежно сопутствующих, а тем более определяющих бытие науки. Присущая неопозитивизму антиисторичность в трактовке научного знания влекла за собой и отсутствие интереса к проблематике социокультурной детерминации процессов развития науки, к исторической обусловленности форм, путей и способов общественного использования, а вследствие этого — также и производства научных знаний.

Таким образом, стандартная концепция — и это хорошо показывает М. Малкей — в немалой степени способствовала резкому размежеванию двух направлений изучения научной деятельности. Одно из них — философско-методологическое — рассматривало научную деятельность с точки зрения той определенности, которую она получает от познаваемых объектов внешнего мира. Другое — социологическое — изучало научную деятельность в той мере, в какой она определяется социальными взаимоотношениями между учеными, а также взаимодействием науки с другими социальными институтами. При этом явно или неявно предполагалось, что только первое направление имеет отношение к содержанию знания, тогда как второе вправе претендовать лишь на определение, причем в достаточно общей форме, социальных условий, которые способствуют (или препятствуют) последовательному накоплению нового и достоверного содержания. [:229]

Примечательно, что в период господства стандартной концепции ни методологи, ни социологи науки не ставили такое разграничение сфер своей компетенции под вопрос. Напомним в этой связи то место из книги, где автор характеризует взгляды де Гре: «…интересы социологии должны быть связаны не с реальным когнитивным содержанием научного знания, не с установленным знанием как таковым, а с теми социальными условиями, наличие которых делает возможным достижение объективного знания» (с. 40). Иначе говоря, размежевание методологических и социологических аспектов научной деятельности, явившееся следствием того понимания науки, которое оформилось в стандартной концепции, то есть определенной процедуры абстрагирования, стало относиться к научной деятельности самой по себе, рассматриваться как ее естественная характеристика.

То же самое, впрочем, можно сказать и о многих других ключевых понятиях и различениях методологического изучения науки — в рамках стандартной концепции они из средств аналитического расчленения и описания научной деятельности превращаются в свойства и качества, имманентно присущие этой деятельности. Это произошло, например, с понятиями теоретического и эмпирического (данный вопрос подробно освещен М. Малкеем во второй главе книги).

Подводя некоторый итог тому, что было сказано по поводу стандартной концепции, отметим свойственный ей фундаментализм — стремление найти абсолютно достоверные основания, на которых зиждется все здание науки. Как правило, в качестве таковых выступали данные наблюдения, эмпирические свидетельства и т. п. Понятно, что эти основания должны быть неизменными и вневременными, независимыми от изменяющегося социокультурного контекста научной деятельности. Коль скоро отыскание таких оснований считалось делом реальным (а эта задача была одной из центральных, если не центральной, для всей позитивистской традиции), представлялось вполне возможным построение такой законченной методологической теории науки, которая затем могла бы лечь в основу исторических, социологических и культурологических исследований науки. [:230]

 

* * *

 

По мере того как в западной философской, методологической и науковедческой литературе происходил отказ от неопозитивистской трактовки науки, ставились под сомнение и связанные с ней постулаты, допущения и ожидания. Следует только иметь в виду, что этот отказ представляет собой не одномоментный акт, а достаточно длительный процесс, причем время для подведения его итогов еще впереди. Более того, многие авторы, критикуя определенные аспекты неопозитивистского течения, явно или неявно опираются нa другие посылки, исходящие из того же источника. Как мы увидим это характерно и для М. Малкея.

Критический пересмотр основоположений неопозитивизма идет сегодня по многим направлениям; одно из них представлено в данной книге. Прежде чем охарактеризовать его более подробно, отметим следующее. М. Малкей оспаривает заложенное в стандартной концепции представление о безусловном примате методологического подхода к изучению науки по отношению к социологическому подходу. Это представление, особенно в тех формах, в которых оно было выражено в неопозитивизме, действительно выглядит далеко не бесспорным. Если, однако, мы вслед за М. Малкеем откажемся от него, то перед нами откроются две возможности.

Во-первых, мы можем пойти в прямо противоположном направлении — считать исходными те определения научной деятельности, которые открываются при социологическом рассмотрении науки, и уже на этой основе выявлять ее методологические характеристики. Во-вторых, мы можем, вспомнив о том, что само разграничение методологического и социологического является абстракцией, построенной в рамках стандартной концепции, попытаться иначе взглянуть на научную деятельность, иначе расчленить ее с тем, чтобы и социологические и методологические характеристики этой деятельности были представлены как ее внутренние стороны, органически связанные между собой и взаимно определяющие друг друга.

М. Малкей выбирает первую из возможностей, которая выглядит — а в определенных отношениях и действительно является — весьма радикальной. Суще [:231] ст­венно расширяя поле социологического анализа науки, он одновременно не менее существенно сужает сферу применимости методологии; вообще говоря, из его книги остается неясным, могут ли быть у методологии наряду с критикой стандартной концепции еще и какие-либо позитивные проблемы. Дело в том, что автор вообще не обсуждает вопроса о возможных границах социологического подхода. И тем не менее путь, который выбирает Малкей, при всей его радикальности оказывается вполне традиционным в том смысле, что он пролегает в русле все той же резкой дихотомии методологического и социологического, восходящей к стандартной концепции.

Поскольку автора данной книги интересуют прежде всего перспективы социологии науки, имеет смысл сказать несколько слов о возможностях методологического анализа, тем более что обе эти проблемы связаны до такой степени, что то или иное решение одной из них во многом предопределяет решение другой. Отход от стандартной концепции и, что даже более существенно, бурное развитие и расширение всей сферы науковедческих исследований заставляют поновому поставить вопрос о специфике методологического анализа и его взаимоотношениях с дисциплинами, изучающими другие аспекты науки. Ведь от того или иного решения этого вопроса во многом зависят перспективы дальнейшего развития как методологии, так и всего комплекса науковедческих дисциплин. В современной литературе более или менее четко обозначились две стратегии, две принципиальные установки в подходе к данному вопросу.

Одна из них характеризуется стремлением предельно строго ограничить поле методологических исследований, раз и навсегда с определенностью, не допускающей разночтений, очертить их проблематику. В качестве основных задач методологического анализа при этом рассматривается либо изучение строения, обоснование и упорядочение наличных, уже полученных и признанных в науке знаний, приведение их в соответствие с некоторой идеальной структурой, либо — в более современных версиях — изучение логических механизмов рождения нового знания, логических связей и переходов от предыдущего знания к последующему. Этот круг задач понимается в данном [:233] случае как собственная и исключительная область методологического анализа науки, в пределах которой компетентен он, и только он, а вне этой области для него не существует принципиально значимых проблем. Такую установку, исходя из которой в ситуации контакта с другими дисциплинами, изучающими науку, ищутся прежде всего основания для размежевания, можно назвать дискриминативной. Отметим, что концепция М. Малкея представляет, по нащему мнению, своеобразное продолжение дискриминативной установки на область социологии науки.

Конечно, сама возможность взаимодействия при подобном подходе не отрицается, считается лишь, что такое взаимодействие должно происходить на уровне законченных результатов исследований в каждой из сфер. Явно или неявно предполагается, что наука как объект изучения может быть представлена в виде поля, на котором каждой отдельной дисциплине надлежит огородить свой собственный участок. Полное же знание о науке может быть получено путем суммирования полных знаний о каждом из участков.

При другой установке, напротив, ситуация контакта в первую очередь воспринимается именно как ситуация взаимодействия, и притом не будущего, а такого, которое возможно и даже необходимо уже теперь. Это взаимодействие ведет к расширению, вообще к перестройке проблемной области методологического анализа (как, впрочем, и социологии науки, и других науковедческих дисциплин), и к трансформации его понятийного аппарата. Знания, получаемые в различных дисциплинах, изучающих науку, понимаются при этом как исходный материал, который может и, более того, должен быть использован при построении методологических конструкций. Эти знания в данном случае выступают в качестве основания для перехода к более развернутым, более объемным представлениям о науке, научном знании и научной деятельности и вследствие этого для критически-рефлексивного отношения к самим средствам методологического анализа. Такой критической рефлексии подвергаются исходные абстракции, на которые он опирается, диапазон применимости используемых им понятий и т. п. Установку, о которой идет речь, можно было бы назвать корпоративной. [:233] В этом случае взаимодействие охватывает прежде всего формирование если не общей, то по крайней мере согласованной совокупности предпосылок, иначе говоря — такого более широкого понимания науки, на которое могло бы опираться изучение науки в каждой из взаимодействующих дисциплин. То поле, которое представляет собой наука как объект изучения, рассматривается здесь не как заранее предзаданное, а как конструируемое и перестраиваемое в ходе исследования науки.

Таким образом, если с точки зрения дискриминативной стратегии социология и методология суть различные рядоположенные сферы изучения науки, то с точки зрения корпоративной стратегии каждая из них характеризуется особой направленностью в изучении науки. Если в первом случае фиксированным считается некоторое подлежащее методологическому исследованию содержание знаний, то во втором случае фиксированными являются специфические способы методологического, социологического и т. д. анализа как направлений изучения науки. Содержание же при этом задается как производная от всей совокупности разнонаправленных дисциплин, изучающих науку. Поэтому расширение спектра таких дисциплин и усиление взаимодействий между ними не может не сказываться на том, что видят в науке социология и методология, и на том, как они рассматривают науку.

Резюмируя сказанное, еще раз обратим внимание на такое обстоятельство. Научная деятельность может, а во многих случаях необходимо должна рассматриваться в двух измерениях — методологическом и социологическом. Первое из них характеризует ее определенность со стороны объектов внешнего мира; второе — со стороны социокультурного контекста, который не только влияет на ее протекание, но и сам находится под ее воздействием. Но как социологический, так и методологический анализ науки имеют дело с одной и той же научной деятельностью, которая ориентирована одновременно (хотя, конечно, поразному) и на объекты внешнего, физического мира, и на тот мир общественной жизни, который только и обеспечивает ее осуществление и воспроизводство.

И если стандартная концепция науки — постольку, поскольку она абстрагируется от социокультурного [:234] контекста — дает одномерное изображение науки, то и в адрес концепции, предлагаемой автором данной книги, можно адресовать такой же упрек, поскольку он рассматривает научное знание как результат одних лишь социальных воздействий и взаимодействий, абстрагируясь от того, что ученые взаимодействуют не только друг с другом, но и с объективной действительностью. Порой он делает характерные оговорки такого, например, типа: «Конечно, само собой разумеется, что внешний мир накладывает на результаты науки свои ограничения» (с. 106). Однако то обстоятельство, что он даже не ставит вопроса о том, где кончается компетенция социологической интерпретации науки, как и общая направленность развиваемой им концепции, показывают, что автор склонен абсолютизировать именно этот — социологический — аспект научной деятельности.

Еще одним подтверждением этого является то, что М. Малкей склонен весьма скептически относиться к претензиям науки на получение истинного знания о мире. В частности, тезис о том, что «научное знание в той мере, в какой оно является реальным и обоснованным, открывает и в своих систематических утверждениях накапливает истинные черты внешнего мира» (с. 37), он относит к критикуемой им стандартной концепции. В другом месте М. Малкей отмечает, что «новые научные утверждения оцениваются не их истинностью, а их способностью удовлетворять требованиям определенного интерпретационного контекста» (с. 95). Это высказывание со всей определенностью демонстрирует противопоставление социологического и методологического подходов (либо истинность, либо удовлетворение критериям, берущим начало в социальных взаимодействиях ученых), характерное для позиции автора.

М. Малкей на множестве конкретных примеров убедительно показывает важную роль социальных и культурных воздействий в процессах производства и удостоверения научного знания. Едва ли, однако, все это подтверждает неоднократно утверждаемый в книге тезис о том, что наука не обладает спецификой или особым статусом в эпистемологическом отношении. Тот факт, что научные знания всегда порождаются в конкретных социокультурных контекстах, нисколько [:235] не противоречит существованию специфических именно для науки процедур получения и обоснования знаний. Игнорируя это, мы рискуем низвести научную деятельность до уровня бессодержательной интеллектуальной игры, а подобное понимание науки не будет ни адекватнее, ни конструктивнее, чем то, на которое опиралась стандартная концепция. В конце концов, ученые занимаются не только социальными дискуссиями, не только оценкой заявок на новое знание и установлением консенсуса — наряду со всем этим они еще и проводят исследования, решая вполне содержательные проблемы. Задача выработки нового, более объемного, более конкретного, более соответствующего действительности и, наконец, более продуктивного понимания науки в равной мере актуальна как для философско-методологических, так и для социологических исследований научной деятельности, и удовлетворительно решать ее, по нашему мнению, можно лишь при четком осознании двуединой природы научной деятельности. И хотя определенные шаги в этом направлении предпринимаются[104], в целом, однако, эта задача, насколько можно судить по современной западной литературе, еще далеко не решена.

 

* * *

 

Мы уже говорили о том, что отнюдь не все содержание стандартной концепции должно быть отвергнуто, поскольку она выступала как форма рефлексии (пусть не всегда адекватной) естествоиспытателей по поводу осуществляемой ими деятельности. В этой связи необходимо обратить внимание на то обстоятельство, что в своей радикальной критике стандартной концепции М. Малкей, по нашему мнению, подчас заходит чересчур далеко.

Так, подвергая рассмотрению принцип единообразия природы (с. 51–54), Малкей вслед за Н. Хэнсоном характеризует его как бессодержательный и не утверждающий ничего определенного. Основанием [:236] для такого утверждения является то, что истинность принципа единообразия не может быть установлена ни формальным, ни эмпирическим путем; следовательно, «этот принцип представляет собой не аспект мира природы, но скорее аспект методологии, которую ученые конструируют для своих объяснений этого мира» (с. 53–54). Эта критика представляется довольно-таки легковесной. Еще Кант показал, что в научном познании применяются такие регулятивные принципы, или априорные основоположения, которые нельзя доказать ни формально (аналитически), ни эмпирически (синтетически). Тем не менее познание опирается, и притом с необходимостью опирается, на такого рода основоположения. И если даже относить принцип единообразия не к природе, а к методологии, то из этого отнюдь не следует его бессодержательность и неопределенность. Ведь он реально работает в науке, и, более того, трудно себе представить, во что превратилась бы наука, откажись она от этого принципа. О его содержательности лучше всего свидетельствует как раз его незаменимость в качестве регулятивного принципа при построении научного знания.

Не выглядит обоснованным и отнесение принципа единообразия исключительно к сфере методологии. Он, безусловно, несет существенную методологическую нагрузку, тем не менее формулируется он именно как утверждение о природе. Поэтому наряду с методологическим содержанием этот принцип обладает мировоззренческим содержанием.

Следует отметить также и то, что негативная оценка принципа единообразия природы не является общепринятой и в современной западной философской и методологической литературе. Сошлемся в качестве примера на позицию американского философа науки Г. Гаттинга[105]. Говоря о логике открытия, а точнее о тех посылках, на основании которых ученый оценивает перспективность выдвинутой гипотезы, Гаттинг отмечает, что эта оценка осуществляется как раз путем обращения к регулятивным принципам. Он выделяет три типа принципов: эвристические принципы; принципы, определяющие природу физических теорий; [:237] космологические принципы. Космологический принцип, согласно Гаттингу, — это такой регулятивный принцип, который, хотя и не основан на экспериментальном научном свидетельстве, тем не менее утверждает нечто о природе физического мира или о природе человека как субъекта познания[106]. Очевидно, что принцип единообразия природы относится к числу именно этих космологических принципов — он утверждает нечто не о той или иной теории, не о том или ином объяснении, а о том, какой должна быть природа, чтобы какие-то ее аспекты и явления вообще могли быть объектами научной теории или научного объяснения.

Подчеркивая, что принятие космологических принципов основывается на философских взглядах ученых, Гаттинг пишет: «Оправдание космологических принципов посредством философских теорий действительно есть вненаучное дело: однако это такое вненаучное дело, которое существенно для науки и которое не может нарушить ее рационального и эмпирического духа»[107]. Соглашаясь с этими словами, заметим также и то, что Малкей, поскольку он утверждает нечто противоположное, фактически оказывается в данном случае на позициях логического эмпиризма, то есть того неопозитивистского течения, которое наиболее четко выразило стандартную концепцию и которое считало недопустимыми в науке метафизические (то есть философские), непроверяемые эмпирически утверждения.

Столь же неубедительным представляется и проводимый в книге анализ критерия воспроизводимости (с. 89–92). Конечно, сама по себе воспроизводимость не гарантирует безусловной достоверности эмпирических результатов — нет надобности оспаривать этот тезис Малкея. Однако, разобрав работу Р. Фишера, в которой критерий воспроизводимости реально работает и, более того, ему отводится даже чрезмерная роль, Малкей тут же говорит о бессодержательности этого критерия и о том, что «он является почти что простой формальностью» (с. 92). [:238]

Обращает на себя внимание и то, что у Малкея, как и у многих других критиков стандартной концепции, обнаруживается характерная непоследовательность. Так, во второй главе книги немало говорится о теоретической нагруженности эмпирических данных, о том, что эмпирические свидетельства по-разному интерпретируются в различных контекстах, о зависимости фактических утверждений от умозрительных предпосылок и т. п. Казалось бы, все это должно привести если не к специальной проработке вопроса о том, в каких ситуациях, в какой мере и насколько мы можем доверять эмпирическим свидетельствам, то хотя бы к максимально осторожному обращению с ними.

Между тем как только автор переходит от критики стандартной концепции к позитивному изложению собственной, тут же выясняется, что решающим аргументом в свою пользу он считает именно результаты эмпирических исследований. «Моя цель, — пишет он, — состоит в том, чтобы набросать контуры такого анализа социального производства научного знания, который основывается на детальных эмпирических данных и находится в согласии с рассмотренными выше новыми идеями в области философии науки» (с. 109. Курсив мой. — Б. Ю.). Очевидно, эмпирические данные могут выполнить эту функцию обоснования теоретического построения лишь в той мере, в какой они выступают как независимые от него свидетельства. Более того, в другом месте Малкей вообще поступает как добропорядочный индуктивист, выводящий теоретический тезис из эмпирических свидетельств (см. с. 198–199). Все это плохо согласуется с высказываемыми в общем плане утверждениями о том, что «не следует считать фактуальное содержание науки лишь культурно неопосредованным отражением неизменного внешнего мира» и что «эмпирические выводы науки должны быть поняты как интерпретационные конструкции» (с. 207). Коль скоро проводится такая трактовка эмпирических свидетельств, относящихся к физическому миру, то больше должно быть оснований для критического отношения к эмпи

⇐ Предыдущая3456789101112

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: